Кино про взрослых. Но для детей

Маленькие черты большого мира

— Что такое, в Вашем понимании, детское кино как жанр?

— Это такое кино, которое детям доступно. Вернее, которое доступно и детям тоже. Потому что кино все же не должно быть «узкопрофильным», это искусство с очень широкой сферой действия. И если ставится задача снять кино для детей, а фильм оказывается интересен и взрослым — это большая удача режиссера.

— А как Вы в процессе съемок понимаете, что будет доступно детям, а что нет?

— Я для себя определил своего потенциального зрителя. Это — мои собственные дети. У меня их пятеро. Старшему сейчас 25 лет, младшему — десять. Как видно, разница значительная. Старший уже даже и не ребенок. И все же я думаю о том, как отзовется та или иная сцена в сердце каждого из них. Иногда даже отрывки им показываю, чтобы понять, в том направлении двигаюсь или нет.

— Насколько важно для детского кино присутствие на экране ребенка в качестве действующего лица?

— Знаете, можно снять замечательное детское кино, где не будет ни одного ребенка-персонажа и, как следствие, ни одного ребенка-актера. Я, например, сейчас снимаю фильм про Царевну-лягушку. Думаю, что получается именно детское кино: сказочный сюжет как минимум — уже отсылка к вполне конкретной аудитории. Но в этом фильме детей нет и быть не может. Это, если угодно, кино про взрослых. Но для детей.

Мне порой приходит мысль, что смотреть на себя самих на экране детям хочется в последнюю очередь. Своих сверстников и свойственные им отношения они могут увидеть и в школе. И наоборот: детям очень важно понемногу открывать для себя взрослую жизнь. Она, мне кажется, вызывает у них самый живой интерес. Именно приоткрытие большого мира в доступной для детей форме и делает ту или иную картину детским кино.

— А какие черты большого мира открывает детям фильм «Радости и печали маленького лорда»?

— Я не ставил бы вопрос так конкретно. Просто маленький зритель этой картины видит странный мир, который существует по своим законам. Есть взрослый человек, старый английский лорд, дед юного героя, загородившийся от всех и вся. Он должен растопить лед в собственном сердце. И для него это — подвиг. Есть мама мальчика, которую любовь к сыну заставляет, с одной стороны, привезти его в Англию, чтобы он мог получить нормальное образование, а с другой — согласиться на «пытку»: видеть сына раз в неделю и понимать, что свекор ее презирает. И для ребенка здесь многое непонятно. Почему он не может видеться с мамой чаще? Оказывается, в душе дедушки есть противоречивое чувство, понять которое ребенок не в силах. Ведь оно рождено в мире, где слишком много бытового и социального. То есть наносного. Но эту противоречивость — оказывается! — может снять искренность детского сердца, которое живет по закону неподдельной любви...

Ненормальная норма

— В чем, с Вашей точки зрения, заключается принципиальная особенность детского кино?

— В детском кино очень важно, чтобы восприятие шло не только от головы, но еще и от души. Это, конечно же, важно для любого фильма. Но для детского — особенно. Ребенка в чем-то сложнее «зацепить», чем взрослого. Мы в этом плане более «всеядные», а дети на эмоциональном уровне — публика намного более требовательная.

Знаете, вспоминаю, как снимал свою первую детскую историю — фильм «Котенок». Уже на этапе работы над сценарием я четко понимал, в какие моменты зрители должны испытать наибольшее эмоциональное переживание. Четко видел, где я буду «нажимать на педаль», чтобы зал «загудел». Но с фильмом «Радости и печали маленького лорда» все было по-другому. Приступая к съемкам, я был просто в ужасе. Понял: в таком фильме не может быть «экшн» — никто не кричит, не бегает, не летает, особенных «кошмаров» тоже не происходит. Речь идет всего лишь о человеческих отношениях — «тихих», хотя и внутренне непростых. Идут размеренные разговоры. Один пейзаж сменяет другой. И я по-настоящему боялся, не скучно ли ребенку смотреть такой фильм. А главное — будет ли он сопереживать. На премьерном показе я страшно волновался. И больше наблюдал за залом, чем смотрел на экран. Но вроде бы все было в порядке. Та самая необходимая «реакция от души» в зале была.

— Если сюжет был нединамичный, почему же дети не заскучали?

— Знаете, книжку, по которой был снят фильм «Радости и печали маленького лорда» — повесть Френсис Бернетт «Маленький лорд Фаунтлерой», я читал когда-то давно — еще с первым сыном. И в тот момент это произведение не вызвало у меня какого-то особого интереса. Прочитал — и прочитал. И только когда мы стали работать над фильмом, у меня вдруг появился на эту историю довольно неожиданный взгляд. Я понял, что главное в ее сюжете — система правильных ценностей. Сравните, скажем, с классикой детской литературы — «Приключениями Тома Сойера». Плохое поведение, поступки «против правил» буквально воспеваются в них. И установка «делать как нельзя» становится для героев своего рода принципом жизни. Нравственным образцом. А в «Радостях и печалях маленького лорда»? Здесь все иначе. Это — история о правильных поступках. Мальчик сознательно делает правильные вещи: например, по-доброму разговаривает со слугами или отдает бедной крестьянской семье свою любимую лошадь. Причем так поступить приходит в голову только ему одному.

Я понял тогда, в начале съемок, что именно сейчас хочу снять кино, которое показывало бы красоту правильности. И ниша «кино о правильных вещах» практически не занята. Об этом сегодня почти не говорят. Может быть, поэтому детям и не было скучно смотреть такой фильм.

Можно ли быть моралистом

— Не боитесь, что Вас с такими установками назовут моралистом?

— Некоторый иронический оттенок у слова «моралист» присутствовал всегда, но в наше время он, увы, стал преобладающим. Если за попытку разговора о доброте можно быть удостоенным презрительной оценки — это тревожный знак... Знаете, лично мне неинтересна картина, если она говорит о чем-то, что идет вразрез с общечеловеческими ценностями.

— И, тем не менее, если бы человек сказал Вам: «Не понравился мне фильм. Не люблю, когда режиссер слишком назидателен», что бы Вы почувствовали?

— Все зависит от того, что побуждает его говорить так. Возможно, у него просто жизненный этап такой: то, что я показываю, ему неинтересно. Сейчас это кино не для него. И это — нормально.

Но бывает и по-другому: попытка сказать о том, что объективно является правильным, встречает отторжение — в силу уже сложившейся у человека системы ценностей. Системы, которая противоречит всем нормам. Но он не хочет с ней расставаться, а все прочее воспринимает как покушение на личную свободу.

— Сегодняшняя публика, конечно, с большей охотой пойдет смотреть комедию или боевик. Но это не означает, что режиссерам, которые хотят делать другое кино, надо прекратить заниматься профессией. Если хотя бы в кого-то добрый фильм попадет — это уже немало. Живая эмоция режиссера обязательно «зацепит» зрителя. А формально «залакированный» фильм даже самого чувствительного человека оставит равнодушным.

Не учебник морали

— Значит, кино должно выполнять воспитательную функцию?

— Скорее, да, чем нет. Все-таки должно что-то в человеке шелохнуться. Пускай на миллиметр. Хотя при этом я всегда очень боюсь, когда это начинают делать нарочито. И надеюсь, что в «Радостях и печалях маленького лорда» нарочитости удалось избежать. Фильм должен оставаться фильмом, а не превращаться в учебник морали. Мне кажется, в кино не должно быть воспитания как самоцели. Не киношное это дело. Это задача семьи, Церкви... А кино может в этом им помогать. Тем более в России...

— Почему тем более в России?

— Насколько я могу судить, в нашей культуре совесть всегда была краеугольным камнем. Сложно найти русского классика, для которого нравственность не была бы центром мировоззрения и творчества.

— И русское кино сегодня должно эту традицию продолжать?

— С одной стороны, да. Но с другой стороны, мне кажется, разговор о нравственности в каком бы то ни было произведении искусства — книге, фильме — не может быть намеренно инициирован. В том смысле, что классики русской литературы просто писали так, как диктовала им душа. И получалось произведение о нравственности. Ведь оно рождалось в русской культуре. А культура эта сформирована Православием — с его глубокими нравственными нормами. Не дерзну ставить себя в один ряд с классиками, но желание поговорить о «правильных вещах» в «Маленьком лорде» в моем случае тоже не было рациональным актом, а возникло, опять же, исподволь. Выросло из каких-то интуиций. И сформированы они, наверное, тем, что я православный. Принадлежу к православной культуре. И когда снимаю кино, не могу не соотносить все, что я делаю, с собственной верой.

Снимать «по-православному»?

— Неужели Вы хотите сказать, что снимаете «по-православному»? Как это может быть? Православные мизансцены, православные диалоги?

— Такого, конечно же, не происходит! Я хочу, чтобы кино получалось православным по духу. И для этого вовсе не обязательно вставлять в сценарий роль монаха. Ведь этот дух не всегда проявляется в каких-то конкретных вещах. Я по первому образованию художник и понимаю: если я хочу, чтобы картина была теплой, светлой, это не значит, что первым делом я нарисую на ней купола и кресты. Это может быть совершенно нейтральный пейзаж. И в кино то же самое. Есть конечная цель — чтобы зритель чувствовал свет и теплоту. А это и есть тот самый православный дух.

Хотя при этом мне кажется, что, снимая современную историю, совсем пройти мимо непосредственно православных атрибутов — храмов, икон — тоже было бы неправильным. Ведь сейчас люди готовы к тому, чтобы все это вернулось в искусство. И человек должен снова учиться все это правильно и живо воспринимать. В каких конкретно формах и объемах — сложно сказать. Это будет зависеть от конкретного сюжета.

— Можно ли назвать фильм «Радости и печали маленького лорда» фильмом, православным по духу?

— Наверное, об этом зрителям судить. Но надеюсь, что да. Но я хотел бы пойти дальше — снять собственно православное кино.

— Что это такое, по-Вашему?

— Это картина на православный сюжет — история о святом или, скажем, о жизни монастыря, как в фильме «Остров». Кстати, этот фильм, с моей точки зрения, — единственный на сегодняшний день удачный пример кино на православную тему.

— А как Вы считаете, почему этот пример — единственный?

— Снимать православную картину очень... опасно! Потому что такое кино режиссер не имеет права сделать плохо. Вообще кино нужно делать хорошо. Но если «обыкновенный» фильм может человеку не понравиться и забыться, то плохо снятый православный сюжет грозит более серьезными последствиями — он может оттолкнуть сомневающегося человека от Церкви. А вот это уже будет катастрофой! И именно этого я опасаюсь, думая о своем возможном православном кино. Ведь когда делаешь «обычную» картину, рассуждаешь относительно спокойно: «Сделаю так или так. Ну а не получится — все по-другому сниму». А тут трудней. Тут меньше пространства для маневра. А ответственность на художнике, который делает православное кино, — больше.

От амулета до крестика

— Как Вы сами пришли к вере?

— В школе у меня был период язычества. Впрочем, заключалось это в абсолютно внешнем действии — ношении амулета. А однажды я нашел у бабушки старый крестик и решил, что его носить как-то приятнее, чем амулет. Ни о каком христианстве я тогда не думал. И крещеным, разумеется, не был. А в семнадцатилетнем возрасте мы со школьными друзьями ездили в Телави. Однажды гуляли — и нашли полуразрушенный православный храм. Уже точно не помню, как это получилось, но я заснул прямо на улице, рядом с храмом. И меня разбудил... священник. Спросил, почему я ношу крестик. Я ответил, что, дескать, почитал Библию, ознакомился — и решил, что буду носить. Он сказал, что для того, чтобы носить крестик, нужно быть крещеным. Тут я искренне удивился, потому что о Таинстве крещения слышал впервые. Мы с батюшкой немного поговорили, после чего он предложил мне покреститься. Я согласился. Наверное, в тот момент я не понимал, в чем смысл Таинства — просто доверился человеку. В этом же полуразрушенном храме меня по всем правилам крестили. Конечно, до воцерковления было еще далеко. Но постепенно я начал ходить в храм.

— Вопрос к Вам как к отцу пятерых детей: чего не хватает сегодняшним детям?

— Мне кажется, человеческой теплоты в общении друг с другом. Знаете, я очень рад, что мои дети ходят в православную школу. Там все — по-особенному. Не так, как в обычной школе. Там очень много детей из многодетных семей. И, скажем, взаимовыручка у них — в крови.

Я вижу, что дети здесь общаются в атмосфере любви и братства. Это, кстати, проецируется на учебу и очень благотворно на нее влияет. И я понимаю, что такого человеческого общения сегодня вообще крайне мало.

А что дальше?

— Каковы сегодня, на Ваш взгляд, перспективы детского кино? Будет оно развиваться, становиться востребованным?

— Я оптимист. Еще недавно все было настолько убито, что хуже уже точно не будет. Материальные условия, чтобы снимать кино, становятся лучше, а вместе с ними поднимается и уровень картин. Разумеется, что-то удается хорошо, что-то — хуже. Но в целом это — уверенное движение вперед. И у меня есть надежда, что и детское кино, как часть кинематографического процесса вообще, будет развиваться.

— Сегодня система координат перевернута, поэтому в детском кино актуальны «фильмы о правильных вещах». Но общество духовно растет и — будем надеяться! — в будущем традиционные ценности вернутся. Что тогда? О чем детское кино будет говорить через двадцать, тридцать, пятьдесят лет?

— О том же самом: о доброте и нравственности. Ведь тема правильных поступков — бесконечна. Кино о правильных вещах — не таблетка. Невозможно однажды взять — и сделать человечество нравственным навсегда. Потому что нравственность приобретается. И через двадцать, тридцать и пятьдесят лет появятся дети, которым также нужно будет подавать пример. И если даже ценности — дай Бог! — вернутся к норме, человеческую душу — душу ребенка — все равно надо будет воспитывать. Не в смысле «поучать», а в смысле «взращивать». И перед детьми наших детей будут вставать те же проблемы, что в свое время перед нами. Душа-то новая рождается. И этой душе также необходима азбука. Необходимо учиться различать, где плюс, а где минус. Поэтому мне и кажется, что детское кино — если оно говорит именно о правильных вещах — будет востребовано всегда.