Игнатий Брянчанинов: святой аристократ

Середина XIX века — период наиболее активного служения святителя Игнатия — это время формирования интеллигенции, с ее вопросами, проблемами, поисками. Как соотносила себя «ищущая общественность» с Церковью, существовал ли диалог между интеллигенцией и духовенством?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо вернуться назад — в начало XVIII века, во времена петровских реформ. То, что произошло в стране после их реализации на деле (а «на бумаге» Петр хотел увидеть страну по-европейски просвещенной) можно назвать социальным разломом. Император рассчитывал на то, что культурные преобразования затронут все слои общества. Но, как и во многих других преобразованиях, ему не удалось довести задуманное до конца.

Европейская культура и быт проникли только в высшие слои общества. При этом само ментальное содержание этой культуры было уже не сакральным, не церковным, так как процесс секуляризации (отделения общественной и частной жизни от Церкви) в Европе на тот момент завершился. Сложилась модель светской культуры, жизни, в которой отношения человека с Богом — его личное дело. В таком виде она и проникла в Россию. И если элита через некоторое время ее усвоила, то русский народ в своей массе остался в старом, допетровском жизненном укладе. Сложилась ситуация, которую можно было бы назвать «двоебытием».

Одновременно, помимо этого социально-культурного расслоения, произошло еще и расслоение сословное. В результате духовенство замкнулось в особое закрытое сословие со своими незыблемыми устоями, традициями, принципами. Если раньше епископы были зачастую выходцами из знатных семей (например, святители Московские Алексий, Филипп происходили из боярских родов), то русские архиереи синодальной эпохи – уже выходцы именно из сословия духовного.

Каким был социальный лифт внутри этой сословной группы? Духовное образование. Человек поступал в семинарию, затем в академию. После успешного окончания выпускнику предлагали остаться при семинарии или инспектором, или преподавателем. В дальнейшем он мог подниматься по должностной лестнице вплоть до ректора. Параллельно он принимал монашество и таким образом становился готовым кандидатом в архиереи. А уже став епископом, такой человек по петровской «Табели о рангах» приравнивался по статусу к генералу, а значит, имел доступ к высшим слоям общества.

Здесь, правда, возникала еще одна проблема. Дело в том, что европейские университеты всегда имели в своей структуре богословские факультеты — в отличие от русских, которые начали появляться в XVIII веке и никогда богословских факультетов не имели. И это спровоцировало в России еще одно разделение между образованным обществом и духовенством, так как духовное (то есть богословское) образование можно было получить, только принадлежа к духовному сословию. Сам святитель Игнатий Брянчанинов, между прочим, очень много претерпел в связи с этим, о чем я скажу позднее.

Получалось так, что высшие круги общества, которые получили светское образование и жили европейским культурным бытом, говорили на разных языках с духовенством, имевшим особое духовное образование и сохранившим допетровские, сакральные устои жизни. Кроме того, возникла и парадоксальная ситуация в отношениях между прихожанами из общества и духовенством. Фактически образованная паства смотрела на своего пастыря, на священника сверху вниз.

То есть те, кого мы могли бы назвать интеллигенцией, в целом смотрели на священников и на Церковь свысока?

В целом, да. В связи с этим, известна одна характерная история. Митрополит Платон (Левшин) (1737–1812) преподавал Закон Божий будущему императору Павлу I. И когда Павел стал императором, он решил отблагодарить своего учителя государственной наградой — орденом, что в принципе было не принято. Духовенство не получало таких светских наград. Сам митрополит Платон ужасно расстроился, что его сейчас, на старости лет, так «опозорят». Он просил Павла отказаться от своего решения. И тогда император решил обратиться за советом к Ивану Владимировичу Лопухину — известному духовному писателю, сенатору, масону. Павел спросил его, можно ли давать ордена архиереям. Сенатор ответил, что вообще-то, конечно, не положено, не к лицу архиереям Церкви Божией такие награды, но нынешняя Церковь уже как бы и не совсем Церковь, и нынешние архиереи скорее администраторы, чем духовные лица, поэтому ничего страшного в этом нет. Мне кажется, что этот случай ярко иллюстрирует то, как образованное общество в целом воспринимало духовенство.

Были, конечно, и исключения. Например, святитель Филарет (Дроздов; 1783–1867), которого любил простой народ, и которого уважали и в среде образованных людей (Петр Яковлевич Чаадаев, например, очень ценил общение с ним), и в высшем свете. Известно, что практически все иностранные послы, которые приезжали в Москву, считали своим долгом представиться московскому митрополиту — это был жест уважения к конкретной личности.

В целом же отношение к церковному духовенству было презрительным. На это позднее наложился еще один процесс. В начале XIX века начало формироваться богословие мирян. В светской среде появились люди, которых интересовали богословскими проблемами. Не имея семинарской базы, они начали богословствовать на свой страх и риск. Кроме того, у них сформировалось резко негативное отношение к академическому богословскому образованию. И более всего их возмущал тезис о том, что существует так называемая «Церковь учащая». Получалось, что то самое духовное сословие, к которому относились так свысока, находилось по отношению к образованным людям — в положении наставника и учителя. Именно поэтому некоторые верующие миряне стали выстраивать свое, если угодно «альтернативное» по отношении к духовно-академическому, богословие. Один из ярких примеров — Алексей Степанович Хомяков, который в своих богословских трудах твердо настаивал, что в Церкви первенствующее место принадлежит не духовной иерархии, а общине. Кроме того, русские писатели и поэты в это же время начинают развивать мысль о своем пророческом предназначении — собственно, быть может, отсюда и берет свое начало мысль об особой роли русской интеллигенции. Здесь немало потрудился Николай Васильевич Гоголь, проложивший в этом отношении дорогу остальным.

Одним словом, перед нами целый клубок разнообразных проблем, процессов, которые в итоге привели к радикальному недопониманию между Церковью и образованным обществом. Между ними образовалась ментальная и ценностная пропасть, преодолеть которую так и не удалось, и когда в начале XX века состоялись так называемые «Религиозно-философские собрания», призванные наладить диалог между Церковью и интеллигенцией, в итоге затея провалилась и каждый остался при своем.

Что в таком случае особенно выделяло святителя Игнатия Брянчанинова на фоне других религиозных, богословских мыслителей XIX века? Почему на него было направлено такое пристальное внимание?

Многие особенности судьбы святителя как раз были обусловлены тем, о чем мы с вами говорили выше. Святитель Игнатий был одним из немногих в то время исключений. Он принадлежал к высшим общественным классам. Его отец был пажом (человек на придворной гвардейской службе) при императоре Павле I. По настоянию отца будущий святитель поступил в Военное инженерное училище в Санкт-Петербурге — одно из самых элитных на тот момент. Дмитрий (его мирское имя) был знаком с тогдашним высшим светом: с Александром Пушкиным, с Василием Жуковским, с великими князьями, с будущим императором Николаем I. Но несмотря на то, что Дмитрий с самого детства был полностью включён в светскую жизнь, его тянуло к монашеству. И когда, уже будучи студентом, он окончательно решил уйти в монастырь, случился характерный для его жизни эпизод. Отговаривать юношу от этого шага поручили великому князю Михаилу Павловичу. Встретившись с молодым человеком, тот сказал ему, что «гораздо почетнее спасать душу свою, оставаясь в мире», — мысль сама по себе была не крамольной. Но будущий святитель ответил со свойственной ему категоричностью, что «остаться в мире и желать спастись — это, Ваше Высочество, все равно, что стоять в огне и желать не сгореть».

С этого начался очень непростой путь. Человек из светского круга, аристократ, всеми силами пытался проникнуть в духовное сословие, в церковную среду. Само монашество в XIX веке по большей части было простонародным, и святитель Игнатий (тогда еще послушник Димитрий) оказался здесь совершенно чужим. Это осознание своей «неприкаянности» он носил в себе всю жизнь. Да, с одной стороны, образованное общество в целом оторвалась от христианский традиций народной жизни, но с другой — для тех, кто хотел вернуться обратно, вход тоже не всегда оказывался открытым. Поэтому святитель Игнатий так долго не мог прижиться ни в одном монастыре. Поэтому он хоть поначалу и был духовным учеником преподобного Льва Оптинского, в конце жизни признавался, что его в монашеской жизни вели неправильно — через изнурительный физический труд, внешнее смирение и абсолютное подчинение духовнику. Это было нормально и привычно для человека из простого народа, но оказалось неприемлемым для него, человека, сформировавшегося в совершенно других условиях. Неслучайно мы читаем у него: «Богодухновенных наставников у нас нет сегодня». И святитель пишет это при жизни знаменитых оптинских старцев…

Хотя о святых людях говорить так не принято, но все же, мне кажется, что у святителя в каком-то смысле была трагическая жизнь. Он не вписывался в реалии своего времени. Он словно бы оказался на обочине жизни той эпохи: покинув светское общество, приняв монашество, святитель оказался чужим и в церковной среде, и в высших, образованных слоях. Потому и Святейший синод не хотел его рукополагать на том основании, что у него не было «правильного» духовного образования. И только по личному настоянию императора Александра II, архимандрит Игнатий был поставлен во епископы.

Вот эта невписанность в общественную жизнь эпохи в сочетании с незаурядными интеллектуальными и художественными способностями и духовными дарами святителя Игнатия выделяла его из церковной и общественной среды XIX века.

Но ведь нам известно, что, например, Михаил Глинка и Карл Брюллов поддерживали тесное и теплое общение со святителем?

Эта была просто личная дружба. Кстати сказать, вопросы художественного творчества занимали святителя, и он старался нарисовать в своих статьях и заметках идеал подлинно христианской культуры, возможной, с его точки зрения, только при внутреннем аскетическом самоотвержении художника. А сам признавался в одном из писем, что старается брать пример с Пушкина в чистоте и ясности языка.

Можно ли говорить о единой, магистральной мысли святителя Игнатия, которая подчеркивала его самобытность, невписанность в ту или иную богословскую традицию?

Существовал один аспект, который принципиально отделял святителя Игнатия от духовно-академической школы того времени. Школа настаивала, что основным и уникальным по своему значению богословским источником, к которому необходимо апеллировать при решении тех или иных теологических проблем, является Священное Писание. Святоотеческое же наследие должно испытываться на свое согласие или не согласие с Писанием, то есть на отцов надо смотреть через Писание.

Святитель Игнатий же предлагал иную богословскую модель. Он говорил, что, поскольку мало знать Евангелие, но нужно его еще и понимать, то и следует обращаться к тем, чья жизнь была воплощенным Евангелием. По мысли святителя, это прежде всего отцы-аскеты, авторы, чьи сочинения вошли в «Добротолюбие» (сборник духовных сочинений IV–XV веков). Иными словами — на Писание надо смотреть через отцов.

В богословии святителя была и еще одна заметная черта, по-своему совершенно уникальная. Для того чтобы ее понять, необходимо сделать небольшое отступление. В XVII веке в Европе формируется новый по своему содержанию философский язык. Появляется и язык положительной науки (которая объясняла мир с позиции его познаваемости), на котором расшифровывались новые открытия в области физики, химии, астрономии и так далее. Язык же античной философии, на котором были написаны богословские сочинения древних отцов Церкви, ушел в прошлое. Необходимо было как-то реагировать на это. Нужно было понять, как создать «интерфейс» (поле взаимодействия) между древним языком богословия и новыми философскими и научными языками.

Святитель Игнатий был, пожалуй, единственным в то время мыслителем, который к своим богословским рассуждениям активно подключал язык положительной науки. Святитель стремился облечь таким образом богословское высказывание в форму, которая была бы понятна и близка образованному человеку его времени.

Например, в полемике со святителем Феофаном Затворником о природе души святитель настаивал на том, что она (душа) тоже является материальной, хоть и очень тонкой, недоступной нашим органам чувств. Святитель Игнатий писал, что понятие «дух» или «духовный» во всей полноте относится только к Богу. Все, что сотворено (будь то природа, ангелы, человеческая душа или тело) — принципиально материально, а Бог, Который является нетварным, по Своей природе — Дух. И для доказательства этого тезиса он привлекал математику и химию, указывая, например, на то, что в мире существуют такие вещества, которые чувственно не воспринимаются, хотя при этом они материальны, или что бесконечный ряд чисел никогда не станет актуальной бесконечностью.

Мне кажется, что сам опыт такого подхода, пусть даже он был не всегда богословски безупречен, может быть интересен и в наше время, учитывая, какие изменения произошли в языке философии и науки за прошлый век.

Подвергался ли святитель Игнатий в условиях синодальной эпохи (с ее государственными регламентациями, стандартизацией), критике или нападкам за те или иные свои, может быть, не совсем «общепринятые» богословские позиции? 

Речь скорее идет не о богословских позициях святителя Игнатия (хотя его позицию в споре о природе души критиковали достаточно резко), а о том, что он в целом не вписывался в реалии своего времени. Я уже говорил: он был одиноким человеком, который при этом вполне недвусмысленно высказывался о своем положении и тогдашнем обществе. Так, например, когда Николай I лично назначил святителя игуменом Троице-Сергиевой пустыни, чтобы тот сделал из нее «образцовую обитель», святой впоследствии резко отзывался о тех двадцати годах, что он провел здесь. Сам монастырь находился, можно сказать, на «проходном дворе» — прямо на шоссе между Санкт-Петербургом и Петергофом, сами представьте, каково было в таком месте жить монахам.

Когда архимандрит Игнатий был хиротонисан в епископы, его поставили на Кавказскую кафедру. И здесь у него вскоре возник конфликт с протоиереями из местной консистории (причем по сути он был прав), потом он выступил против проекта миссионерского общества, который представил кавказский наместник князь Барятинский, предполагавший встать во главе его. Кончилось тем, что святитель ушел на покой. В это время у него уже было слабое здоровье. Но при этом важно отметить, что, судя по письмам, святитель Игнатий преодолевал все эти невзгоды глубокой молитвенной жизнью. В ней он находил свое главное утешение и радость. В этом отношении замечательно его письмо к художнику Карлу Брюллову — человеку, казалось бы далекому от монашеской жизни, которому он доверяет свои самые сокровенные религиозные переживания.

Была ли у Игнатия Брянчанинова своя общественная, гражданская позиция? Каким он видел будущее Российской империи?

Он не много ждал от социальных перемен, считая, что нет власти без насилия и нет подчинения без страдания, и что так будет всегда. С этой точки зрения он оценил и отмену крепостного права, за что, кстати, удостоился даже статьи в герценовском «Колоколе» под хлестким названием «Во Христе сапер Игнатий».

А в отношении будущего России святитель Игнатий высказался однажды в переписке с военачальником и дипломатом Николаем Муравьевым-Карсским. В связи с поражением России в Крымской войне (1853–1856) святитель писал, что не стоит из-за этого падать духом, так как России принадлежит всемирное будущее. И никакие войны, экономические или социальные потрясения не смогут помешать предназначенному, поскольку это «всемирное будущее» предсказано в Священном Писании. А далее святитель давал ссылку на 38-ю и 39-ю главы пророка Иезекииля, где говорится о народе, который в 20-й главе Апокалипсиса представлен как народ антихриста (хотя в письме об этом прямо и не говорится). Таким образом святитель Игнатий осторожно намекал в своем письме Муравьеву-Карскому, что именно из России произойдет антихрист. И здесь мы снова замечаем эту надломленную черту, присущую судьбе и мировоззрению святителя: в самой России все было дорого его сердцу, но ее будущее он видел трагическим, можно сказать, роковым.

Что, по Вашему мнению, из огромного наследия святителя Игнатий Брянчанинова может быть наиболее близким современному человеку?

Известно, что, как ни странно, особенно любят читать епископа новоначальные. По всей видимости им импонирует категоричность и резкость мысли святого, когда кажется, что все ясно и понятно: это черное, а это белое. Но очень важно понимать, что сам Игнатий Брянчанинов принципиально писал не для мирян, а для монахов. Можно сказать, что его целевая аудитория — это люди, которые уже достигли определенной духовной зрелости.

Человек, открывающий его наследие, должен отдавать себе отчет в том, что само чтение и понимание богомыслия святого потребует от него соответствующих серьезных внутренних не только интеллектуальных, но и духовно-нравственных усилий. Святитель Игнатий по факту своего рождения был аристократом и, став монахом, им остался — в лучшем, конечно, смысле слова, как был, например, «духовным аристократом» святитель Григорий Богослов. Об этом нельзя забывать.

Для тех, кто чувствует в себе готовность «вступить в общение» с таким текстом, я бы посоветовал начать с двух томов «Аскетических опытов». Они состоят из небольших размышлений, в которых святитель Игнатий дает важные советы относительно духовной жизни. При этом нельзя читать эти книги просто из любопытства или ради расширения кругозора. Действительную пользу от «Аскетических опытов» святителя Игнатия можно получить только тогда, когда в процессе чтения понимаешь, что нашел ответы на те вопросы, которые долгое время тебя тревожили, когда ощущаешь связь между мыслью святого и своей жизнью.