Посвящается памяти моей бабушки Надежды
Рабочий день тёти Муси начинался в шесть утра со слов «Россия — великая наша держава». Под гимн тётя Муся вставала, как и положено добропорядочной гражданке. Включала свет, затыкала край сползшей простыни между стеной и кроватью, перестилала одеяло. Потом, пока на крохотной кухоньке в поддельном тефалевском чайнике бурчала вода, тётя Муся мыла лицо и руки над пожелтевшей раковиной. Она заваривала листовой чай в кружке с надписью «Сорок лет победы» и намазывала толстый кусок хлеба «Крестьянским» маслом.
В семь она уже притворяла за собой расхлябанную дверь подъезда номер четыре в старой пятиэтажке между двух переулков.
У тёти Муси был в последний раз поменянный паспорт, удостоверявший, что никакая она не Муся, а Мария. Еще — пылившийся в рамочке диплом преподавателя биологии, тоже на имя Марии Алексеевны. У тёти Муси был женатый сын, который не называл её даже «мамой», потому что прошлым летом тётя Муся поссорилась с невесткой над счетом за электричество, после чего неблагодарная молодежь отселилась и даже не позвала тетю Мусю нянчиться с новорожденным внуком. Зато у тёти Муси был целый приход младенчески беспомощных бабушек и дедушек, которые звали её просто Мусей и улыбались обветшалыми ртами.
Солнце под гимн не вставало; тётя Муся шла по переулку от фонаря до фонаря, из круга света — в круг света, словно в игре в «болото». Холодные сапоги на плоской пластмассовой подошве утопали в снегу по щиколотку. Первые дворники и первые троллейбусы выбирались на чёрный утренний мороз вместе с тётей Мусей.
В троллейбусе было на полградуса теплее. У тёти Муси был бесплатный проездной, которому кондукторша, замотанная в форменный-бесформенный пуховик, сонно кивнула. Тётя Муся ехала на рынок, чтобы купить свежей рыбы и молока, разлитого в полторашки из-под пива и газировки. Опоздаешь — всё расхватают. Потом — овощи; хлеб надо брать в ларьке у забора: там «Украинский» дешевле на двенадцать копеек, а «Нарезной» на двадцать пять. Бабки сидят по домам, но знают все цены. Сегодня ещё зайти в кондитерский: на Рождество к старикам приедут взрослые дети с внуками; поэтому в списке у тёти Муси были конфеты и пирожные, которых бабки никогда не заказывали для себя, и тётя Муся тоже не брала: некого баловать.
Полдевятого, когда уже рассвело, тётя Муся с битком набитыми продуктовыми сумками села в тот же троллейбус, успевший съездить до центра. Руки замерзли, и она долго искала в кармане бесплатный проездной.
Тётя Муся обходила владенья свои по неизменному маршруту. Николай Саныч, потом полуслепая Прасковья Львовна. Потом пара восьмидесятилетних стариков, у которых дочка в Питере. Предпоследней была Дарья Петровна на восьмом этаже — лифт не работал, всё полегче нести уже полупустые сумки. В последнюю очередь, после полудня, тётя Муся заходила к бабе Акулине.
Та жила в однокомнатной квартире на третьем этаже. Тётя Муся приблизилась к семиэтажке из белого кирпича. К подъезду вела дорожка из еловых лап. Стараясь не наступать — дурная примета — она подошла к подъезду.
— Кто умер? — спросила она двух старушек, мерзнувших на скамейке с одним им известной целью.
— Господь с тобой, Муся! Это Спиридоновы, нехристи, ёлку вытаскивали.
— Слава Богу, — тётя Муся облегченно вздохнула и толкнула дверь подъезда. — С Рождеством вас. С наступающим.
Тётя Муся поставила кульки на половичок и нажала кнопку звонка, под которым маркером было выведено: «11». Несколько мгновений ожидания — всегда самые страшные. Тётя Муся «ходила по бабкам» уже восемь лет, и дважды ей довелось вызывать МЧС и родственников, вскрывать дверь — а потом звонить в больницу и в милицию, чтобы приехали освидетельствовать.
Акулина не отзывалась. Тётя Муся вдавила белую кнопку в синюю пластиковую окружность. Бабка была не ходячая и дальше туалета деться никуда не могла. Больные ноги Акулины уродливо распухли и, перетянутые бинтами, напоминали тёте Мусе даже не слоновьи столбы-опоры, а затянутые в сетку толстые батоны колбасы.
Тётя Муся позвонила еще раз, нервничая — может, Акулина в туалете, а может, бабки у подъезда все забыли и напутали, и Акулину уже унесли по морозу в деревянном ящике, оставляя следы еловых лап и похоронный хвойный запах.
Звонок дребезжал, но на всякий случай тётя Муся громко постучала в дверь.
— Акулина!
Уснула перед телевизором? Тётя Муся позвонила ещё раз. Или с ногами стало хуже, идёт медленно. А ведь раньше танцевала! Акулина рассказывала, что в молодости от кавалеров отбою не было. Тётя Муся охотно верила. На маленьких пожелтевших прямоугольниках черно-белых снимков Акулина была словно королева в старинной колоде. Черноволосая, молодая — пиковая дама. А вот, гляди, на старости лет осталась одна...
— Акулина!
Тётя Муся барабанила в дверь, шёпотом рассказывая себе простые истины о том, что кто-то рождается и умирает даже в сочельник.
За дверью стояла тишина, и тёте Мусе казалось, что та смотрит на нее в глазок.
В сумке у тёти Муси была ученическая тетрадь в клетку с номерами телефонов. Под именем Акулины значилось «звонить Елизавете Петровне». Номер на девятьсот: мобильник. Надо через восьмерку, а это межгород, просить соседей — неудобно, но тут такое дело... Тётя Муся вздохнула, подняла пакет, в котором лежали брикет «золотой халвы», бутылка нерафинированного подсолнечного масла и блок «Искры»: Акулина много курила. Пакет показался тяжелым, словно не с продуктами, а с камнями.
Акулина лежала за дверью мёртвая. На всякий случай тётя Муся позвала в последний раз:
— Акулина!
— Тут я, милая.
Тётя Муся обернулась и уронила пакет. Акулина стояла сзади в клетчатом осеннем пальтишке, простоволосая, с раскрасневшимися от мороза щеками.
— Ох, откуда ж ты? И такой мороз! Я уж в милицию звонить собралась.
Акулина отперла дверь.
— Я ведь, Муся, в церковь ходила, — сказала Акулина, наливая тёте Мусе чаю.
«В церьковь» — старуха смягчала «р», будто давила на языке пузырьки воздуха. Тётя Муся посмотрела на Акулинины ноги в домашних тапках, мокрых от тающего снега.
— Как же ты дошла?
— По еловым лапам, Муся. По шажочку. Мне приснилось, что зовет кто-то. Спросонья думаю — начальство. Уснула на посту — я ведь сторожихой была в казине, пока ходила еще. Глаза открыла — светло, день. Слышу: зовут будто. Я перепугалась и встала, пошла посмотреть — никого. А потом я где стояла, там и села. Ноги-то, представляешь, пошли. Ну, и я пошла. Мне, кроме как в церковь, не к кому, Муся, идти.
Акулина задрала подол платья, показывая тёте Мусе ноги-столбы с набухшими венами. Тётя Муся опустила глаза, разглядывая чаинки.
— Может, вызвать врача? Посмотрит.
— Какой уж мне теперь врач, Муся. — Акулина подперла рукой щеку. — Даст бог — поживу еще, а нет — так нет. Я последние денёчки дохаживаю.
— Дай бог, не последние, Акулина. С тобой рождественское чудо случилось.
— Может и с тобой, Муся, случится.
Тётя Муся попрощалась с Акулиной уже в пятом часу. Спустилась по тяжёлым ступеням чужого крыльца, осыпанным хвоей. Загорались звезды. По пути к остановке, осторожно перебираясь от фонаря к фонарю, тётя Муся думала, что вот так же когда-то в самый первый сочельник в Иерусалим шли халдеи, узревшие необычную звезду. Только они не всматривались в черноту улиц, боясь наступить на раскатанную ледышку или упасть в открытый канализационный люк, потому что шли с факелами, освещая себе путь.
В промерзшем троллейбусе тётя Муся сообразила, что за разговорами о чуде забыла отдать Акулине продукты. Возвращаться было поздно: Акулина собиралась прилечь.
Тётя Муся решила завтра с утра проведать Акулину и привезти «заказ». Троллейбус катил по узким улицам, а тётя Муся всё думала и думала про халдеев, которые были гораздо мудрее её. Они несли свой свет с собой и умели понять по звёздам, когда нести дары Младенцу.
Невидяще глядя на размытые огни за толстой ледяной коркой с отпечатками детских ладошек на стекле, тётя Муся проехала свою остановку, вспоминая, как странно Акулина сказала «я пришла по еловым лапам», и думая, что Христос никогда не научился бы играть с детьми в «болото», где нужно идти строго по кочкам и никак не по воде.
Тётя Муся вышла на конечной. Ветер шелестел пакетом, в котором болталась чужая пачка сигарет, «золотая халва» и душистое растительное масло.
На первом этаже новой «свечки» в квартире сына горел свет: на кухне и в гостиной, превращенной в детскую. Тётя Муся взбежала по ступенькам и нажала кнопку звонка, кляня себя, что не пришла раньше.
На заставке фрагмент фото Nathan Staines
