Вслед за нею зима
В теплой шубе идет,
Путь снежком порошит,
Под санями хрустит.
Все соседи на них
Хлеб везут, продают,
Добирают казну,
Бражку ковшиком пьют.
А. Кольцов
Метель, поднявшаяся в ночь, утихла. Ветер падал с каждой минутой, разбивая хребты сизых туч, заслонявшие небо. Быстро бежавшие тучи открывали то тут, то там мутно-желтоватые пятна. Светлей и светлей становилась окрестность; вдруг ветер дунул сильнее, и, откуда ни возьмись, глянуло солнышко… Мигом все приняло другой вид. Ослепительной белизной окинулась улица; еще ярче сверкнули на темном небе занесенные снегом избушки с их белыми кровлями и резными подоконниками, увешанными льдяными сосульками, сиявшими, как алмазы. Разом все оживилось. Заскрипели ворота и прикалитки. На улице показалась баба, закутанная так, что внаружу выглядывали один красный нос да посиневшие от стужи руки, которыми поддерживала она валек и коромысло. За нею, из разных концов, выползли ребятишки, едва тащившие в мягких сугробах отцовские полушубки; немного погодя, сбились они в кучку; составился кружок; появилось решето, облитое льдом, с привязанною к боку веревкой; в него уселась девчонка, еле-еле дышавшая из-под взгроможденного на нее кожуха; толпа схватилась за веревку, раздался крик, и вот уже понеслась она, только снег столбом да ветер с морозом навстречу.
Почти в то же время, на другом конце деревни, остановились широкие пошевни, запряженные вороной кудластой клячей, подле которой бежал долговязый жеребенок. Из саней вылез Демьян. Прежде всего он отряхнул кожух и шапку, провел варежками по напудренной инеем бороде и наконец принялся отворять околицу. Затем он взял лошадь под уздцы и пошел шагом по улице.
— Ну, должно быть, в городе-то мятелица была не гораздо пуще здешней, — ишь какие намела сугробы! — произнес Демьян, останавливаясь в недоумении перед своими воротами.
Он отгреб кой-как снег, въехал на двор, вынул из пошевней кусок мерзлой говядины, потом узелок, завязанный в клетчатый платок, и, не распрягая лошади, вступил в сени.
Тут мужик принялся шарить по всем углам, отыскал плетушку, куда сажают кур на яйца, сунул в нее украдкою узелок и повернулся к двери, обрамленной седой бахромой мерзлого пара.
Дверь скрипнула, и Демьян, похлопывая лаптями и рукавицами, весело вошел в избу.
— Здравствуй, родной, что так поздно? — вымолвила старуха, выглядывая сначала из-за печурки и тут же выбегая к нему навстречу.
— Здорово, хозяйка! — произнес Демьян, отряхиваясь с головы до ног.
— Спрашиваешь: поздно зачем?.. А выехал я из города чем свет, да така-то мятель, вьюга поднялась, ни зги не видно; со мной, как назло, ввязался жеребенок; что станешь делать!.. вернулся назад, обождал, ну да теперь недосуг мне с тобой калякать. На, возьми, — присовокупил он, подавая ей говядину. — Подкинь ее в щи, да ступай скорей ко мне.
— Ах ты Господи! Намедни барана зарезали, а он вишь чего... говядину покупать задумал! Аль денег тебе девать некуда, куры у те их не клюют, что ли? — заворчала старуха.
— Ну вот, лиха беда! Щи послаще зато будут! — возразил, смеясь, Демьян.
Заметно было по всему, что он находился в отличном расположении духа.
— Ну а молодые-то наши где? — спросил мужик, озираясь на стороны.
— Вестимо, не сидеть им без дела, — ворчала жена, роясь подле горшков. — На гумно пошли — молотят...
— Ладно, ладно, ступай сюда, — продолжал муж, торопливо сбрасывая с себя верхнюю одежду и развешивая ее на стан, занимавший чуть не половину избы.
Он подошел к столу, вынул из-за пазухи длинный кожаный кошель и бережно высыпал на скатерть казну свою, состоящую из замасленной, истасканной пятидесятирублевой ассигнации и нескольких просверленных, истертых гривенников и пятиалтынных, между которыми виднелся орех-двойчатка, положенный туда, вероятно, для счастья и прибыли.
— На-ка, возьми ее, хозяйка, да подшей хорошенько тряпицей, — сказал он, подавая жене ассигнацию. — Это, чего доброго, и в конторе ее не примут, ишь какая истрепанная, опять в город придется ехать, здесь не разменяешь, садись скорей.
В то время как старушка примостилась к окну с иголкою и тряпьем, Демьян натянул на плечи полушубок, подпоясался новым кушаком и снял с шестка новую шапку, подаренную ему молодою.
— Готово?.. Давай! Время идти... Да вот что: неравно запоздаю там, вели Петрухе, как вернется, убрать лошадь; она стоит, сердечная, нераспряженная, — сказал Демьян, торопливо завертывая ассигнацию и направляясь к двери.
Он вышел на улицу и побрел частым шагом в контору.
В конторе пробыл он еще долее, чем думал, хотя явился ранее многих других. Народу толкалось множество; наступил последний срок взноса оброка; каждому следовало получить расписку; к тому же и год подходил к исходу, — предметов для россказней нашлось множество. Демьян заболтался и кончил тем, что вышел из последних.
Несмотря, однако ж, на то, радость и довольство сияли во всех чертах мужика, когда он вновь очутился на улице.
Трудовой год, слава Господу Богу, минул благополучно; оброк внесен сполна; в домишке осталось еще рублишков с тридцать про случай; и хлебушко есть, и гречишка есть, и сына-то поженил; хозяйка молодая, сноха, выпалась не вздорная какая, а лихая, работящая бабенка, да такая смирная, что воду не замутит, — чего же больше и как взаправду не порадоваться?..
Душа Демьяна плавала, словно в масле; подбоченясь, шел он по улице, не переставая ухмыляться в бороду и посматривая то в ту сторону улицы, то в другую.
И вокруг все как-то улыбалось ему.
Весело глядела сиявшая на солнце улица; весело улыбались охваченные светом избушки, с их резными подоконниками, увешанные ярко горевшими сосульками... Демьяну было так легко, так весело на сердце, что, встретив гурьбу ребятишек с решетом и сидевшею в нем девчонкою, он никак не мог утерпеть: захлопал в ладоши и крикнул, притопывая ногами: «Эх, терех-тех-тех! У-ту-ту, погоняй, не стой!..» В другой раз, уже у самого дома, он ни с того ни с сего снял шапку и гаркнул: «Здорово, сват!» — какому-то мужику, который, по дальности расстояния, конечно, не мог слышать приветствия.
Войдя в сенички, он покосился на плетушку: тут ли она, — и, натопавшись вволю, отворил двери избы.
Запах жирных щей с говядиной порадовал Демьяна немало; да и все вокруг как-то радовало.
Золотой луч солнца, проникая в окно, играл на полу и, захватив на пути часть стола и лавки, отражался на потемневшей медной ризе старой иконы.
На лавочке, подле окна, сидела Параша, повязанная по-бабьему; против нее торчал кленовый высокий гребень с белым пучком льну, из которого тянула она левою рукою длинную, дрожащую нитку; в другой руке ее гудело, подпрыгивая, веретено, которым играл пестрый котенок; шуму веретена отвечало мерное пощелкивание челнока-стана, за которым сидел Петр. Подле него, на полу, два маленькие брата возились шумно с поленом, обращенным, с помощью привязанной к концу мочалки, в борзую лошадь. Из-за перегородки раздавался веселый треск печки и торопливое беганье старушки-хозяйки, прерываемое то звяканьем кочерги или ухвата, то шипением горшка.
В избе было тепло и даже жарко.
— Э-ге-ге, да они уж дома все!.. Здорово, сношенька, как живешь-можешь? Здорово, Петруха. Эй, парнишки, что к отцу не идете? — говорил Демьян, останавливаясь посередь избы и обращая поочередно к каждому смеющееся лицо свое. — А я в городе был... така-то давка на базаре, насилу телушку продал.
Заслыша речь о городе, мальчики бросили полено, подобрались к отцу и начали к нему ластиться.
— Петруха, глядь, глядь, а?! — произнес Демьян лукаво, подмигивая ему на ребят. — Вишь, лакомки какие! Думали, раз привез гостинца, так и кажинный так будет!.. Ну что, аль не верите?.. Взаправду ничего нынче не привез.
— Привез! Привез! — кричали мальчики, цепляясь ему за полы.
— Ой ли! Слышь, веры еще неймут, а? Эки прыткие!.. А разве вы мне денег дали? Откуда я их возьму!
Парнишки выпустили из рук полу и тотчас же надули губы.
Демьян покосился на Парашу, которая остановила веретено и глядела, смеясь, на мальчиков, потом покосился на Петра и, как бы ни в чем не бывало, вышел из избы в сени, плотно заперев за собой дверь.
Он вынул из узелка синий набивной платок, спрятал его за пазуху и, закрыв узел, снова вернулся в избу.
— Ну, так уж и быть, подьте сюда, шалыганы! — крикнул Демьян мальчикам, жалобно толковавшим о чем-то за печуркой с матерью. — Стойте! Эк их! Чуть с ног не сбили... погодите... Меньшой садись на край, слыхали это? — продолжал он, раскрывая узелок. — Ну, сношенька наша любезная, — присовокупил мужик, подавая ей черные коты, отороченные красными и желтыми городочками. — Вот тебе гостинец, не побрезгай, просим носить да нас миловать.
Тут Демьян поцеловался трижды с Парашей.
— Ну, ребятенки, вот и вам!.. Любо, что ли?.. — сказал Демьян, подавая каждому пряничный конек, с сусальным золотом, и делая вид, как бы не замечая старухи, которая не переставала коситься украдкою на мужа из-за своих горшков. — Хозяйка, подь сюда!.. Ну, родная, тебе, знать, не на счастье вез гостинец; и Господь это знает, как случилось... кажись, в том же узле был и крепко как связал его, глядь, ан нету, не знать, куда девался! Должно быть, обронил его на дороге... Не посерчай, благо, не забыл и тебя — купил. Что ты станешь делать! Дал зевуна, обронил — да и полно!
Далее Демьян не мог держаться; он нагнулся к сморщенному лицу старушки, ударил себя ладонями по коленям и залился громким смехом.
— Ну, чего ты, дурень, чего?.. Что те разбирает... Ишь, ему бы все смешки да смешки; деньги только понапрасну рассорил... Знать, много их у тебя... Чего, эх, дурень, прости Господи, право, дурень, хоть бы на старости-то лет людей посрамился...
Она не договорила далее; Демьян вынул из-за пазухи платок, тряхнул его по воздуху, набросил его на голову своей старухи и, схватившись за бока, бросился на лавку, заливаясь еще пуще прежнего.
Все, сколько ни было в избе, последовали его примеру.
— Ну, хозяйка, на радостях-то шевелись, не ленись, поворачивайся! Что есть в печи, на стол мечи, чего нет, побожись, — давай скорей обедать! Смерть проголодался, да и все-то вы, я чай, ждали... Ну-ка-с, сношенька, собери со стола... Эх, щи-то, щи как попахивают, только слюнки текут!..
Немного погодя старуха поставила на стол горшок шипящих щей с пылу; Параша раздала ложки, нарезала хлеба, и вся семья, перекрестившись перед образом, уселась обедать.
— Ну вот, родные, и оброк внесли сполна, и год, благодарение Царю Небесному, перемогли благополучно, — произнес Демьян, жадно прихлебывая горячих щей. — А по весне сдавалось мне, не быть такому добру, да, видно, не земля родит, а год... Помнишь, Петруха, как сумлевались мы, идучи березняком?.. Что говорить, наша доля заботная!.. Не то радоваться стать, не то плакать. То по дождю болит сердце, станет засушь — пропадешь, думаешь; то мало его — опять беда, то града боишься, то за скотинку намучаешься вволюшку... Только вот в зиму и отведешь душу, вздохнешь, особливо как уродит Господь всякого жита да всего насторожено про случай... Лиха беда, помолотиться да хворостинки припасти, а там лежи себе на печке да обжигайся, пока не заиграли овражки, не пошла капель с кровель, да не шликнет жавороночек на проталинке; а там опять пошел крестить нивку да почесывать затылок, глядя на тучку али на солнышко!.. Нет, нынче грешно говорить, год вышел хороший; не знаю, как-то Гос- подь пошлет будущий...
— Надо, кажись, быть хорошему, касатик, — возразила старуха. — В сочельник вышла я за ворота, гляжу так-то: небо синее-синее, звездам перечету нет, так и горят, словно угольки какие...
— Давай Бог, чего много просить! Был бы такой, как нынешний: много довольны были бы Господом Богом! Вот, — прибавил он, шутливо трепля по плечу Парашу, — и молодую хозяюшку нынче нажили! Мотри, сношенька наша любезная, живи так, чтобы нам, старикам, не каяться... а тебе жить в любви с парнем нашим, не маяться!.. Так, что ли, Петруха?..
Петр усмехнулся и поглядел на жену, которая, опустив глаза, зардела, что мак алый.
— Ну, теперь, я чай, и вздохнуть пора: смерть умаялся с дороги; печь-то добре горяча; ай да хозяйки — уважили! — произнес Демьян, выходя из-за стола.
Он перекрестился, снял с шестка кожух и полез на печь порасправить старые косточки. Немного погодя в потемневшей избушке сверкнула лучинка; снова загудело веретено, снова раздалось мерное пощелкивание челнока; старушка подсела к Параше, ребятишки при- соединились к ним вместе с котенком — и полились тихие речи, под шумом веретена и прялки, которою управляла подслеповатая хозяйка. Время от времени все смолкало в избушке; каждый, и малый и большой, прислушивался чутким ухом к треску мороза, который стучал в углы и ворота, — и снова гудело веретено, снова продолжались мирные речи...
Быстро проходит зимний вечер за лучиной: ребятишки уже давно прикорнули под образами на лавке; старушка, начинавшая кивать головою, отправилась на печку; Петр и Параша взмостились на теплые полати; лучина угасла; и вскоре все смолкло в избушке Демьяна.
Один лишь сверчок-полунощник тянул дребезжащую песню свою... тише, тише... вдруг остановится, прислушается к мурлыканью котенка, свернувшегося клубочком под печуркой... и снова трещит неугомонная песнь его всю ночь, вплоть до самого света...
Дмитрий Григорович 1849
Рассказ взят из книги «Трогательные рождественские истории».
В этой книге собраны самые трогательные рождественские рассказы и святочные истории, которые никого не оставят равнодушным и помогут продлить возвышенную атмосферу светлого праздника. Это истории о том, как пробуждаются в душе прекрасные чувства, как меняют они человека и весь мир вокруг него и как мы становимся ближе к Богу.
М. : Никея, 2020. — 352 с.
