«Безбилетники». Роман-сериал. Серия 10. «Отъезд»

Монгол зашел к Тому на рассвете. На вокзал пошли по шпалам.

Накануне оба сдали бутылки, собрав немного денег. По совету Лелика, это был неприкосновенный запас для Крыма.

Вокзал встретил их стаей собак и веселыми, уже опохмелившимися путейцами. Они крутились у дрезины, задорно покрикивая друг другу что-то на их птичьем языке, из которого понятно было только непечатное.

— Запах долгой дороги. — Том с наслаждением вдохнул горький запах полыни и тающего под утренним солнцем креозота.

На перроне было пусто. Лишь на скамейке у вокзала сидели две толстые тетки, то ли приехавшие, то ли уезжающие.

— А скока ты перцю на три литра кладешь? — Спрашивала одна.

— Та на глаз.

— А уксусу?

— Та на глоток!

Монгол оглянулся, понизил голос:

— Иди в тот конец платформы, а я вокзал обойду.

— Зачем? Там же ментовка. — Не понял Том.

— Ориентировку хочу посмотреть. Они еще спят, не боись. — Подмигнул Монгол. — Встретимся на другом крае.

— Аккуратно там. — Натянув поглубже кепку, Том пошел по перрону.

Монгол нагнал его через минуту.

— Я думал, нет никого, а там дежурный. Стоит, курит у отделения. А стенд прямо у него за спиной. Я не стал подходить, мимо прошел.

— Он тебя видел?

— Ага. Он глянул, но не прицепился.

— Думаешь, не узнал? Мало ли? Цыплят по осени считают.

— Там видно будет. А пока цыплята на юг улетают. — Усмехнулся Монгол.

Они прошли в конец перрона и сели на скамейку.

— Кстати, ты знаешь, как снаружи вагоны различать? — Спросил Том.

— Нет. Если ты не про цистерны.

— У плацкартных под окнами шесть ребер, а у купейных два. На СВ тоже по шесть желобов, но снаружи его и так видно: он ниже других. Вот и все.

— Откуда знаешь?

Том хмыкнул.

— Я ж тут после бурсы слесарем работал. Во-он там. Сутки через двое. — Он кивнул в сторону техстанции.

— А что делал?

— Стекла вставляли, замки ремонтировали. Два состава наших, один московский. Работы немного было, бухали больше.

— А я после школы на повара пошел, в столовую. Надоело тоже. Надо было на водителя идти… Кажется едет. — Вскочил Монгол, и бросился было к вокзалу.

— Да не спеши ты, здесь конец будет.

Монгол остановился. Мимо, шумно подтормаживая, проехал чихающий локомотив, за ним потянулась вереница грязных синих вагонов.

— Международный, — Сказал Том. — Вряд ли влезем.

Двери открылись только в третьем вагоне. Больше отъезжающих не было, и они сразу бросались в глаза.

— Мест нет! — гаркнул проводник, не опуская подножки. Поезд простоял несколько секунд, и чихнув, помчался дальше, в сторону восходящего солнца.

Они вернулись к техстанции, молча развалились на скамейке. Угнетающую тишину пустого перрона нарушали лишь собаки, лениво щелкающие зубами железнодорожных мух, деловито воркующие голуби да стрекотание старого механического табло в здании вокзала.

Том закрыл глаза. В тишине доносился неспешный говор вокзальных теток.

— Вродыло так вродыло. А я йому и кажу: та ты йижжай у город, та купы мэни банок на огурцы. — Тихо говорила одна.

— А вин?

— А шо вин? Пишов на вокзал, Мыкола його проводжав. Гуляють по перону, туда — сюда, туда — сюда. Тоди бачуть — сотка лэжыть. Воны пишлы в гандэлык, та й пропылы. Тут пойизд, вин хвать за карман, а грошей нэма! То ж вин сам загубыв, потим знайшов, тай пропыв з Мыколою, нэхай йому грэць.

— А ты?

— Та отож сама пойихала.

— А вин?

— Та хто на. Мабуть знов з тым Мыколою, дидьки б його забралы!

— Авжеж!

— Та отож!

— Что это у тебя на сумке написано? — Скучающе спросил Монгол.

— «Не проп’ємо Україну»? Сейшн в Киеве был. Мы с Серым ездили. По радио число сбрехнули, и мы приперлись на день раньше. Пришли под арку Дружбы народов. Внизу Днепр течет, красота такая. Только нет никого, сцену строят. Но мы быстро с местными панками познакомились, вписались на ночь, где-то на окраине. На следующий день уже целой толпой пришли. Там Бутусов был, Сукачев. Но Мамонов — тот конечно всех порвал. Вроде кривляется, а будто телом твои мысли говорит. «Мухи источник заразы! Не убивайте мух!» Потом попса какая-то выступать пыталась, но они явно не туда попали. Народ им скандировать стал, в каком направлении идти. Тысячи людей, представляешь, посылают тебя на три буквы? Как они еще поют после такого, не понимаю. Я бы застрелился.

— Бабки — дело такое. — С пониманием сказал Монгол.

— Но Киев — здоровский, — продолжал Том. — Там таких как мы, — тысячи. Неформальский город, не то что наш. Я думаю, скоро они всю страну изменят.

— Как изменят?

— Не знаю. В лучшую сторону. Свободы в них больше.

На горизонте вновь зашумел состав, и они снова пошли к платформе.

Поезд остановился. В вагоне напротив открылась дверь, выглянула сонная проводница.

— До Харькова подбросите? — Поинтересовался Том. Голос его прозвучал неуверенно и даже как-то скромно.

Проводница зевнула, окинула перрон ленивым взглядом, молча закрыла дверь, и состав покатился дальше.

Время шло. Тетки уехали. Вокзал оживал, а они все еще топтались на платформе.

— Может нужно было хотя бы до Харькова взять? — Спросил Монгол.

Том не ответил. Он чувствовал себя идиотом. Они пришли без денег на вокзал, и хотят добраться аж в Крым. Дичь какая! К тому же не в их положении крутиться на таком стрёмном месте, как вокзал!

Они ушли подальше с перрона, сев на скамейку у длинного деревянного барака техстанции. Монгол тоже разволновался.

— Уже восемь. Щас менты повыползают. Блин, надо шота делать! Может хотя бы до Харькова купить? — Повторял он.

— Уже опасно. Только у кассы светиться.

Больше всего Том боялся, что еще пару таких бесплодных часов, и их покинет азарт путешественников. Вначале робко, потом настойчиво застучат в голову трезвые мысли. Они заставят их одуматься, плюнуть, повернуть назад. Засесть на время дома. Но ведь это же не выход, это отсрочка.

Они просидели еще час, пока, наконец, не показался вдали видавший виды локомотив харьковского поезда. Народу на платформе было полно.

— Поздновато! — Монгол с досадой глянул на восток, где набирало свою жаркую летнюю силу солнце.

— Лучше поздно, чем никуда. — Том решительно зашагал к перрону. Он заготовил басню про провожающих, но проводник, седой растрепанный мужик в засаленном синем кителе, даже не глянул на них. Быстро проскользнув мимо проводника, они прошли в конец вагона, и, бросив сумки на третью полку, поскорее вышли в курительный тамбур.

— Вокзал уезжай, уезжай, вокзал. Давай, дорогой, а то надоел уже, — прощался Том с родным городом.

Вокзал не слушал, продолжал тянуть пружину времени. Каждый миг был наполнен напряжением и каким-то беспомощным трагизмом. Оба непроизвольно дернулись, когда распахнулась дверь, и через тамбур протиснулась боком старуха с мешком и сумкой-кравчучкой на колесиках. Тепловоз издал, наконец, долгожданный свисток, и вокзал за окном медленно пополз назад.

— Да! Да! Четыре часа, и Харьков у нас в кармане! — Том жадно вглядывался в бегущие за окном пыльные заборы задних дворов. Его сердце ликовало. Он вдруг почувствовал, что вот сейчас, в этот самый миг у него началась новая, свободная жизнь. Мимо, в опостылевшее прошлое, трусливо бежали убогие бетонные дворы серых пятиэтажек с обозленными старухами у подъездов, мрачные закопченные цеха старого завода, размалеванные похабщиной заборы, вонючие помойки. Туда, в вечную память уходил целый мир казенных истин и придуманных героев. Что было впереди? Он не знал, но был уверен, что там все будет искренно и честно. Там все будет зависеть только от него.

Минут через пятнадцать в тамбур заглянул проводник.

— А вы шо тут делаете? Де ваши билеты?

— А мы из соседнего вагона! — Нашелся Монгол. — Покурить вышли.

Проводник недоверчиво оглядел их с ног до головы.

— Идите на свои места, у нас в поезде ревизоры.

Они перешли в другой вагон, и сели в самом конце.

— Вещи там, — Сказал Монгол, — может забрать?

— Забей. Проводники думают, что все пассажиры к вещам привязаны. А пассажиры думают, что это чьи-то соседские вещи. Нам бы от ревизоров как-то спрятаться.

— Может наврал?

— Может.

Хлопнула дверь, и в дальнем конце вагона показались три человека в синей форме. Первым в салон едва протиснулся здоровенный белобровый дылда лет тридцати. Форменный китель явно жал ему в плечах. За ним появился второй, крепкий как броневик, дед. Следом семенил уже знакомый им проводник.

— Граждане панове! Показуем билет. — Спокойно, совсем по-домашнему, сказал дед.

— Никто не встает со своих мест. Билетики, граждане, билетики. — Вторил ему молодой, стараясь придать голосу казенный и официальный оттенок.

Граждане покорно потянулись к кошелькам и карманам.

— Валить надо! — Монгол дернулся было к двери, но Том остановил его.

— Погоди. Заметят. Чуть позже.

Он ловил момент, когда они отвлекутся на кого-то из пассажиров.

Ревизоры тем временем, стараясь не терять из виду вагон, задержались у какой-то старухи. Та долго рылась в вещах, и все никак не могла найти билет.

— Да куда ж я его подевала?! — Причитала она, роясь то в сумке, то в большом мешке, то судорожно хватаясь за полы старенькой кофты.

Дед махнул рукой и пошел дальше по вагону. Проводник последовал за ним. Молодой остался.

— Шукай давай, а то ссажу. — С легким презрением бросил он бабке. Это был явно сельский выскочка, из тех, которые, едва осев в городе, надевают на себя мундир гаишника или куртку вахтера, и после этого сразу становятся чрезвычайно важными людьми.

— Та куда ж?! Куда ж?! — Кудахтала старуха чуть не плача, беспомощно озираясь по сторонам.

— А не то вон? — Сидящая на боковой полке девушка показала под стол, где белел листочек бумажки.

Молодой посмотрел на девушку, на бумажку.

— Не, не он. — Вздохнула старуха, и вдруг как-то съежилась, замолчала, умоляюще посмотрела на ревизора.

— Ладно, живи, бабка. Помни мою доброту. — Дылда еще раз взглянул на симпатичную девушку.

— Спасибо тебе, родненький. Спасибо! — С чувством запричитала бабка, хватая его за рукав.

Уличив момент, когда старик скрылся в одном из плацкартов, а молодой отвернулся, Монгол и Том рванули к выходу. Это движение не укрылось от проводника.

— Э, а ну стой! Все на свои места! — Крикнул тот.

Как на зло, в этот момент из тамбура вошли какие-то дети, и друзья замешкались у туалета.

Старик-ревизор проворно схватил Тома за рукав и заслонил собой проход.

— Идем мы на места, идем! Р-разрешите пройти! — Сказал Том.

— Вы из какого вагона? — Рыкнул дед, отпуская его руку.

— В гости зашли! — Том отодвинул деда, и спросил, буднично растягивая слова:

— Петя, какой у нас вагон?

— Восьмой! — бросил Монгол через плечо.

Дед отпустил Тома, и они, наконец, выскочили в тамбур.

— Эй. Восьмой в другой стороне! — Сказал проводник.

— А-ну стоять! — Крикнул молодой.

— Та не бежи. Никуда не денутся. — Услышал Том вслед.

Миновав три-четыре вагона, они увидели, как навстречу им движется еще одна пара проверяющих.

— Ничего себе, угораздило. Сколько по участку ездил, а такого шмона не припомню. — Сказал Том. — Ловят штоль кого?

Друзья шарахнулись назад. Вагон был купейный. Монгол распахнул дверь ближайшего купе. В нем было совсем темно и тихо.

— А у вас можно посидеть? — Спросил он, с надеждой вглядываясь в сумерки.

— У нас нет местов! — Донеслось из темноты.

Монгол дернул следующую дверь. Она была заперта.

— Брось тратить время. Купейная публика сострадать не умеет, — Сказал Том.

— Что делать будем?

— Пошли в плацкартный. Там вроде дверь открыта.

Они вернулись в плацкарт, глянули мельком через стекло в салон. В другом его конце уже появился знакомый проверяющий. Друзья бросились в тамбур. Дверь наружу действительно была не заперта.

— Ну что? У нас один выход: это — выход, — Том рванул ручку двери.

— Ты что, прыгать?

— Я похож на больного? Тут за углом — лестница. Она либо откидная, либо из скоб. Если откидная — дернешь на себя. Перегнешься, полезешь по ней и сядешь на перемычке вагонов. Жди меня там. Я закрою дверь. Не кричи, я все равно не услышу.

Перегнувшись за угол вагона, Монгол схватился руками за толстые металлические скобы и полез наверх.

Том дождался, когда приятель исчезнет за углом вагона, еще раз оглянулся, подождал несколько секунд. В тамбуре было пусто. Он нащупал рукой скобу повыше, затем перенес левую ногу на нижнюю ступеньку. Зацепив носком правой ноги дверную ручку, что есть силы дернул ее на себя. Дверь захлопнулась.

Монгол уже сидел вверху, на перемычке.

— Давай руку. Тут офигенно.

— Я ж говорил. Свежий воздух, и народу почти нет, — засмеялся Том. — Электросообщение начинается только по Богодухову. Это узловая под самым Харьковом. Хвала Горбачеву: если бы страну не развалил, — здесь были бы электрички, и все эти сопли над вагонами. А так — простор, дизеля. Теперь главное — на станциях не высовываться. И про мосты помнить, чтобы башку не снесло. Мне папка рассказывал, как они в молодости катались. Его приятель по составу шел, спиной к тепловозу, и на мосту… Сразу полчерепа. Ну что, готов?

— Готов.

— Пошли.

С перемычки межвагонного перехода они вылезли на крышу. Наверху было грязно. Многолетняя копоть и сажа покрывали крышу черным матовым цветом. Монгол пригнулся, боясь потерять равновесие, и стоял, крепко расставив ноги и чуть согнув их в коленях, будто вратарь перед одиннадцатиметровым.

— Расслабься! — Сказал Том, и вальяжной походкой прошествовал до конца вагона, легко перепрыгнув на следующий.

Сверху поезд оказался достаточно широким, чтобы по нему можно было без опаски прогуливаться вдоль и даже немного поперек. Монгол осторожно дошел до края вагона, с сомнением посмотрел вниз, где на месте вагонной смычки неслась под колесами серая каменная река.

— Не бойся, просто смотри вперед, и прыгай. Из-под тебя не уедет. Закон физики.

Монгол прыгнул, схватился за Тома, удивленно посмотрел назад, сплюнул.

— Прыгал, как в последний раз.

— Ты вокруг посмотри.

Монгол на всякий случай расставил пошире ноги, и решился, наконец, посмотреть вокруг.

— Мама дорогая!

Что это была за красота! Внизу, по обе стороны состава, насколько хватал глаз, мелькали залитые солнцем луга и перелески, зеленели легкой салатной зеленью молодые березовые рощицы, поблескивали оконца небольших прудов с белыми крапинками гусей. Вдали, из белесого марева горизонта, над которым висел желток юного солнца, медленно наползал на них темно-зеленый ельник. Тепловоз то гудел басом, то веселым свистком выплевывал короткую копченую струю, обдавая колышущимся жаром черную ребристую крышу, и летел, летел вперед через мосты и переезды, плавно поворачивая то влево, то вправо. За тепловозом покорно поворачивал первый вагон, за ним второй, и вскоре доходила очередь до их крыши. Ласковый теплый ветер дул в лицо, снимая все напряжение их непростого отъезда. Беспричинная детская радость охватила Томом. Как он вообще мог — еще совсем недавно — думать, о том, что можно остаться дома? Как можно было променять настоящие приключения на унылое и тревожное ожидание? Разве может человек что-то узнать мире, и конечно же о себе самом, если не покинет свою нору? Если не решится, наконец, бросить все то, что держало его, чтобы остаться только наедине с самим собой?

На время они даже забыли, куда едут и зачем, всецело захваченные скоростью и ветром. Они были рады, и им были рады все, кого они встречали на пути. На переездах им сигналили водители машин. В них тыкали пальцами дети, удившие рыбу в юркой, как змейка, покрытой плитами реке. А за одним из поворотов вдруг открылась широкая поляна. У ее края паслись лошади, а в середине не спеша, с оттяжкой косили траву крепкие, голые по пояс, мужики. Завидев их, косари разом побросали косы, и, что-то крича, долго махали им вслед своими большими соломенными шляпами.

И они тоже, размахивая руками, что-то кричали им в ответ, что-то глупое и пустое, чего все равно не понять, не расслышать от гула и ветра. У Тома сорвало с головы томову кепку, но он даже не обратил на это внимания. Пьяные от восторга, от внезапного безмятежного счастья, они с криками бегали взад-вперед по крыше состава, то перепрыгивая с вагона на вагон, то таясь в межвагонных проемах у маленьких полустанков с суровыми седыми мужиками и дородными бабами, оцепенело держащими в руках свои свернутые желтые флажки.

В мире нет ни одного транспортного средства, по которому можно было бы бегать, скакать или прогуливаться снаружи на скорости под сто километров в час. Кроме крыши состава, ведомого дизель-электропоездом.

В лесу, на одном из плавных живописных поворотов, поезд остановился. Высокие сосны стояли совсем близко от дороги, а где-то в небесах их кроны почти смыкались величественным зеленым шатром.

— Как-то тут… Нехожено. — Заметил Том. Ему все хотелось дотянуться до ближайшей сосновой ветки.

— Иш! Куда это вы залезли? А если спадёте?

Том глянул вниз. На тропинке стояла старуха, до пояса замотанная в теплый платок. В одной руке у нее была сумка-«кравчучка», другой она опиралась на толстую суковатую палку.

— Тебе что? Шла, — вот и иди дальше. — Бросил Монгол.

— Иш. Молодой та глупый еще. — Обиделась старуха. — Я, вот, помру завтра, а тебе потом стыдно будет.

Монгол, не найдя, что ответить, отвернулся. Наконец, поезд тронулся, покатил дальше, обвевая лица путешественников веселым и теплым ветром свободы.

— Прикинь, ревизоры сейчас встретились, а нас не нашли. — Смеялся Монгол. — По купе пойдут.

— Не думаю. Туалет проверят, и... Знаешь, что это? — Том показал на длинный провод, идущий вдоль крыши одного из вагонов. — Это штаб. Радиорубка. Сто пудов сидят сейчас там, и в подкидного режутся. Или уже где-то вышли.

Погода начала портиться. Богодухов встретил их легким дождиком. Когда зазмеились влево и вправо стальные вены рельс, они решили вернуться в вагон. Тут возникла небольшая заминка, потому что все вагоны сверху были одинаковые, но лишь одна из дверей тамбура была не заперта.

— Видимо здесь лезли: сажа больше всего вытерта. — Раздумывая, предположил Том.

Монгол осмотрел ближайшие два вагона, и согласился.

Раскрасневшиеся, разгоряченные, они вломились в душный, задраенный вагон, и, забрав свои вещи, перебрались в соседний. В их новой плацкарте сидело всего два человека: пожилой толстый мужик, и древняя бабка. Веселый праздник на крыше вдруг резко сменила атмосфера дремлющего, разморенного духотой вагона. Тома так и подмывало крикнуть: эй, вы что тут дрыхните! А ну все наверх!

Через полчаса за окном показался большой перрон, медленно втащивший за собой помпезное желтое здание Харьковского вокзала.

Дождь усилился. Мелкая морось чертила на пыльных стеклах блестящие косые линии.

— В Харькове всегда дождь. — Подала голос бабка. — Как ни приезжаю к дочке, так и дождь.

— А я тут живу. — Многозначительно ответил мужик, доставая вещи.

— Здорово долетели! — Откликнулся Том.

— Жаль, что поезд дальше не идет, — вздохнул Монгол, — мне понравилось.

Умывшись в привокзальном туалете от липкой дизельной сажи, они направились в здание вокзала посмотреть расписание поездов. Тома вдруг охватил азарт, который наверное можно сравнить с охотничьим. Он улыбался. Он хотел штурмовать, вламываться, прятаться, он уже чувствовал, что впереди — еще далеко, но уже совсем по-другому, уже ощутимо маячит самое сладкое и удивительное место на свете — далекая и теплая страна Крым, место вечного праздника.

— Чего такой веселый? — Спросил Монгол.

— Боялся, что не уедем. — Сказал Том. — Теперь проще. Дом уже далеко, и назад не вернемся. Сейчас сознание переключится на новый режим. Больше нет закрытых дверей, а в кармане весь земной шар.

— Типа кураж словил?

— Типа того.

Но карта беспощадно сообщала, что они проделали едва ли одну пятую пути. Зато после Харькова дорога шла уже строго на юг, с каждым столбом прямо приближая их к заветной цели.

Поездов на юг было много. Ближайший, Минск — Симферополь, стоял на втором пути.

— Провожаем! — Друзья зашли в вагон, и, перебравшись в соседний, дежурно бросили сумки, и ушли в тамбур, покурить.

Вскоре поезд тронулся. Выждав, пока проводница соберет билеты, они вернулись к вещам. В вагоне было чисто и пахло дерматином, пассажиры в приподнятом настроении предвкушали долгожданный отдых.

Забравшись на пустовавшую вторую полку, Том облегченно вытянул ноги. Монгол сел на боковухе, раскрыл кем-то брошенную газету.

Напротив него сидел мужик средних лет. Ему явно хотелось пообщаться.

— Что пишут? — Спросил он Монгола.

— Всякое. Японцы изобрели прозрачный металл... Человек провел в аду полтора года и воскрес… Астролог Павел Глоба предсказал, что Третья мировая война начнется в 2001 году. Путешественника Федора Конюхова похитили инопланетяне. А вот про криминал… У харьковчанки Зинаиды Ряшкиной на даче поселились мыши. От мышей помогает кошачий помет, — посоветовала ей ее соседка Петровна, и предложила Ряшкиной забрать содержимое лотка ее кота. Зинаида Ряшкина согласилась. Она положила себе пакетик в сумку, и поехала на дачу, чтобы разбросать там помет по огороду. На даче она обнаружила, что в автобусе карманники вытащили пакет вместе с содержимым… Заявление писать не стала, а сразу позвонила к нам в редакцию… Да, подфартило кому-то. — Захохотал Монгол.

— Всю страну разворовали, сволочи! — Согласился пассажир, глядя, как хорошенькая молодая проводница понесла мимо чай. — Девушка, а вы куда такая интересная?

— Чайку купите, — скажу! — Кокетливо улыбнулась та.

— А, давайте. — Вальяжно сказал он тоном миллионера, и потянулся к карману.

Проводница ушла.

Мужик повернулся к Монголу и заговорил с той легкой непринужденностью, которая присуща публичным людям.

— Как-то послали нас снимать день ВДВ. Я фотографом работаю, в одной Московской газете. Поехали на ВДНХ, снимаем. Вижу, — десантник такой колоритный, в тельняшке. С дочкой маленькой, и флаг в руке. Я его снял, потом разговорились. А он и говорит: если мое фото в газету поставишь, — сто баксов дам. Сто баксов! Я — в редакцию, и давай главреду втирать: смотри, какой актуальный образ: ребенок на руках отца — символ будущего, отец защищает ребенка! Надо ставить. В общем, продавил. Потом созвонился с десантником тем, захватил пять экземпляров, приехал. Захожу в квартиру, а в ней все увешано фотками… Алисы Селезневой! Ну, «Гостья из будущего» помнишь? А посреди комнаты — ее статуя в полный рост. Оказалось, что это ее муж. Развелись они, а он по ней скучает.

— Баксы-то отдал? — Спросил Монгол.

— Отдал, конечно. — Фотограф увидел проводницу, и тут же потерял к Монголу интерес. — Сюда, девушка!

— А вы будете? — Спросила она Монгола.

— Из ваших рук — хоть яд. — Пропел Монгол.

— Яду у нас для пассажиров не положено. — Улыбнулась она, и снова ушла.

Вернулась проводница уже в совсем другом настроении.

— Так. Чай у меня взяло двадцатое. А кто это наверху? — хмуро спросила она.

Том не отвечал, делая вид, что его это не касается.

— Гражданин! — Она толкнула его в спину. — А вы где садились?

— А? Та мы в гости зашли. — Протянул Том, будто только проснулся.

— Поспать? А у себя не спится, да? Вагон какой?

— Восьмой! — буркнул Монгол.

— У Любки? А-ну, пошли к Любке.

Что только не предлагали ей Том с Монголом. Построить замок, подарить луну, родить сына. Все было тщетно. Поезд остановился на небольшой станции, проводница откинула подножку.

— Приехали, ребята. Добро пожаловать в Павлоград! — Сказала она.

Они не спеша побрели вдоль состава, обращаясь к каждому проводнику. Но те, словно сговорившись, не откликались на их просьбы. У первого вагона они остановились. Дальше идти было некуда. Над ними возвышалась проводница. Она, как холодная и неподвижная статуя, молча смотрела поверх их голов в неизвестность, туда, где исчезала вдали блестящая, как будущее, колея.

— Белорусы — это люди, сделанные из особенного, каменного теста. — Громко сказал Том, надеясь на то что его слова растопят лед в сердце проводницы. Но та закрыла дверь.

Тепловоз тяжело и сочувственно вздохнул.

— Теперь понятно, почему немцы так сильно буксовали в Белоруссии, — Том с ненавистью оглянулся на зеленую кишку состава. — Все дело в проводниках. Не пускали врага без билетов.

— А еще у них моря нет. — Сказал Монгол.

Том глянул на жаркий, лоснящийся маслом, тепловоз, в окошке которого конопатый машинист протирал тряпкой желтые поручни. — И на крышу теперь не залезешь. Эй, уважаемый! Тут же на крышу нельзя?

— На крышу? Можно, конечно, но ненадолго. Пшик, и в пепел. Контактный провод. — Тот провел пальцем по горлу.

— Я так и знал. — Монгол бросил сумку на землю, сел на нее, перевязывая шнурок.

— Что, на юга едете? — Безучастно спросил машинист.

— Ага. В Крым, к другу. Только денег нет. А ваши проводники выгнали.

— Какие они мои? Я местный. — Улыбнулся машинист. — Но таких как вы я уважаю. Я, может даже сам в душе такой. Путешественник, можно сказать. А то жизнь идет, а мы все работаем, работаем.

— Так может подбросите?

Машинист мотнул головой, глянул куда-то вдаль, убрал тряпку.

— А, залазьте!

— От спасибочки! — Они мигом взобрались по металлической лестнице в тепловоз.

— Чешите в заднюю кабину. Только ничего там не трогайте, а то не доедем, — Машинист хлопнул бесцветными, как лен, ресницами. — Да, забыл. Мой участок до Запорожья, там тепловоз меняют. Дальше спросите.

— Спасибо! — Том распахнул внутреннюю дверь и осторожно ступил на вибрирующий, лоснящийся от масла пол. Пройдя друг за другом его вонючее, грохочущее и пышущее жаром чрево, они распахнули дверь задней кабины. Здесь было относительно тихо и просторно. На широком пульте замерли видавшие виды приборы, стрелки, рычаги. Перед креслом машиниста торчал большой круглый руль.

— Прикинь, да. Руль. — Том подергал тяжелое много раз крашеное колесо.

— Руль как руль. — Сказал Монгол, — нормально.

— А ты не думал, как ему рулить тяжело?

Тут до Монгола дошло.

— Руль, руль! — Захохотал он. — Зачем ему руль?

— Потому что без руля не положено. — Ответил Том.

Тепловоз свистнул, задрожал мелко, как огромный зверь, и потащил, наконец, за собой висящий под лобовым стеклом тамбур первого вагона. Всполошились приборы, дернулась в правом углу стрелка большого, как чашка, спидометра.

Монгол развалился на кресле машиниста. Кресло было единственное. К стене было привинчено откидное сиденье, но на нем было совсем тесно, и Том, постелив найденную в Харькове газету, улегся на полу.

— Слушай, нормально катим! Не потеряли ничего, — говорил Монгол, отмечая, как низкий вибрирующий гул срезает все высокие звуки его речи.

…60… 80…

— Ты только посмотри, как мы несемся!

100… 120… 140!!!

— Вот это да!

Летела к дому земля из-под колес, неслись в равнинную даль бескрайние поля склонивших головы, уже посеревших от зноя подсолнухов. Пугаясь гудков тепловоза, взмывали над ними тяжелые тучи воробьев. Тепловоз трясся в мелкой лихорадке, ревел, жадно глотая летящие навстречу столбы. Рессор в нем явно не было, и поэтому стыки рельсов чувствовались всем телом.

Через полчаса, устав стучать зубами, Том встал с пола, удрученно посмотрел на газету. От мелкой тряски она расползлась под спиной на мелкие кусочки.

— Садись, поменяемся. — Монгол лег на пол, вытянулся во весь рост.

Том развалился в кресле, смакуя глазами простую заоконную живопись. Навстречу им надвигался широкий фронт черных облаков. Поезд летел в тревожную грозовую даль, изредка озаряемую бледными сполохами. Вскоре с неба посыпались капли, потянулись от них по стеклам длинные неверные нити. Но уже через полчаса косматые черные тучи стали сдавать позиции, уступая место легким курчавым барашкам, и вскоре вновь засинело умытое дождем, ясное, как будто новорожденное, небо.

— Я вот думаю, не будет ли в Крыму холодно? — размышлял Том. — У меня одни штаны, да и те на колене протерты.

— В Крыму по-любому тепло. Это ж юг. — Уверенно отвечал Монгол. — Там дождей наверное вообще не бывает. Зато если будет жарко — то всегда можно шорты сделать.

— А может действительно у Индейца впишемся.

— Я бы хотел, конечно.

— Но кто его знает, что это за перец. — Сомневался Том. — Может он Лелика уважает, а нас на порог не пустит. Видал я всех этих друзей друзей, знакомых знакомых. Они, я так понял, лет сто не виделись. Мало ли, что с ним.

— Ладно, не парься раньше времени. Прикинь, мы на юг едем! На юг! Держи! — Монгол достал сигареты.