Прочитал статью Андрея Зайцева «Что делать мирянину на литургии?» – и как-то грустно мне стало. Да нет, автор здесь ни при чём: статья очень хорошая, искренняя, правильная. Только вот когда стоишь перед Престолом и возглашаешь ектенью об оглашенных – очень трудно избавиться от постоянно приходящей мысли, где бы взять этих оглашенных, чтобы было, о ком молиться, а не просто выказывать своё почтение строгому соблюдению богослужебного устава – даже в тех моментах, где смысла уже не осталось. И тут же – а вот в храме стоит сейчас непраздная юная женщина, у которой ой как всё непросто, и не только потому, что это – впервые: о ней Церкви как молиться? Как о «болящей»? Но разве беременность у нас теперь считается «болезнью», с которой надо бороться? Тогда может быть молиться «на начало всякого благого дела»? Так вроде как само «начало» уже успешно свершилось! «На всякое прошение?» Тоже как-то уж слишком универсально. А других молитв, направленных на поддержку этого немощного сосуда, оказавшегося в самом лучшем состоянии – «при исполнении» – как это ни странно, у нас нет.
Да и вопрос не только в беременных: сама жизнь сегодня выталкивает людей в храм с огромным количеством проблем и бед – не в молитве ли найдется разрешение? А в наших требниках есть молитвы над солью и сосудом осквернившимся – зато молитвенных последований о реальных проблемах нашего современника почти что и нет. Зато есть и целая ектенья, и молитва о несуществующих оглашенных, которых потом диаконы громогласно вроде как «изводят» из храма Божьего, чтобы не мешали «полноценным христианам» молиться. И ничего тут не скажешь: хороший пример верности музейному византийскому православию, и только.
Странно ли это? Увы, нет. Почему-то так случилось, что к началу ХХI века наша Церковь пришла в состоянии хронического многовекового испуга – как бы чего не вышло!.. И на самом деле – не выходит, как ты ни старайся, какие бы циркуляры ни издавались, какими бы прещениями духовенство ни вдохновлялось! Именно этим объясняется стойкое нежелание большинства церковного народа не то что перемен или коррекций – но даже содержательного разговора по самым актуальным, насущнейшим темам церковной жизни. Стоит открыть рот – и тебя тотчас одарят с братской любовью ярлыками «либерала», «обновленца», «кочетковца», «западника», а то и вообще поставят под сомнение твоё право священнического служения. И не потому, что ты такой плохой на самом деле, а только за дерзость покуситься на неприкосновенность «традиции» – на том бо и стоим! И если посметь убрать ектенью об оглашенных, добавив в сугубую ектенью десяток молитвенных прошений, связанных с нуждами конкретных прихожан – не сомневаюсь, архиерею быстро расскажут о том, как на приходе службу безбожно сокращают...
Разве не здесь, в боязни повернуть богослужение лицом к жизненным, а не музейным, реалиям, и скрывается тот самый нерв, о котором пишет Андрей Зайцев? Едва ли будет прихожанин скучать на службе, когда увидит, услышит, всем нутром прочувствует: сейчас вся церковь, и каждый, кто в ней стоит – о нём молится, о нём «мили ся деет», и не «вообще», а очень даже «конкретно» и «предметно».
И дело здесь вовсе не в том, что нашему современнику катастрофически не хватает в храме Божием «интерактива», «включённости» в «богослужебный процесс»: беда в том, что он не воспринимает само богослужение как его, прихожанина, дело.
Какими-то чуднЫми судьбами литургия из «общего дела» превратилась в частную «работу духовенства» – которому и предписано «обеспечивать» богослужение всем необходимым для оного. Одним словом, «духовный бизнес» – то есть «дело». Богослужение стало чужим, профессиональным «процессом» – и место прихожанина в этом «процессе» – материальное обеспечение через внесённую копеечку в церковную кружку. И только. Приходит верующий в храм, свечку поставил, копеечку положил – помолился, сколько сил хватило – ну а дальше «отбывает» молитвенное послушание, пока там батюшки чем-то правильным и душеполезным занимаются.
Конечно, самое трудное – и в то же самое время самое главное на богослужении – молиться. Не надо от этого убегать ни в «интерактив», ни в общее пение, ни в какие-то иные способы «интеграции»: любой регент вам расскажет, как трудно совмещать управление хором и настоящую молитву. Плохо, когда служба «пролетает» так, что её и незаметно: молитва была и всегда останется трудом, который «незаметным» не бывает, к которому если себя не принуждать, молитва так и останется бесплодной. Но это – область личной нравственной ответственности и духовной культуры каждого, переступающего порог храма. Однако есть нечто, что оказывает сильнейшее влияние на общее настроение, на сам дух прихода вне зависимости от личных качеств приходящих.
Автор статьи прав, что нельзя – да и не надо – «сделать всех прихожан-мужчин алтарниками, а женщин – певчими». Но всеми силами надо стремиться к тому, чтобы каждый прихожанин воспринимал храм как родной дом – и не потому, что Я туда хожу вот уже 20 лет – а потому, что здесь Богу регулярно отдаётся часть моей жизни: и не только в финансовом эквиваленте и времени, затраченном на богослужение. Ведь Церковь создаётся не белокаменными стенами и дорогими иконостасами, а единством душ тех, кто идёт ко Христу. И доколе это «частный бизнес» – между человеком и Богом при посредничестве священника – это, конечно, основа религиозной жизни – но ещё совсем далеко не христианство и тем более не Церковь. Даже если этот «частный бизнес» происходит в самом что ни на есть православнейшем храме. Насколько точно описал преподобный авва Дорофей главный критерий реального приближения к Богу: если ты не становишься ближе к окружающим тебя – ты явно двигаешься не к Богу. Пока между прихожанами не выстроились «горизонтальные» связи, пока чужая боль и радость не стали в том числе и твоими – мы в пространстве «православной религиозности», но не в Церкви Христовой. Потому что когда нога гниёт, а остальное тело ничего не чувствует – значит, у тела – паралич. Но Тело Христово – по обетованию Спасителя – всегда живое, тёплое, чуткое – а не коматозное. И если для нас главная ценность в Церкви – индивидуальный VIP–коридор спасения – с нами что-то не в порядке в самой глубине.
Фото Владимира Ештокина.
