О том, что наш великий и могучий русский язык переживает не лучшие времена, говорят уже давно. Бьют тревогу школьные учителя и профессора-филологи, волнуются писатели и публицисты, да и все, для кого родной язык – нечто большее, нежели «вторая сигнальная система».
Тревога вполне обоснована: русская речь стремительно меняется, причем не в лучшую сторону. Тут и засилье ненормативной лексики – не только в разговорной речи, но и в художественной литературе, и блатная «феня», проникающая во все слои общества – от сапожников до депутатов, и безграмотный канцелярит, воспринимаемый многими как языковая норма, и множество неоправданных англоязычных заимствований, и, наконец, появившийся недавно в среде интернет-пользователей «падонкаффский» жаргон, суть которого – сознательное уродование норм написания и произношения (превед, медвед, кросавчег).
До сих пор мы традиционно боремся с заимствованиями, хотя и полностью безуспешно. Заимствование – процесс скорее объективный, и так просто его не отменишь. А еще стоит подумать о том, что самый «чистый» от заимствований язык в Европе – венгерский, за ним следует исландский, но что-то не очень заметно, чтобы эти народы резко выделялись на фоне остальных своими добродетелями… А под шум этой борьбы русские люди стали говорить крайне косноязычно, и дело тут не в лексике. Известна поговорка «двух слов связать не может». И когда великий народ с трудом произносит сколько-нибудь осмысленные фразы, связывая их бесконечными вот, это, того, типа, как бы, а то и бессмысленной бранью – это хуже любого юзера.
А ведь язык – это не только средство бытового общения, это, кровеносная система культуры. И если плохо с языком, плохо будет и с культурой.
Но такая постановка вопроса – слишком общая, а вот что происходит на частном уровне? Есть ли какая-то связь между свойственным человеку языком и его взглядами, его поведением? Определяет ли язык образ мышления? Сужается ли мировосприятие человека, для которого стали нормой матерщина или интернетовский сленг?
Быстро отвечать не получится, но, безусловно, уровень владения языком связан с уровнем мышления.
И поскольку такая корреляция существует, естественным образом возникает вопрос: что делать? Для нас, православных христиан, вполне очевидна мысль, что здесь обществу могла бы помочь Церковь. Но каким образом? Только ли молитвой о всех гражданах России, чтобы перестали засорять свою речь, больше читали, расширяли свой словарный запас? Или есть что-то еще?
Есть богатейшая церковная культура, складывавшаяся веками, в том числе и культура языка – в первую очередь, конечно, церковнославянского, но и на литературном русском языке написано (или переведено на него) множество текстов – богословских, пастырских, полемических, художественных, наконец.
К сожалению, весь этот огромный культурный пласт по большей части остается внутри церковной среды, причем он известен даже далеко не всем православным людям.
А вот может ли Церковь выйти во внешнюю языковую среду, раскрыть перед малоцерковными или совсем нецерковными людьми свои культурные богатства? Может ли она как-то повлиять на состояние современного русского языка? И каковы механизмы такого влияния? Тут не следует забывать о том, что и Церковь должна развивать язык, которым пользуется, потому что язык меняется неудержимо, и предлагать для изучения и подражания даже самые выдающиеся тексты, написанные сто лет назад, – значит обрекать себя на неуспех.
Ясно лишь одно – Церковь не может остаться в стороне, хотя бы уже потому, что православные христиане не в параллельном мире живут, а там же, где и все остальные. Дышат тем же воздухом, ездят в тех же автобусах, говорят на том же языке... а значит, все болезни русского языка отражаются и на верующих людях, на их духовной жизни. Тот, чьи ухо и глаз привыкли к «преведу», с большим трудом поймет творения святых Отцов. Тот, для кого естественен блатной жаргон, может и внутрицерковную жизнь воспринимать в формате такого жаргона. Иными словами, проблемы языка – это и проблемы Церкви. И надо что-то делать. А что?
Вопросов тут гораздо больше, чем ответов. Как спасать русский язык (и надо ли вообще его спасать), не знают и филологи-профессионалы. Единства мнений у них нет. Одни полагают, что пациент скорее жив, нежели мертв, и все само собой как-то образуется – ведь наш язык чего только ни пережил: и татаро-монгольское иго, и немецкое влияние, и французское, и куда более страшный советский «новояз». Другие считают, что так плохо, как сейчас, не было никогда, что язык на пороге полного разрушения, расщепления на десятки (если не сотни) примитивных диалектов.
Точно так же нет единого мнения и в церковной среде. У нас нет конкретных рецептов, как с помощью православной культуры вылечить русский язык. Нет общезначимых ответов. Но это не повод опускать руки. Ответы появятся, видимо, только тогда, когда начнем что-то делать.
