Чтобы стать христианским художником, современному художнику недостаточно взяться за христианские сюжеты и темы, пусть даже и с самыми благими намерениями. Его задача куда труднее: художнику надо внутренне дорасти до высоты этих сюжетов и в итоге найти для них убедительное и адекватное художественное выражение.
Тем не менее у Елены Черкасовой, о которой критики все чаще говорят как о художнике «дерзновенном», как о «создателе своего художественного языка», есть все основания называться современным христианским художником.
Елена Черкасова родилась в 1959 году в классической московской интеллигентной семье. Отец ее был крупным ученым, мать — преподавателем иностранного языка, дед страдал в сталинских лагерях, дядя — еще юношей был убит на войне. Учась в старших классах, Черкасова поступила в вечернюю художественную школу, которую, впрочем, не закончила. Отличалась характером бунтарским, официального советского искусства, так называемого «соцреализма», не признавала, жить «правильно» не хотела, как не хотела и иметь чего-либо общего с комсомолом, делать официальную карьеру. В юности писала картины, имевшие некоторый успех в кругу ее друзей, андеграундной молодежи 80-х годов.
Однако хаос богемной жизни ее не устраивал, как бы выталкивал из себя. Пережив серьезный духовный кризис, Елена пришла к христианской вере, восприняв ее как спасительное чудо.
Вот что рассказывает о том времени старинный друг Черкасовой, священник Алексей Уминский: «Когда мы познакомились, мы были людьми совершенно другого круга. Мы были этакой московской богемой. Лена была художником, актрисой, поэтессой... Но когда наступило время задуматься о жизни, о самом главном, о вере, Лена пришла в Церковь и привела меня. Она бросила живопись, начала шить облачения священникам, пела на клиросе. Тогда же начала вписывать в богослужебные книги тексты утраченных страниц (отсюда, я думаю, в ее картинах такое место уделено слову, тексту)».
После прихода к вере для Черкасовой начинается совершенно новая жизнь. Она глубоко изучает службу, читает много духовной литературы, общается с прихожанами и священниками. Служа псаломщицей, заботясь об одиноких стариках, зарабатывая скудные деньги шитьем облачений, Черкасова не видит для себя никакой возможности заниматься искусством. То, что она бы могла сделать как художник, ее уже заранее не устраивает, она даже не пытается продолжить рисовать. Одно время она думает заняться писанием икон, изучает иконописную традицию, но как раз в этот момент, в 1996 году, после 12-летнего перерыва, происходит возвращение к живописи. Сама Елена Черкасова рассказывает об этом как о внезапно пришедшем понимании иных, иносказательных возможностей говорить о Боге и о своей вере, не прибегая к языку иконописи и к языку традиционной реалистической живописи.
Можно сказать, что за годы молчания Черкасова придумала, выносила свой собственный художественный язык — и однажды он пробился наружу.
С 1996 года Черкасова активно работает как живописец и график, практически не касаясь тем, не связанных с миром христианства. В 2001 году произошла ее встреча с московским галеристом Николаем Филимоновым, с тех пор регулярно проходят ее персональные выставки, в 2005 году вышел каталог ее работ с сопроводительной статьей искусствоведа Вильяма Мейланда.
Черкасова живет и работает в Москве, выезжая каждый год на несколько месяцев в деревню Теренькино под Угличем. Многие ее работы хранятся в частных собраниях в России и за рубежом.
Живопись Черкасовой, если пытаться дать ей максимально короткую характеристику, можно назвать «живописью-проповедью», — не исповедью, а именно проповедью, поскольку автор не рассказывает нам о своих «настроениях» или «подсознании», все его внимание собрано вокруг героев и событий, вокруг того, что и о ком он говорит. Сам художник при этом находится как бы на служебном положении, и, видимо, именно благодаря этому в работах Черкасовой возникает такое редкое качество, как непридуманность, убедительность образа.
С первых минут знакомства с творчеством Черкасовой слегка озадаченному зрителю бросается в глаза внешняя неумелость, «наивность» ее живописной манеры. Однако благодаря такому непосредственному, внешне примитивному языку этих картин у художника появляется возможность своеобразного самоотречения и своеобразной объективности. Мы разглядываем эти работы, вникаем в «происходящее» (а понимание сюжетов — непременное условие восприятия искусства Черкасовой) — и прямо у нас на глазах происходит обнажение смысла, а следом открываются глубина, значительность, эпическая мощь. Увидев с первой же минуты наивность, чуть позже зритель понимает, что перед ним «умная» живопись, где важнейшую художественную роль играет сам замысел, работа мысли художника над толкованием того или иного персонажа и сюжета.
Искусство Черкасовой, сосредоточенное на библейских, житийных, литургических сюжетах, ставит перед зрителем «классический» искусствоведческий вопрос об отношениях картины и иконы. Можно сказать, что ее картины находятся с традиционной иконой на смежных территориях. Перед нами абсолютно нешуточное, без всяких скидок на собственную малосильность, исповедание христианской веры в зримых образах. При этом у Черкасовой нет ни малейшего желания подделываться под икону, нет иконописных ликов и прямых «цитат», столь любимых теми художниками, которым необходимо громко заявлять зрителю о своей близости к христианству (иначе об этом может никто и не догадаться). Черкасовой, как это явно следует из ее работ, демонстрировать ничего не надо, она вместе со своим искусством целиком живет внутри церковной православной жизни. Такое положение дел дает ей возможность не держаться двумя руками за некий уже существующий канон, а напротив, смело и неожиданно отступать от него и — изобретать. Здесь мы оказываемся перед важной особенностью ее художественного языка, которую можно назвать смелостью изобретения. Можно сказать, что персонажи и композиции Елены Черкасовой словно бы находятся в до-иконном времени, в той древности, когда еще не сформирован канон, готовых решений нет, и их приходится искать.
Одно из ключевых слов для характеристики художественного языка Елены Черкасовой — символизм. Как символически значимые, то есть насыщенные глубинным и неисчерпаемым до конца значением, воспринимает она и передает эпизоды Священного Писания и Священного Предания. Но тут важно уточнить: этот символический смысл не есть плод свободной фантазии художника, но всегда — результат точного следования за текстом, полного доверия к тексту. Оставаясь в скромном положении иллюстратора, Черкасова не имеет необходимости заниматься досочинением каких-то новых скрытых смыслов. В священных книгах ей вполне хватает того смысла, который в них есть.
Древнее искусство разных народов, в том числе и «народная икона» — это как раз та школа, которую Черкасова проходит как художник. Создаваемое поколениями безымянных мастеров и ко всему миру обращенное древнее искусство не противится заимствованиям, оно, наоборот, устроено как раз так, чтобы каждый желающий мог найти и взять оттуда, как из большой копилки, то, что ему требуется для его дела.
Разглядывая ее работы, приходишь к выводу, что Елена Черкасова относится к немногочисленному отряду художников «первичных» — если можно так определить некое качество, решительно отделяющее их от художников «вторичных», то есть художественно несамостоятельных. Характерная для Черкасовой узнаваемость ее работ, сразу ощущаемое единство стиля не есть результат повторения какого-то однажды найденного приема; напротив, ее искусство разнообразно, оно не оставляет никакого впечатления монотонности и интеллектуальной сухости.
По сути, Черкасова дает свой вариант ответа на острейший духовный вопрос современного человека: как ему говорить о Христе и о своей вере своими словами.
Если мысленным взором окинуть все ее работы, то нельзя отделаться от ощущения, что перед нами возникает одно большое, развернутое во многих подробностях видение — видение Царствия Божия, небесных граждан, уже обитающих в Небесном Иерусалиме. Об этом небесном Граде и напоминает нам искусство Елены Черкасовой.
Фотографии картин представлены Н. Филимоновым.
Редакция благодарит Б. Мамонова за помощь в подготовке материала.
