Записи, которые размещает в своем блоге врач-психиатр Борис Херсонский, трудно определить одним словом. Это одновременно и заметки известного литератора и поэта, и фрагменты большого пласта воспоминаний о нашей недавней советской истории, и размышления врача, который стал верующим еще в атеистические времена. С позволения Бориса Григорьевича, мы публикуем лишь некоторые из его записей, хотя понимаем, что для читателя это будет всего лишь прикосновение к теме, достойной целой книги. И мы надеемся, что у одессита Херсонского такая книга когда-нибудь появится.
А чего они гимны воспевают?!
Для многих моих коллег сама по себе религиозность была признаком начинающейся шизофрении. Да и теперь некоторые коллеги воспринимают религиозность именно так. У меня была пациентка с анорексией (болезненное снижение аппетита, приводящее к истощению) — очень чувствительная, образованная, религиозная девушка. Мать решила «получить второе мнение» и повела ее на консультацию к другому врачу. Тот сказал так: «Она больна, потому что — православная». Мама и сама была верующей женщиной. Поэтому после консультации она впала в шоковое состояние, и мне пришлось какое-то время поработать и с ней.
Ходовое нынче среди интеллигенции выражение «православие головного мозга» выдает ту же застарелую установку в еще более гипертрофированном варианте: православие не признак болезни, оно само по себе болезнь. Мои друзья забывают, что с тем же успехом можно сказать: «либерализм головного мозга», «атеизм головного мозга».
Борис Григорьевич Херсонский Родился в 1950 году, живет на Украине, в Одессе. Известный современный поэт, автор нескольких книг и многочисленных журнальных публикаций (в том числе и в «Фоме»). Врач-психиатр, кандидат медицинских наук, заведующий кафедрой клинической психологии Одесского национального университета. Принял крещение и воцерковился в 1970-е годы.Многие духовники не благословляют своих чад принимать лекарства и лечиться у специалистов. Печатаются книги, в которых психическая болезнь объясняется греховностью. Все это вопреки тому, что я когда-то читал в «Настольной книге священника», где работа с душевнобольными была выделена в особую главу. Автор — священник, наверняка имеющий медицинское образование и практический опыт работы врача-психиатра. Для него нет сомнений в том, что психические болезни существуют, он считает, что пастырское душепопечение о больных психически должно сочетаться с нормальным, научно обоснованным лечением. К сожалению, не все духовники понимают эту простую истину….
Но я хочу вернуться в то время, когда работал в областной психиатрической больнице. Свою религиозность я скрывал. Однажды «прокололся». Мой друг подарил мне серебряное колечко с образком и надписью «от святаго преподобнаго Серафима Саровского». Этот кольцо я носил, пока его не заприметил зоркий старший врач больницы, строго потребовавший, чтобы я кольцо снял. И я малодушно снял кольцо. Оно тут же потерялось — это было наказание Божье за трусость, весьма легкое, но — болезненное. Дело в том, что друг, подаривший мне его, трагически погиб, и кольцо было памятью о нем.
Но все тайное становится явным. Был у меня знакомый пожилой священник, отец Николай М. И имел он грех, весьма в народе распространенный, в духовных кругах именуемый винопитием. Прекрасный, добрый человек, отец Николай был тяжелым алкоголиком. Наконец он согласился пройти курс лечения. Я попросил родственников привезти его в приемный покой на моем дежурстве. Но никого ни о чем просить нельзя. Привезли его в совершенно другое время, и на приеме был другой доктор. Отец Николай был выпивший и — в прекрасном расположении духа. Он рассказал о том, что его ждет доктор Херсонский, и о том, какой доктор Херсонский «глубоко верующий человек», ну и еще кое-что обо мне рассказал.
Слух пронесся по больнице. И постепенно — затих. Я побывал у главного. Он подверг меня маленькому допросу. Я ясно и четко подтвердил, что да, хожу в церковь. Главный только рукой махнул.
Никаких последствий для меня этот эпизод не имел.
Интересно, что уже в канун перестройки, при Черненко, наступило «обострение хронического атеизма». Дело в том, что в облисполкоме вели статистику крещений. Если какой-то район области по этому показателю выходил вперед, это считалось недоработкой райкома. И вот в какой-то год оказалось, что именно Ленинский район, где находилась психушка, взял первое место!
Немедленно собрали бюро райкома. Партийных врачей и фельдшеров обязали ходить по церквям и опознавать там сотрудников. Если сотрудник будет замечен в посещении церкви, то... Было не вполне ясно, как воздействовать на этих темных людей. Но райком велит!
Две моих прямых сотрудницы были членами КПСС. Они планировали совершить набег на храмы Одессы с целью выявления несознательного элемента. Обсуждались эти планы в моем присутствии.
— Ты, что пойдешь в церкви, чтобы доносить на коллег? — спросил я В. Она дала ответ, вошедший в наш местный фольклор:
— А чего они воспевают гимны?
Я порекомендовал им начать с Троицкой церкви и рассказал, где я там стою. Дамы были шокированы. Разговор был долгим. Никуда они ходить не стали. Впрочем, отчета о проделанной работе у них никто не потребовал. Времена менялись.
Бог брани не любит
Церкви были закрыты, и суеверие расцветало пышным цветом, как грубый цветок мальва-роза у беленого забора. Никогда ни до того, ни после ухода из районной больницы не погружался я в мир почти гоголевского фольклора. Бесы, домовые, полевые — все эти языческие духи обитали в домах наряду с «богами» — так назывались иконы, прикрытые рушниками, чтобы боги «не были голыми». В этих условиях иногда трудно было решить, где кончается суеверие и начинается бред.
Так же, как сейчас трудно определить, где кончается эзотерика и начинается галлюцинаторный синдром. Но нынешняя эзотерика для меня куда скучнее стихии фольклора, в которую был погружен поселок городского типа в начале семидесятых годов прошлого века.
Каждая десятая бабушка — ворожит, каждая двадцатая — гадает, выкатывает яйцом детские страхи, читает какие-то заклинания. Чего в них больше — поэзии или колдовской темной силы? За некоторыми молодыми женщинами, чаще — разведенками, но иногда и замужними, прочно устанавливалась репутация ведьм. Если такая приходила на похороны, то перед тем, как заколотить крышку, гроб обыскивали. И находили-таки рядом с мертвецом то смятое фото ребенка, то восковую фигурку. О половине болезней говорилось, что они «сделаны» (то есть наведена порча). Причинами всех остальных болезней были — сквозняк, работа и «забитый центральный нерв» (так в селах называли позвоночник).
***
Это было на первом году моей работы в психиатрическом стационаре, в 1977 году. То есть я был очень молод и совершенно неопытен.
Тот опыт, который я накопил за время работы в районной больнице, здесь был малопригоден. Основной моей работой теперь было обследование пациентов в психологической лаборатории и неврологические консультации по больнице. Кроме того, меня «бросали на прорыв» в различные отделения. Или одновременно заболеют два доктора. Или уйдут в отпуск. В общем, какое-то время я был затычкой для всех дыр. Звучит некрасиво, но такова правда.
Меня занесло (вернее — меня «занесли») в хроническое мужское отделение. Там пациенты лежали годами. А некоторые по сути были обречены на пожизненное заточение в психушке. Условия были ужасные.
Я обратил внимание на пациента, который все время выкрикивал бранные слова, расхаживая по коридору и размахивая руками. Босх охотно использовал бы его в качестве натуры для одного из своих персонажей. К нему никто не подходил близко. Я — подошел. И спросил, почему он так зло бранится?
Больной охотно мне ответил. Он объяснил мне, что внутри него сидит «бог», который заставляет его выкрикивать ругань. Более того, этот «бог» говорит его устами, вернее, голосовыми связками. Больной так и сказал: он управляет моими голосовыми связками...
Это известный феномен — называется «речедвигательные галлюцинации Сёгла». Рассматривается как одно из проявлений психического автоматизма. Но известен мне был этот симптом чисто теоретически. В таком гротескном виде я с ним не сталкивался. Не знаю сам, почему, но я начал объяснять пациенту, что Бог вряд ли стал бы заставлять несчастного человека нецензурно браниться. Неожиданно пациент согласился со мной. «Это не Бог! — вскрикнул он. — Но кто это?»
Я не сказал, что это — злой дух. Я не сказал, что это — речедвигательные галлюцинации. Я ответил: не знаю, кто это. Но слушаться его не нужно. Он заставляет Вас поступать плохо.
На следующий день пациент расхаживал по коридору, размахивая руками и гримасничая. Он что-то шептал себе под нос.
Но ни одного громкого бранного слова я от него не услышал за весь тот месяц, который проработал в отделении. Никогда более я не сталкивался с подобными случаями. Но с тех пор решил — говорить с больными, как со здоровыми.
Возможно, это и ошибка. Но меньшая, чем вообще с больными не говорить. Или говорить со здоровыми, как с больными.
Невыносимый позор
…В семидесятые годы в психбольницу изредка попадали дети так называемых ответственных работников, «слуг народа». Почтенные номенклатурные работники рассматривали больницу как крайнее средство воспитания. Общались они исключительно с администрацией. Поступали «блудные дети» по направлениям, подписанным главными врачами диспансера или больницы.
Задачей психиатра было «наказать» негодных детей так, как чиновные папы наказать своей рукой ослушников не могли.
А грехи у начальственных сынков были вполне в духе того времени. Увлечение наркотиками, торговлей импортным шмотьем (какой позор!) и даже чрезмерное увлечение рок-н-роллом(!), тесно сопряженное со спекуляцией импортным «винилом».
О психопатическом поведении со вспышками гнева и агрессией (а такое тоже бывало) здесь упоминать не стоит: эти подростки и юноши и впрямь заслуживали госпитализации.
Но был еще один вариант позора, невыносимого для партийца или гэбэшника. Это — юношеские увлечения религией. Сын инструктора обкома и внук старого большевика — что он делает в церкви? И мало того, что он отпустил длинную бороду! Он всерьез думает о поступлении в семинарию! И на прикроватной тумбочке у него стоит иконка и — страшно сказать — портрет Государя!
Безумец! Безумец! Безумец!
И того хуже для чиновников и высокопоставленных военных — увлечение их чад Востоком, буддизмом, в моде была «зловредная кришнаитская ересь»!
Тут уже приходилось слышать: лучше бы он в нашу церковь ходил! В сравнении с заморскими учениями своя, «домашняя» религия казалась более приемлемой. Как говорил один чиновник на торжественном собрании: «Я не верю в Бога, но я верю в нашу Русскую Православную Церковь!»
Во второй половине восьмидесятых в больницу потянулись религиозные молодые люди. И православные, и кришнаиты, и баптисты. Их было совсем немного. Приходили они добровольно. И цель у них была — снять диагноз шизофрении, полученный ими ранее. Они не были жертвами режима. Диагноз был для них средством уклониться от воинской службы. Все они были пацифистами, кроме того, боялись дедовщины. Теперь им ничего не угрожало, а статья в военном билете мешала. Этих «пациентов» поручали вести мне. «Этот из ваших, — говорил мне старший врач больницы Д. И., — Вы в этом разбираетесь».
Я и впрямь «разбирался». Примерно через неделю пациент уже был готов для представления на комиссию. За ним следовал второй. Диагнозы растворялись в воздухе. Религиозность для Ее Величества Психиатрии становилась «вариантом нормы».
Приспособленец как эталон
Есть в общей психопатологии один термин, который вызывал у меня особое раздражение, — «сверхценные идеи». Так назывались идеи, имеющие для человека особое значение. То, чем человеку почти невозможно поступиться. Чему в жертву приносятся обыденные, милые сердцу вещи — благополучие, земные радости, а иногда и сама жизнь.
Чаще всего сверхценные идеи можно отнести к убеждениям, увлечениям, отдаленным жизненным целям. И, разумеется, к принципам — этическим в частности.
Психиатрия относилась к сверхценным убеждениям, как к «недоразвитым» бредовым идеям. Господи! Я персонифицирую науку, представляя ее себе в виде пожилой учительницы с указкой в руках, у которой есть свои любимчики и свои парии. Сама по себе наука ни к чему никак не относится, она должна быть бесстрастной, механистичной. Страсти привносятся носителями так называемых научных знаний, теми, которые имеют четкие жизненные установки — выжить, продвинуться, прославиться.
Не могу отделаться от мысли, что психиатры моего поколения в своем подавляющем большинстве (здесь слово «подавляющее» вдвойне уместно) всерьез считали, что бессовестный гибкий приспособленец, подлаживающийся под любые обстоятельства, и есть образец «психической нормы».
* * *
Нет большего испытания для веры, чем наблюдение за больными с атрофией головного мозга в последние месяцы (иногда — годы) их жизни. Тело дышит, сердце работает, но никаких следов психической жизни не может увидеть глаз холодного наблюдателя. Не так — любящий взгляд родственника, для человека любящего и это недвижное тело исполнено душевной жизни. Родственник, пришедший навестить больного, нежно разговаривает с ним, вспоминает какие-то события жизни, обращается к больному со словами — ты, конечно, помнишь... (что помнит он?). Рассказывают новости — семейные и политические. Рассказывают, несмотря на то, что уже годы нет им никакого отклика — ни словом, ни улыбкой. Родственник не может представить себе, что возможна эта жизнь — с дыханием и пищеварением, но без жизни душевной — без памяти, без мышления, без речи.
Нас ли делает слепыми холодное наблюдение, или любовь и привычка вводит в заблуждение родственников? Знание анатомии, физиологии, психиатрии говорит мне: родственники не то чтобы ошибаются, они просто живут прошлыми впечатлениями и почти автоматически пытаются поддержать контакт с тем, с кем контакт уже давно невозможен.
Но есть у меня детская надежда — а вдруг шестое чувство, о котором столько написано, это и есть вера и любовь, соединенные воедино? Вдруг это шестое чувство открывает любящему и верящему ту правду, которая недоступна наблюдателю, искушенному в науках? Вдруг душа еще жива в этом теле во всей полноте, но лишена орудий, с помощью которых общалась она с внешним миром?
Сильнее болезни
Когда-то выдающийся русский психопатолог, работавший в Одессе, Евгений Шевалев, написал небольшую статью «О сопротивлении психозу». Главная мысль этой статьи была весьма проста. Клиническая картина тяжелого психического расстройства (речь шла преимущественно о шизофрении, схизофрении, как писали тогда) зависит не только от болезни, но и от человека, который заболел, — от его личности, от его убеждений, от его способности противопоставить разрушительной болезни здоровые ресурсы психики. То есть — от способности человека к сопротивлению.
История богата примерами, когда психически больной человек годами держался, продолжая свою работу и внешне не проявляя (или почти не проявляя) признаков психического расстройства. Гарри Салливан, перенесший в детстве шизофренический приступ, внес огромный вклад в психиатрию и психоанализ, особенно — в области психотерапии психозов. За сто лет до того психиатр Виктор Хрисанфович Кандинский описывал психопатологические явления — псевдогаллюцинации и знаменитый «синдром психического автоматизма», названный впоследствии его именем, — на основании собственного опыта. Он страдал шизофренией, но мужественно сопротивлялся болезни в течение многих лет. В конце концов болезнь одолела его — он покончил с собой.
Церковь, сурово осуждающая грех самоубийства, делает исключение для тех, кто «изумлен бысть, сиречь вне ума своего».
Мне приходилось несколько раз наблюдать пациентов, сохранявших способность к сопротивлению психическому расстройству. Двое таких больных дожили до восьмого десятка, ни разу не побывав в больнице и не посетив официального психиатра. Всех пациентов, успешно сопротивляющихся психозу, которых я наблюдал, объединяло две общих черты. Они были интеллектуалами. И они были воцерковленными христианами.
Вспомнил я об этом, когда прочитал краткое письмо своего друга-антиклерикала, который удивлялся, как я, психиатр, профессионал, не вижу очевидного: все верующие — безумцы, мои пациенты. Мой друг, человек, кстати, известный и совсем не молодой, не одинок в своих воззрениях. Фрейд называл религию «общечеловеческим неврозом навязчивости».
Поскольку опий — наркотик, а опиомания входит в список психических заболеваний, сюда же следует отнести и известное высказывание Маркса о религии как опиуме народа.
Религия отвечает на это первой строкой 13-го псалма: Рече безумен в сердце своем: несть Бог.
Я знаю многих врачей, которые, узнав, что человек ходит в церковь, радостно крутят пальцем у виска. Духовники отвечают психиатрам тем, что «не благословляют» заведомо больных посещать врача и принимать медикаменты.
Правда то, что среди прихожан есть психически больные. Вероятно, процент их даже выше, чем в общей популяции. Не всегда, но часто они обращают на себя внимание эксцентричным поведением в храме. И это не удивительно. Религия не нейролептик, не транквилизатор, не антидепрессант. Чудо исцеления не каждый день посылается в каждый храм. Но бывает так, что развивающиеся симптомы верующий человек трактует как испытания, посланные ему свыше, которые следует переносить стойко и смиренно. И что важно — держать все это в тайне, открываясь только самым близким.
В качестве такого близкого человека я и узнавал от них о переживаниях, которые, как специалист, не мог не отнести к болезненным. Но пациенты называли эти симптомы «искушениями», «нападениями», «прилогами». Вербальные (слуховые) галлюцинации они понимали как бесовские голоса, которым следовало противостоять до последнего: не подчиняться! Не следовать за ними мысленно!
Некоторым моим знакомым это удавалось. Да, у них были бредовые идеи. Были навязчивости. На высоте этих переживаний иногда они выдавали себя. Возвращаясь на самолете из зарубежной поездки, один пациент, не выдержав напора «голосов», встал, попросил у всех прощения и заявил, что он — Иуда, предавший Христа. Что интересно: заявление пациента не произвело на пассажиров особого впечатления... Пациент благополучно прилетел в Одессу. Он вернулся к работе. Прошло около десяти лет, прежде чем его личность поддалась психическому расстройству и он поступил в стационар.
«Не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда...» (из молитвы перед Причастием).
Пациент понял, что не выдерживает этого обетования, зачитываемого перед каждым причащением. Совершенные им проступки он расценил как непростительные. И отождествил себя с апостолом, предавшим Христа...
А те двое, о которых я вспоминал в начале, — выстояли. Болезнь повредила их психику, но оставила неприкосновенной душу в религиозном смысле этого слова. А имеет ли это слово иной смысл?
Материал проиллюстрирован картинами Александра Ройтбурда.
