Зачем Герасим все же утопил Муму? Рассказываем о самых интересных и убедительных версиях

Зачем «Муму» изучают в школе

Напоминать сюжет рассказа нет необходимости — все читали его в школе, он входит в программу пятого класса. Причем так было не только в советское время, но и задолго до революции: в школьные хрестоматии «Муму» включили еще в 80-х годах XIX века. Между прочим, поначалу судьба рассказа была непростой:написанный в 1852 году, впервые он был опубликован в 1854-м, и допустивший его к печати цензор получил огромный нагоняй. А спустя всего тридцать лет «Муму» уже начала восприниматься как классика. В советское время эта трагическая история еще и служила для обличения «жестокости царизма»: и действительно, не мог советский ребенок, прочитав этот рассказ, не проникнуться тем, что ему заботливо внушали в школе: как страшна была российская жизнь вплоть до 1917 года, а уж тем более в мрачные времена крепостного права.

Советская власть давно прекратила свое существование, но «Муму» по-прежнему в школьной программе, и мало того, учителя, как правило, говорят детям примерно то же, что и тридцать, и пятьдесят, и сто лет назад. То есть что здесь главное — крепостное право, жертвой которого и стала безвинная собачка.

Естественно, многие родители и даже учителя литературы сомневаются, а надо ли изучать «Муму» в школе, тем более в пятом классе, когда дети еще очень чувствительны, когда трагический сюжет может их травмировать. Основные аргументы в защиту «Муму» таковы — во-первых, блестящий тургеневский язык, а во-вторых, пролитые над «Муму» слезы педагогически полезны — воспитывается эмпатия. Естественно, и на это найдутся контраргументы.

Я не хочу вдаваться в эту полемику и упомянул ее только для того, чтобы показать, на каком фоне будут восприниматься любые попытки нырнуть вглубь «Муму». Что бы я ни написал, все равно ведь у читателя останется вопрос: зачем это давать детям? И второй вопрос: как утешить рыдающего ребенка? На эти вопросы я попробую ответить. Но позже.

Корни «Муму»

Обсуждая любое литературное произведение, смотреть надо не только на сам его текст, но и на личность автора. Поступим так и с «Муму». И тогда сразу выяснится, что описанная в рассказе история не чистый вымысел, что и у Герасима, и у Муму, и у барыни были прототипы.

У Герасима — глухонемой дворник Андрей по кличке Немой, дворовый человек матери Тургенева, Варвары Петровны Лутовиновой. Он действительно пригрел собачку, Варвара Петровна усмотрела в этом возмутительное самовольство и велела утопить щенка, что Немой послушно исполнил и далее верно служил своей госпоже.

Барыню из рассказа Тургенев тоже списал со своей матери. И надо сказать, что очень сильно смягчил ее образ. В рассказе — всего лишь глупая и вздорная старуха, с вполне понятными старческими изменениями психики. Она не патологически жестока, не одержима никакими особыми страстями. А вот реальная Варвара Петровна, как следует из писем Тургенева, была гораздо хуже. Она регулярно избивала обоих своих сыновей, причем делала это с явным удовольствием. Она была невероятно лжива и властолюбива. То есть до знаменитой Салтычихи, ставшей символом барской жестокости, Варвара Петровна не дотянула лишь потому, что не нарушала тогдашние законы (между прочим, сам Тургенев называл ее Салтычихой). Некоторые современные психологи, изучив имеющиеся материалы, диагностируют у нее психопатию эпилептоидного типа.

Пережитые в детстве ужасы не сломали Тургенева как личность (в отличие от старшего брата, Николая), но все же отзывались в нем на протяжении всей жизни. Как считает психолог Людмила Петрановская, для Тургенева написание «Муму» стало своего рода «нарративной практикой самопсихотерапии». То есть, работая над текстом, он вытаскивал те занозы, что сидели у него в душе. И если это так, то с мотивацией Ивана Сергеевича все получается сложнее, чем рассказывают в школе детям.

Мотив осудить крепостное право тут, конечно, был (хотя бы потому, что эта тема для Тургенева стержневая, она отчетливо видна и в «Записках охотника», начатых в 1847 году и вышедших отдельным изданием в том же 1852 году, в котором написана «Муму»). Но был ли этот мотив единственным? Не перевешивает ли его другой мотив — разобраться в своих отношениях с матерью?

Да и что касается осуждения крепостного права — тут надо еще понять, что именно осуждалось? Социально-политический аспект этого явления? Нравственный аспект? Аспект духовный? Видимо, все вместе, но с разными акцентами. На мой взгляд, Тургенев писал не политический памфлет и не физиологический очерк, он исследовал, что происходит с душами людей. Да, политический вывод из этого исследования довольно очевидный: так жить нельзя, надо что-то делать, но, думаю, писалось-то это все не ради такого вывода.

Парад героев

Прежде всего, это глухонемой дворник Герасим. Жил себе и жил в деревне, пахал, косил, и тут раз — и его берут в дворники в московский особняк барыни. Такую перемену в своей судьбе он переживал тяжело, но приспособился. Очень трудно понять, насколько у него сохранный интеллект, насколько он вообще ориентируется в окружающей действительности. Впрочем, Тургенев вовсе не пытается изобразить его дурачком. «Они с ним объяснялись знаками, и он их понимал, в точности исполнял все приказания, но права свои тоже знал, и уже никто не смел садиться на его место в застолице», «Как все глухонемые, он очень был догадлив и очень хорошо понимал, когда над ним или над ней смеялись». То есть он вполне вписан в социум — в тот убогий социум, который ему достался.

Далее, это прачка Татьяна, которую Герасим полюбил. Тихая безответная женщина. «Нрава она была весьма смирного, или, лучше сказать, запуганного, к самой себе она чувствовала полное равнодушие, других боялась смертельно; думала только о том, как бы работу к сроку кончить, никогда ни с кем не говорила и трепетала при одном имени барыни, хотя та ее почти в глаза не знала». К авторской ее характеристике добавить нечего.

Затем герой, которого, может, и не стоило бы упоминать, настолько его роль незначительна. Башмачник Капитон. Алкоголик, и этим все сказано. Типичный такой алкоголик, в трезвом состоянии болтлив и склонен к самооправданию. Думает даже, будто обладает чувством собственного достоинства: «...все же я, однако, человек, а не какой-нибудь, в самом деле, ничтожный горшок». Именно за этого Капитона барыня решила выдать Татьяну — дескать, женитьба остепенит пьянчугу.

И наконец, герой более важный, чем может показаться на первый взгляд. Это дворецкий Гаврила, человек, который реально всем распоряжается, через которого барыня транслирует свои указания. Уточню: это тоже крепостной, как и Герасим, Татьяна, Капитон. Но умный, ловкий, хитрый, пользующийся всеми выгодами своего положения. Вор, конечно. Между прочим, именно он, а не сама барыня, решил уничтожить Муму. «...велел доложить барыне, что собака, к несчастью, опять откуда-то прибежала, но что завтра же ее в живых не будет и чтобы барыня сделала милость, не гневалась и успокоилась». И далее, уже в разговоре (если это можно так назвать) с Герасимом подтвердил догадку последнего, что Муму велено убить:

«И он начал ему объяснять знаками, что барыня, мол, непременно требует твоей собаки: подавай, мол, ее сейчас, а то беда тебе будет.

Герасим посмотрел на него, указал на собаку, сделал знак рукою у своей шеи, как бы затягивая петлю, и с вопросительным лицом взглянул на дворецкого.

— Да, да,— возразил тот, кивая головой,— да, непременно».

На самом деле главный злодей этого рассказа вовсе не барыня, а именно Гаврила. Не садист, не дьявол во плоти, а просто абсолютно равнодушный ко всему человек. Ко всему — кроме собственного благополучия, ради которого не моргнув глазом уничтожит хоть собачку Муму, хоть маленькую девочку, хоть старенькую бабушку. Очень понятный, очень знакомый человеческий тип. Именно посредством таких людей чаще всего и творятся преступления против человечества.

Да, еще же барыня! В барыне, прототипом которой была мать Тургенева Варвара Петровна Лутовинова, ничего интересного нет (реальная Варвара Петровна была фигурой куда более заметной). А в рассказе — скучная старуха, бессмысленно доживающая свой век. Она не сомневается в своем праве повелевать своими крепостными, но и никаких особых злодейств не творит. То, что женила Капитона на Татьяне, — так это обычная тогдашняя практика, ничего из ряда вон. Между прочим, она ведь даже и Муму-то убить не приказывала. Иначе дело было: «Барыня приняла их, но тотчас же слезливым голосом стала опять жаловаться на собаку, на Гаврилу, на свою участь, на то, что ее, бедную старую женщину, все бросили, что никто о ней не сожалеет, что все хотят ее смерти». Все дальнейшее — инициатива Гаврилы.

Зачем Герасим утопил Муму?

Показав основных участников этой драмы, перейду к вопросу, который вот уже 170 лет мучит читателей и на который до сих пор нет однозначного ответа. Зачем Герасим утопил Муму?

Версия: Герасим просто исполнил приказ

Основная версия (ее чаще всего транслируют школьные учителя) проста. Герасим — забитый, покорный человек, у него и в мыслях не было ослушаться приказа. Велели утопить — подчинился, поскольку повиновение «прошито» у него в подкорке, и как ни любил он собачку, а против господской воли пойти не мог. Между прочим, именно это и случилось с его прототипом, глухонемым дворником Андреем. Но Герасим из рассказа — это вовсе не Андрей из реальной жизни. Тут все сложнее.

Повторю то, что уже говорил: из текста «Муму» следует, что ни барыня, ни дворецкий Гаврила не приказывали Герасиму утопить собачку. Ему приказали отдать ее Гавриле, ничего не говоря о цели этого изъятия. Герасим сам догадался, что Муму хотят убить. И, получив подтверждение своей догадки, сам же вызвался это исполнить.

Вот тут-то и возникают загадки, тут-то и начинаются предположения.

Версия: Герасим не хотел, чтобы с Муму расправились другие

Самое логичное и естественное предположение: Герасим решил, что раз уж никак не избежать гибели собаки, то лучше уж это сделать своими руками, чем отдавать тем, кто сделает это более жестоким образом. Ему, очевидно, казалось, что так будет лучше для Муму. Пусть она до последнего момента не догадывается, что ее ждет, пусть не страдает, ощущая чужую безжалостную, равнодушную волю.

Если Герасим действительно так думал, то прав ли он? Ведь, с точки зрения Муму, принять смерть от руки того, кого любишь, гораздо страшнее, чем от посторонних людей. Мы, естественно, тут очеловечиваем животное, но это оправданно — обсуждаем же рассказ, а не реальную жизненную ситуацию, а в художественной прозе, даже реалистической, герои что-то символизируют, и Муму из одноименного рассказа символизирует любовь, доверие, беззащитность. И если так смотреть на решение Герасима, то есть исходить из интересов «очеловеченной» собаки, еще неизвестно, что с ее точки зрения было бы бóльшим предательством: утопить собственноручно или послушно отдать чужим, враждебным людям.

Версия: Герасим повел себя как биоробот

Есть вопрос, который задают практически все дети, которые вообще читали рассказ и задумывались над прочитанным: а зачем топить-то было? Раз уж, утопив Муму, он ушел в деревню, то не лучше ли было бы взять ее с собой?

Можно ответить так: у Герасима не было тех черт характера и тех убеждений, которые позволили бы ему это сделать. Такой поступок мог бы совершить только свободный человек. Свободный не в социальном смысле, а внутренне, то есть принимающий решения исходя из своих взглядов, своих целей, своих интересов. Но Герасим, увы, таковым не был. Он был рабом не только потому, что юридически считался собственностью барыни, но прежде всего потому, что не имел своей воли.

Насколько верен такой взгляд на Герасима? Действительно ли он безвольное существо, не имеющее ни желаний, ни целей, бездумно плывущее по жизни? Этакий даже не раб, а прямо-таки биоробот?

Если внимательно читать текст рассказа, то увидим, что нет. Тургенев подчеркивает, что как раз свои желания у него были. «Права свои тоже знал», «Он не любил, чтобы к нему ходили», «очень был догадлив и понимал, когда над ним или над ней смеялись». И главное, полюбив Татьяну, «собирался уже отправиться к ней (т. е. к барыне. — Прим. авт.) с просьбой, не позволит ли она ему жениться на Татьяне».

В конце концов, будь он безвольным биороботом, он бы попросту подчинился приказу Гаврилы и отдал бы ему Муму, из рук в руки. От него же именно этого хотели! Но нет, он проявил инициативу, вывернул ситуацию по-своему.

Но если он не биоробот, если его покорность не беспредельна, тогда что же помешало ему спасти Муму, взять с собой в деревню? В итоге мы возвращаемся к исходному детскому вопросу.

Версия: Герасим воспринял волю барыни как волю божества

Как же все-таки отвечать? Напомню, что, пытаясь ответить, мы делаем предположения, которые не вытекают непосредственно из текста (но и не должны ему противоречить). Например, можно предположить, что ситуация с Татьяной, которую насильно выдали замуж за Капитона, что-то изменила в Герасиме, он как-то по-иному начал воспринимать и себя, и окружающих, и свое место в мире. В его душе происходила какая-то работа, он что-то переосмысливал, но внешне все оставалось как раньше, никто ничего не замечал. Уже то, что он вытащил тонущего щенка из воды и взял с собой, говорит о многом. Он проявил жалость, он ощутил ответственность за беззащитное существо. Биороботы так себя не ведут.

Я имею в виду, что в душе Герасима начало вырастать человеческое достоинство, он начал воспринимать себя как отдельную личность, а не как приложение к метле и лопате. И к моменту, когда случились все эти истерики барыни, он уже вовсе не был таким безвольным, как раньше. Именно поэтому он отказался отдавать Муму в чужие руки, а взялся исполнить хозяйское повеление сам.

И все-таки повеление он исполнил. Почему? Из страха наказания? Вряд ли. Тема наказаний вообще в «Муму» не звучит, страх Герасима по отношению к барыне («Герасим порядком ее побаивался») явно вызван чем-то другим. Учитывая, что и видел-то он ее крайне редко (судя по тексту, та почти не выходила из своих покоев), можно предположить, что дело не в ее личностных особенностях, а в том, какое место она занимала в его картине мира. А реконструировать эту картину мира непросто, в тексте слишком мало зацепок, слишком многое приходится домысливать.

Например, можно предположить, что Герасим воспринимал барыню как нечто, принадлежащее к тем слоям бытия, которые ему неведомы. Что он в жизни знал? Деревню, работу на земле, городской дом барыни, лопату и метлу, дворовых людей. Вот и все. А барыня — это нечто иноприродное, можно даже сказать, сверхъестественное. Нечто непонятное, от которого тем не менее ты полностью зависишь. То есть получается, что в душе Герасима она занимала место Бога. Или, лучше сказать, бога с маленькой буквы, бога языческой религии. Обратим внимание, насчет религиозной жизни и Герасима, и всех остальных героев в рассказе нет ни слова. Понятно, что жили они как все, то есть бытовая обрядность более или менее соблюдалась, по большим праздникам в церковь ходили, но все это вынесено за скобки.

И если такое предположение верно, то для Герасима повеление убить Муму (вновь напомню, он был уверен, что это непосредственный приказ барыни, про козни Гаврилы он не знал) — это повеление свыше. Повеление, так сказать, бога. Повеление, ослушаться которого невозможно именно потому, что исходит оно свыше. Не из страха в обыденном понимании этого слова.

У меня тут невольно возникают ассоциации со стихотворением Александра Галича «Псалом»: «Когда ж он прошел, этот длинный // день страхов, надежд и скорбей, // мой бог, сотворенный из глины, // сказал мне: иди и убей». Вот эта духовная трагедия и случилась с Герасимом.

Между прочим, встретилось мне и такое мнение, что утопление Муму — это аллюзия на эпизод из Ветхого Завета, когда Бог повелел Аврааму принести в жертву его сына Исаака, лишь в последний момент остановив руку с ножом (Быт 22:1–12). Только там действовал настоящий Бог, с большой буквы, Бог, который хочет «милости, а не жертвы», а здесь — бог с буквы маленькой, бог выдуманный, и потому жертва здесь действительно приносится, жертва той фантазии, что заняла в душе Герасима место Бога.

Это тоже предположение, мы не знаем, закладывал ли Тургенев в свой рассказ такую аллюзию. Но факт, что случившееся с Герасимом — это духовная катастрофа. Убив единственно дорогое ему существо, убив того, кто беззаветно его любил и кого он сам любил беззаветно, Герасим остался совершенно пуст внутренне.

Версия: убив любовь, Герасим убил в себе и рабство

Есть парадоксальное мнение писателя и поэта Дмитрия Быкова*, что жертва Герасима все же сработала. Что, убив Муму, то есть лучшую часть своей души, Герасим обрел внутреннюю свободу. Именно потому он и смог уйти в деревню: больше его тут, в городе, ничего не держало. Пока у него была Муму (то есть пока в душе его жили любовь и доверие), он был рабом, но, убив в себе любовь, он убил и свое рабство. Барыня для него перестала быть чем-то сакральным, а посюсторонние страхи над ним не властны. Он ушел в деревню (напомню, деревню, принадлежащую той же самой барыне), то есть формально остался под ее властью, но в деревню-то ушел лишь потому, что никакого другого места на свете не знал.

Что тут можно заметить? Само по себе это мнение допустимо, оно не противоречит тексту рассказа, хотя и не вытекает из него непосредственно. Но такое понимание свободы мне не близко, оно сильно расходится с христианским. Что это за свобода, за которую надо заплатить, назовем вещи своими именами, духовным самоубийством? Зачем человеку такая свобода, если он выгорел изнутри, если ею уже не для чего пользоваться? Причем, по этой логике, если рана в душе Герасима когда-нибудь зарастет, если он вновь кого-то полюбит (что вряд ли, Тургенев в финале дает это понять), то вновь потеряет свободу. Потому что когда любишь, то живешь уже не для себя одного, уже ограничиваешь свои желания, уже ощущаешь ответственность за другого. А значит, и бóльшую уязвимость, бóльшую зависимость от внешних обстоятельств.

Но что неоспоримо: утопив Муму, Герасим действительно избавился от внутренней зависимости, в городском доме барыни его действительно уже ничего не держало. Просто стоит ли отождествлять избавление от такой зависимости с обретением подлинной свободы? Подлинная свобода — это же не «свобода от», а «свобода для» (или даже «свобода во имя»). А тут — только «от».

Версия: Герасим разрывает связь с миром, где любовь обречена

А что, если взглянуть на трагедию Герасима с высоты птичьего полета? То есть понять, что же это за мир такой, в котором живут и он сам, и прачка Татьяна, и дворецкий Гаврила, и барыня. Казалось бы, зачем? Перед нами реалистический рассказ, действие происходит в Российской империи в первой половине XIX века, какие тут еще могут быть вопросы? Но тургеневский текст, как и любая подлинная литература, допускает более сложные интерпретации. Вот и на «Муму» можно взглянуть как на религиозно-философскую притчу.

В самом начале рассказа судьба Герасима описывается через интересный образ: «Переселенный в город, он не понимал, что с ним такое деется,— скучал и недоумевал, как недоумевает молодой, здоровый бык, которого только что взяли с нивы, где сочная трава росла ему по брюхо, взяли, поставили на вагон железной дороги — и вот, обдавая его тучное тело то дымом с искрами, то волнистым паром, мчат его теперь, мчат со стуком и визгом, а куда мчат — Бог весть!». Вот так: не несчастный человек-калека из деревни, а здоровое животное из пышущего жизнью мира природы. Более того, на протяжении рассказа Герасим будет сравниваться то с гусем, то просто со зверем, то, в финале, со львом. А мы, читатели, будем наблюдать, что происходит с этим «зверем», когда его, словно подопытного, перемесят в человеческий, то есть окультуренный мир. Поразительно, но это все напоминает историю, которую мы читаем... в Библии, в книге Бытие! Историю о начале человеческой истории, в которой, однако, отсутствует главный ее участник — Бог.

Вспомним библейский рассказ: сотворенный Богом человек оказывается в райском саду. Но что отличает его от остальных обитателей этого сада, в чем он реализуется, воплощается собственно как человек? Он обладает свободой, он этот сад возделывает, он дает имена животным (и не случайные имена, а, благодаря особому дару от Бога, именно те, которые в полноте выражают их сущность), он пребывает в радости и возрастает в любви через непосредственное общение со своим Создателем.

А что в рассказе Тургенева? Из природы берется то ли человек, то ли зверь — «то ли», потому что ему еще предстоит приобщиться к прогрессивному миру, в котором, по мнению многих современников Тургенева, только и можно сделаться уже человеком по-настоящему, и притом без привлечения «отжившей свое гипотезе» о Боге. И вот это полудикое существо помещается в дом барыни, который пусть и не мир, а только мирок — но все же мирок культуры: там упорядоченный быт, упорядоченные отношения, общепринятые представления о должном и недолжном. Сама барыня выступает здесь в роли божества, делает Герасима дворником, то есть тоже в каком-то смысле поручает возделывать сад, окультуренное пространство. В этом саду Герасим впервые произносит что-то похожее на человеческое слово, и это — внимание! — наречение имени животному.

Но вот только сад в описанном Тургеневым мире совсем не похож на райский. Нет в нем блаженства, и даже местное божество — барыня пребывает как будто в кошмарном сне: «День ее, нерадостный и ненастный, давно прошел; но и вечер ее был чернее ночи». В Библии первые люди и их потомки обладают свободой воли, которой распоряжаются правильно или неправильно. А в тургеневском рассказе свободы нет ни у кого. Все подчиняются обстоятельствам, привычному ходу вещей (не задумываясь, откуда он взялся, принимая его как должное). Несвободны не только дворовые люди, но и барыня. Все ее поступки предсказуемы, все они диктуются ее вздорным характером и состоянием здоровья. Единственное проявление свободной воли на весь рассказ — это уход Герасима в деревню.

То есть перед нами некая мрачная карикатура на библейский рассказ. На самом деле не карикатура даже, а мысленный эксперимент, попытка ответить на вопрос: можно ли стать подлинным человеком в мире без Бога? Полудикий дворник Герасим, помещенный в цивилизацию, изменится ли качественно?

Оказывается, что нет. В душе Герасима есть способность любить (что проявляется и в увлечении Татьяной, и тем более в заботе о Муму), но в обезбоженном мире его любовь обречена. Вообще, все живое тут, в затхлом мире рассказа, обречено. В том числе и собачка Муму. Это мертвый мир, мир без Бога — то есть, называя вещи своими именами, ад. Своеобразный, конечно, ад — без раскаяния, без особых страданий, потому что болеть может только живое. А тут не люди, а тени. Пожалуй, это ближе не к аду в христианском понимании, а к шеолу — загробному миру, каким его представляли древние евреи. Или, может, к аиду в древнегреческой мифологии.

Все в этом шеоле ненастоящее, искаженное, вывернутое наизнанку. В том числе и свобода. Там, где невозможна любовь, свобода — это лишь отсутствие привязанностей. Отсутствие ниточек, дергая за которые, можно управлять человеком. Но такой «свободный» человек, ни от кого не зависящий, несчастен. Как несчастен Герасим, вырвавшийся на волю из дома барыни. «Но соседи заметили, что со времени своего возвращения из Москвы он совсем перестал водиться с женщинами, даже не глядит на них, и ни одной собаки у себя не держит». Да, он свободен. И никого уже не способен полюбить. Для чего ему эта свобода? Быковская мысль о том, что для обретения свободы необходимо убить лучшую часть своей души, абсолютно верна — но лишь здесь, в вымороченном мире «Муму».

Так почему же, если следовать такому взгляду, Герасим топит собачку? Мы наблюдаем нечто похожее на то, что происходит в другом великом произведении — «Братьях Карамазовых» Достоевского. Вспомним знаменитые слова Ивана Карамазова о слезинке ребенка и возврате Богу билета в грядущий рай:

«...от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре своей неискупленными слезками своими к “Боженьке”! <...> Не хочу гармонии, из-за любви к человечеству не хочу. Я хочу оставаться лучше со страданиями неотомщенными. Лучше уж я останусь при неотомщенном страдании моем и неутоленном негодовании моем, хотя бы я был и неправ. Да и слишком дорого оценили гармонию, не по карману нашему вовсе столько платить за вход. А потому свой билет на вход спешу возвратить обратно. И если только я честный человек, то обязан возвратить его как можно заранее. Это и делаю. Не Бога я не принимаю, Алеша, я только билет ему почтительнейше возвращаю».

Так и Герасим — сам, своими руками возвращает билет в предложенный ему цивилизацией «рай», испробовав эту «райскую жизнь» на вкус. Он топит Муму, единственное существо, действительно крепко связывающее его с этим «прекрасным новым миром». И, по словам Тургенева, ступая сильно и бодро «как лев», отправляется в свой прежний, природный, животный мир — менее звериный, чем человеческий.

Разумеется, мы не можем утверждать, будто Тургенев сознательно все это закладывал в рассказ. Но помимо «что хотел сказать автор», есть еще и то, что может увидеть в тексте читатель. Я увидел вот это: безрадостный мир обезбоженной человеческой культуры, которая неспособна сделать человека лучше. Мир, в котором вязнет и тонет все настоящее, живое. И этот мир — он же не где-то вовне, он у каждого из нас как зародыш сидит внутри. Может вырасти, все заполнить собой, взять в плен душу. Если, конечно, мы не будем сопротивляться.

В чем смысл рассказа?

Мы рассмотрели самые известные и интересные версии ответа на главный вопрос о «Муму». А теперь давайте посмотрим, что же сейчас, спустя 170 лет после написания, можно увидеть в этом рассказе. В чем его главный посыл? Не столько авторский, сколько тот, какой мы, современные люди, можем считать. В самом деле, нас не надо убеждать, что крепостное право это плохо, для нас это давняя история. И что собачек топить не надо, нам тоже вроде бы понятно. А есть ли что-то еще, что-то важное во все времена?

Я считаю, есть. И это — понимание того, что делает человека рабом. Ведь рабство — не только социальный институт, казалось бы, канувший в лету (хотя до сих пор по всему миру воспроизводящийся в сфере криминала). Это еще и некий формат самовосприятия, который бывает присущ людям, совершенно свободным с точки зрения закона. Именно это имеют в виду, когда наклеивают ярлыки «рабское сознание», «рабский менталитет», «рабство в генах» и тому подобные. То есть ярлыки это, потому что применяются безадресно, по отношению к большим группам людей, а то и к целым народам. Но такое самоощущение у людей действительно бывает. И если под этим углом посмотреть на рассказ Тургенева, то увидим, что большинству его героев-крепостных оно свойственно.

То есть люди не воспринимают себя как личностей, имеющих собственные интересы, цели. Они воспринимают себя как винтики некого механизма, как функцию. Причем речь не только о социальном аспекте, а вообще обо всем. У них нет собственной воли. Вот прачка Татьяна: велят ей идти замуж за пьяницу Капитона — и она покорно, не раздумывая, идет. Равно как и пьяница Капитон: сказали жениться, ну отчего бы и не пожениться? Сказали Татьяне изобразить пьяную, чтобы Герасим от нее отстал, она и изобразила, без малейшей рефлексии. Да и тот же Герасим: дал ему понять дворецкий Гаврила, что собачку велено убить, он идет и исполняет, даже не пытаясь спорить, уточнять, действительно ли это приказ барыни.

Говоря философским языком, тут отсутствие субъектности. Поясню: субъект — это тот, кто действует, объект — то, по отношению к чему совершаются действия. Вот тургеневские герои и есть такие объекты. И не только потому, что они крепостные.

Интересно сравнить их с героем повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Контраст разительный. Иван Денисович — заключенный в лагере, ему живется гораздо хуже, чем дворовым людям тургеневской барыни. Он недоедает, он мерзнет, он работает на тяжелых работах, ежедневно его жизнь и здоровье под угрозой. Он терпит издевательства лагерного режима, издевательства охранников. И он не героический борец, он не думает, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Но он не считает происходящее с ним и с товарищами по несчастью чем-то нормальным, само собою разумеющимся. Он лишен всякой внешней свободы, но свободен внутренне. У него есть убеждения, есть нравственные принципы. С точки зрения стороннего наблюдателя, он в гораздо большей степени раб, чем тот же Герасим. Но сознание у него совсем не рабское. Он от своей субъектности вовсе не отказался. Он вынужден подчиняться обстоятельствам, потому что имеет цель — вернуться к жене и к детям. Но и в этих обстоятельствах он находит возможность оставаться человеком, не превращается в раба настоящего, раба по своей сути.

То есть дело не в объеме внешней свободы, а в отношении к своей несвободе. Можно быть свободным человеком, находясь в лагере смерти, и можно быть рабом, находясь на свободе и даже занимая начальственное кресло.

Тут, конечно, сразу возникает вопрос: а что такое свобода? Ее традиционное понимание (в нашей стране еще и обусловленное господствовавшей идеологией) — это отсутствие принуждения, возможность не зависеть ни от чего и ни от кого. Но такая свобода принципиально недостижима, потому что человек всегда от чего-то зависит. Он может жить в самой демократической стране с кучей гарантированных законом прав и свобод, но все равно будет зависеть от начальства на работе, от своего окружения, от своей семьи, от своей информационной среды. В конце концов, от своего здоровья, физического, душевного и духовного. То есть его желания, его мысли, его отношение к тем или иным вещам во многом обусловлены не его внутренней сутью, не личным выбором, а внешними обстоятельствами. Иначе говоря, даже в самых благоприятных социальных условиях человек не вполне обладает субъектностью. А потому — не совсем свободен.

Дело в том, что свобода — это как раз и есть инструмент субъектности. То, с помощью чего человек свою субъектность реализует. Свобода не самоцель, а средство, способ жить в мире, но быть самим собой. А чтобы быть самим собой, вовсе не обязательно иметь возможность делать абсолютно все, чего захочется. Внешние ограничения (неизбежные в земной жизни) далеко не всегда препятствуют человеку мыслить, любить, верить, надеяться, оценивать все происходящее с собственных позиций, а не с навязанных ему извне. Именно поэтому Иван Денисович обладает внутренней свободой, а Герасим — нет.

Но тут возникает сложный и важный вопрос. Я уже говорил о том, что мир «Муму» — это модель обезбоженного мира, лишенного метафизического измерения. И в таком мире рабство неизбежно и даже естественно. Рабство не только в социальном, но и в философском смысле. Там, где невозможна субъектность, все обречены быть рабами, от Герасима до барыни.

Но мы живем не внутри этой модели, а в реальном мире, где (как верим мы, христиане) есть Бог. И вот в этом реальном мире мы, христиане, называем себя рабами Божиими. Как же так? Как это совмещается со всем тем, что я написал выше?

Дело вот в чем. В христианстве понятие «раб Божий» идет не в одном ряду с обыденным пониманием рабства, а противопоставляется ему. «Раб Божий» — вовсе не то же самое, что раб человеческий, и это неоднократно подчеркивается в Евангелии.

В чем разница? В обыденном понимании раб — это тот, кого используют, эксплуатируют, извлекают из его труда личную выгоду. В первую очередь экономическую, во вторую — удовлетворение различных амбиций. Кто использует? Единоличный хозяин, или корпорация, или государство. Но в любом случае раб — это лишь средство, инструмент. Применимо ли это к понятию «раб Божий»? Нет. Потому что никакой выгоды Бог из человека не извлекает. Цель Бога — спасение человека, обретение им подлинной свободы, максимальное раскрытие его субъектности. Человек добровольно становится рабом Божиим (в том смысле, что подчиняется Его воле) не для того, чтобы утратить, а, наоборот, чтобы исправить свою поврежденную грехом природу. Дело в том, что своими силами, без Бога, человек на это неспособен, но и Бог «по щелчку пальцев», без сотрудничества с человеком, этого не делает, поскольку не нарушает ничью свободу воли.

* * *

Страшный урок «Муму» — даже не в том, что там показано рабство как отсутствие субъектности. Самое страшное — что этих людей-«объектов» все, в общем, устраивает, они не хотели бы ничего менять. Только Герасим, пройдя через сильнейшую душевную боль, перешагнул рамки обстоятельств, ушел в деревню, а все остальные — Гаврила, Капитон, Татьяна и прочие — остались у барыни, и нельзя сказать, что особо там страдают. Их жизнь не слишком радостна, но и не слишком печальна, они в материальном плане относительно устроены, у них стабильность, им не приходится нести ответственность за других, не приходится делать мучительный выбор, не приходится думать, не приходится пересматривать свою картину мира (что не слишком-то приятно).

Вот эта их инерция, не социальная даже, а духовная, их нежелание увидеть в себе образ Божий — по-настоящему страшны. И мы же понимаем, что такое бывает сплошь и рядом, в любые эпохи, в любых странах. А вглядываясь в себя, уж не найдем ли мы нечто схожее? Не тянет ли нас отказаться от субъектности ради спокойствия?

«Муму» высвечивает этот соблазн, и этим-то рассказ важен нам сейчас. Нам, взрослым людям, пытающимся жить осмысленно.

И напоследок: а вдруг она не утонула?

В начале я обещал ответить на два вопроса: надо ли изучать «Муму» в пятом классе и можно ли чем-то утешить рыдающее дитя. Что касается первого вопроса, я считаю, что тут не должно быть общего правила. На мой взгляд, лучше всего было бы, чтобы учитель литературы сам решал, изучать ли «Муму», и если да, то в каком классе. В пятом, думаю, слишком рано. И не только потому, что дети еще очень впечатлительны. Важнее то, что в пятый они приходят из четвертого, из начальной школы, и учитель литературы только начинает с ними знакомиться. К моменту, когда положено давать «Муму», он может еще не успеть разобраться, готовы ли дети к восприятию этого рассказа.

Кроме того, здесь слишком явный зазор между литературой и историей — в реалиях российской жизни первой половины XIX века среднестатистический пятиклассник не понимает примерно ничего. Причем даже если начать объяснять — новые знания должны же опираться на что-то уже известное. Как можно объяснять суть крепостного права, не говоря о Средневековье, о Новом времени, об особенностях российской истории, из-за которых крепостное право задержалось в нашей стране куда дольше, чем в большинстве европейских стран? Тут нужно знать историю хотя бы в объеме школьного курса седьмого-девятого классов.

А теперь — можно ли успокоить плачущего ребенка, вытащить из текста рассказа хоть какой-то позитив? К моему удивлению, оказалось, что да, можно. Блогер Константин Антропов предложил некий педагогический совет. Если читать «Муму» внимательно, можно предположить, что Герасим вовсе не утопил собачку, а лишь имитировал ее утопление. В своем блоге он приводит подробную аргументацию, а если в двух словах, то получается вот что:

1. С чего мы взяли, что Муму была маленькой собачкой? В тексте явно указывается ее порода («превратилась в очень ладную собачку испанской породы»). Что такое испанская порода? Это не что иное, как спаниэль. И на момент утопления Муму было больше года. То есть практически взрослая собака. Весом до 30-35 килограммов, высотой в холке 40-60 сантиметров. Между прочим, порода охотничья, спаниэли приносят хозяевам подстреленную дичь, зачастую плавая за ней. Это важная деталь.
2. С чего мы взяли, что Герасим привязал к Муму кирпичи? В тексте сказано «окутал веревкой взятые им кирпичи», на другом конце веревки сделал петлю и надел ее на шею Муму. Если кирпичи только окутать веревкой, но не обвязать, то довольно скоро они под действием силы тяжести выскользнут. То есть, оказавшись в воде, Муму довольно быстро избавилась бы от тянувшего ее на дно груза.
3. Самое главное. Герасим выплыл с Муму в лодке на середину реки. Бросил ее в воду. А потом? «…только далеко назади к берегу разбегались какие-то широкие круги». Если Муму камнем под воду пошла там, где ее бросили, почему круги разбегались к берегу? А потому, что Муму выплыла и выбралась на берег. Пускай даже и с кирпичами. Когда спаниэль вплавь тащит хозяину подстреленного гуся, там вес может быть не меньше, чем у этих двух кирпичиков.

Так что, опираясь на текст, можно доказать ребенку, что трагедии все же не случилось, что Муму спаслась. И ребенок, скорее всего, поверит.

Сам я в это, признаться, не верю — просто исходя из логики рассказа. Зачем бы Тургеневу оставлять такие спасительные зацепки? Он ведь, когда писал, явно не думал, что много лет спустя его «Муму» будут изучать в пятом классе. Он не для детей писал. И потому Герасим у него, как человек основательный, должен быть уверен, что все сделал как надо, даже такое страшное дело. А что касается упомянутых цитат в тексте — их можно трактовать по-разному. Окутал могло быть и синонимом обвязал. Муму могла быть мелкой даже для своей породы (тем более, она вряд ли чистокровная — иначе как бы дорогостоящий щенок оказался в реке?). Круги по направлению к берегу могут объясняться тем, что круги на воде всегда распространяются от того места, куда что-то бросили, к берегу. А плюс еще символика, закольцовка: Герасим, который реально спас тонущего щенка, реально же его год спустя утопил.

Но если стоит задача утешить ребенка, то эти скептические соображения можно и не упоминать.

* 29 июля 2022 года Министерство юстиции РФ внесло Дмитрия Быкова в реестр «СМИ — иностранных агентов».