Захар Мухин, г. Москва
Пятый класс, вторая половина 80-х годов. Было у меня два друга — Саша и Дима. Мы дружили втроем — учились в одном классе, нас интересовали одни книги, мы любили вместе играть и постоянно пропадали друг у друга в гостях. Это была настоящая мальчишеская дружба и ничто не предвещало беды.
Однажды произошел такой инцидент. На одной из перемен мы, как обычно, играли — носились, толкались, чем-то кидались. Вдруг кто-то кому-то наступил на ногу, другой в ответ сильнее, кто-то в шутку толкнул, второй дал сдачи уже серьезно, и, как это часто бывает у детей, игра незаметно переросла в конфликт. Так у нас с Сашей завязалась потасовка, причем я был уверен, что это все — продолжение игры. В этой потасовке я его отмутузил, причем так, что вышел победителем из этой игры или драки. Это было даже немного странно, потому что он был более рослым и, очевидно, более сильным. В какой-то момент я даже начал радоваться, что друга победил — мое самолюбие было польщено. Сейчас-то я понимаю, что нехорошо поступил, подло.
Начался урок. Сашка ушел на последнюю парту и сидел мрачный, как будто что-то задумывал. Он строгал карандаши — было видно, что урок он не слушает и внутри него идет напряженная работа. На следующей перемене я вальяжно, насмехаясь, подошел к нему, а он без лишних предисловий взял и по-настоящему поколотил меня.
Я был потрясен произошедшим: «Как это? Я вроде в шутку, а он меня всерьез. Получил фингал, еще и от друга». Обычно, когда дети поссорятся, они отходят и через день-два мирятся, все забывается. Но почему-то мы не помирились ни на следующий день, ни на второй и даже на третий, и чем дальше, тем выше становилась между нами стена — невидимая, но крепкая и непреодолимая.
Эта абсурдная ситуация продолжалась очень долгое время: мы ходили в один класс, и каждый из нас делал вид, что не замечает другого. Когда я приходил в гости к Диме и узнавал, что вскоре придет и Саша, бросал все игры, собирался и уходил. Когда меня кто-то спрашивал, почему не мирюсь с Сашей, я отвечал: «С этим гадом никогда в жизни дружить не буду». При этом я сейчас понимаю, что и он то же самое чувствовал: ведь он тогда со мной просто играл, а я его побил — у каждого из нас была своя железобетонная правда. Мириться я с ним не собирался и никак к этому не готовился — и в мыслях не было. Продолжалась эта история не меньше двух лет — чудовищно долго для детского возраста.
Однажды, я, как обычно, сидел в гостях у Димы, как вдруг он мне говорит: «Сейчас Саня Белов придет». И вот тут я могу вас заверить: спроси меня за пол часа до того момента, как бы я поступил, я бы ответил как обычно: «Соберусь и уйду». Но в моей душе произошел переворот, это было похоже на легкое опьянение — я как будто бросаюсь в пропасть и, вместо того чтобы уйти, говорю: «Ну и пусть приходит». Не знаю, почему в тот момент я поступил именно так — оглядываясь назад, я это никак, кроме чуда, назвать не могу.
Это уже был конец 80-х, мы отпраздновали тысячелетие Крещения Руси, и я носил крестик, но не потому, что искренне верил в Бога, а скорее потому, что так было модно. Может быть, к тому моменту я уже даже прочитал Евангелие, но до поры до времени никак не связывал этот факт с тем переворотом в душе, который случился так внезапно.
И вот приходит Саша Белов. Первые минуты мы дичимся друг друга, а потом незаметно для себя начинаем взахлеб все друг другу рассказывать, расспрашивать, как бы восполняя годы дружбы, украденные у себя. Причем такого не было, чтобы я подошел и сказал: «Саша, прости меня». Слова сказаны не были, но акт прощения был, причем очень глубокий, обоюдный, хотя никак не обставленный внешне.
С тех пор мы больше не возвращались к этой теме — сделали вид, что этой истории просто не было. Наш союз восстановился, началась дружба на долгие годы. Сейчас наши пути разошлись — у каждого своя жизнь, своя судьба, но мы всегда очень тепло отзываемся друг о друге и до сих поддерживаем связь.
Через несколько лет после того знаменательного события я пришел к вере, воцерковился. Однажды стал вспоминать тот случай и неожиданно для себя выяснил факт, поразивший меня. Дело тогда было ранней весной. Скажу больше — в тот день было Прощеное воскресенье. Когда я сопоставил факты — все сошлось. И моему удивлению не было предела.
После мне много раз приходилось просить прощения и прощать, но уже сознательно. Это было нелегко — проводить внутреннюю работу над собой, раскаиваться, смиряться.
А вот тогда это был переворот, озарение — не было никакой подготовительной работы, размышлений «а не пора ли нам примириться»? Но когда мы помирились, было ощущение, что груз спал с души, появилось светлое чувство — душа омылась. И в моей жизни больше не случалось таких душевных переворотов и не было историй прощения, равных по силе этой.
|Читайте также другие истории из цикла “Прощение освобождает”
