У христиан есть замечательная традиция: брать на себя маленький «подвиг» на время поста. Например, перечитать Евангелие. Но перечитать мало, нужно его еще понять. Мы выбрали самое короткое – от Марка – и будем давать отрывок и толкование на него каждый день. Это чтение займет время дороги на работу, а если вы в эти дни остались дома на карантине — может стать полезным способом себя занять. Присоединяйтесь!
Четырнадцатая глава Евангелия от Марка. Из нее узнаем, зачем женщина вылила на голову Христа дорогое масло, как и где Спаситель установил Таинство Евхаристии и о чем просил Христос своего Небесного Отца.
Как еще назвать дни, предшествовавшие Распятию и Воскресению? Никакое иное определение не способно отобразить смысл этих событий, в которых величайший ужас соседствует с величайшей радостью.
Вот на трапезе в Вифании женщина, разбив сосуд, сам по себе чрезвычайно ценный, льет еще более драгоценное миро на голову Спасителя. Стоит вспомнить, что и среди даров, принесенных волхвами, была смирна как дар смертному (золото – как Царю, ладан – как Богу). Некоторые присутствовавшие при этом негодовали на столь бессмысленную трату (а можно было продать и нищим раздать). На что Иисус сказал: «Оставьте ее; что́ ее смущаете? Она доброе дело сделала для Меня. Ибо нищих всегда имеете с собою и, когда захотите, можете им благотворить; а Меня не всегда имеете. Она сделала, что́ могла: предварила помазать тело Мое к погребению. Истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет, в память ее, и о том, что́ она сделала».
Здесь, как и во многих других местах Евангелия, прежде всего бросается в глаза то, что Христос добр к женщинам, как-то особенно с ними мягок. Его речь начинается не с того, что вроде бы не очень хорошо то, что негодующие Им пренебрегают, а с того, что не нужно ставить в неловкое положение женщину. Не могу сказать, что за долгие десятилетия я часто встречала подобное отношение, хотя несколько раз было. Помню. Потому, наверное, и помню, что редкость... Кстати сказать, заканчивает Свои слова Спаситель уже прямой похвалой этой женщине, никак не апеллируя к тому, что она-де может загордиться и вообще хвалить нельзя, а женщин – тем более. По-моему, это хорошая тема для размышлений.
Но, пожалуй, гораздо важнее для нас то, что сказано о смысле этого действия. Умащение волос – знак внимания к участникам трапезы, но здесь это знак (как по количеству мира, так и по тому, что сосуд разбивается, следовательно, больше он использован не будет, поскольку выполнил свое предназначение) погребального умащения. Была ли женщина пророчицей? – об этом ничего не сказано, следовательно, и гадать не стоит. Может быть, именно потому у нее все было хорошо, и она хотела, как лучше – и сделала так, – что не слишком предавалась рефлексии, но была чиста душой, в которой главенствовала любовь, а не боязнь того, как она будет выглядеть и что о ней скажут?
А приходится наблюдать, как хорошие люди не только шагу не могут ступить без рефлексии, но и мысль подумать не могут без собственного придирчивого комментария: а это я искренне подумал? а когда я думаю, что я этого хочу, действительно ли именно я хочу именно этого? И как это ни странно, такому вот топтанию и задыханию (такое впечатление, как будто человек сам у себя на шее медленно затягивает удавку) очень способствует такое вот якобы христианское теоретизирование о падшести: падший мир, падший я, падшие люди вокруг, падшие мои мысли... короче, полный караул. А что Господь сказал: «Мужайтесь, Я победил мир» (Ин 16:33) – это Он кому сказал? А про соединение со Христом в таинстве Евхаристии – неужто не слышали? А к тому же еще кругом толпы доброжелателей, пристально следящих и анализирующих каждый шаг, каждый жест, каждое душевное движение, – и обладающих виртуозной способностью все истолковывать во зло? И в этом случае, как и во множестве других (и, наверное, во всех), выход указывают слова Спасителя: «Исследуйте Писания...».
Наконец, обратим внимание на слова о нищих, которые всегда с нами и всегда им можно благотворить, между тем как земная жизнь Спасителя коротка, и следует использовать каждую ее минуту. Вот чего не нужно, так это немедленно выстраивать здесь иерархию ценностей. Напротив, можно вспомнить, что важнейшим в законе Христос назвал суд, милость и веру, и что здесь дело опять-таки не в последовательности, а в совокупности. Наконец, если попросту представить себе последователя Учителя из Назарета, который, однажды с Ним встретившись, на этом основании отныне отвергал бы все просьбы о милости? Представить легко – именно таким в притче о Страшном суде было сказано «подите прочь», потому что принимает Христа тот, кто принимает бедных. Вот опять-таки пример того, что излишняя рефлексия мешает жить не только в радости о Господе, но и в благочестии. Когда Христос говорит: «Сие надо делать, и того не оставлять» (Мф 23:23), он достаточно ясно дает понять, что в жизни человеческой к Нему приводят и молитва, и милостыня, и разумение – если во всем этом первенствует любовь.
...И вряд ли было случайным совпадением то, что именно после этих слов Христа Иуда отправился на переговоры о предательстве. Не вынес...
И вот наступают дни опресноков, пасха иудейская, и Христос распоряжается о праздничной трапезе следующим образом: «Пойдите в город; и встретится вам человек. несущий кувшин воды; последуйте за ним и куда он войдет, скажите хозяину дома того: Учитель говорит: где комната, в которой бы Мне есть пасху с учениками Моими? И он покажет вам горницу большую, устланную, готовую: там приготовьте нам». Правда, напоминает эпизод перед входом в Иерусалим, когда Он послал за ослом? Несомненно, Христос обладал совершенным знанием, и то, что должно было произойти, было Ему открыто. Но прежде чем позавидовать и стараться вызвать в себе сходное состояние (или симулировать его, что встречается чаще), давайте подумаем, какая горькая, невыносимая участь – такое знание! Поистине нечеловеческой силой нужно обладать, чтобы ее вытерпеть. Так что давайте будем благодарить Господа за счастливое наше неведение, за то, что заглядывать в будущее мы можем либо на основании точных данных, либо – в редчайших случаях – когда получаем предостережение. А вопрос о том, как знание будущего отражается на его реализации – вопрос из вечных.
И вот оно, то самое горькое знание о будущем: «Истинно говорю вам, один из вас, ядущий со Мною, предаст Меня». И наперебой спрашивают потрясенные ученики: «Не я ли?». В ответ – никакого обличения: «Один из двенадцати, обмакивающий со Мною в блюдо. Впрочем, Сын Человеческий идет, как писано о Нем; но горе тому человеку, которым сын Человеческий предается: лучше было бы тому человеку не родиться».
А здесь – вопрос, который, возможно, будет разрешен на Страшном суде: вопрос о предопределенности и о личной ответственности. Вдаваться в него – занятие заведомо бесплодное, и мы от него уклонимся. Но все-таки: если уж необходимо было Сыну Божиему победить смерть таким путем, как Он это сделал, то обязательно ли было именно Иуде, ученику и сотрапезнику (последнее – немаловажная деталь) предавать Его на смерть? Здесь могут столкнуться две логики: «если я не поступлю подло, то ведь кто-нибудь все равно поступит, так какая разница, пусть лучше я получу за эту подлость свои денежки» (не так уже и ничтожна была эта сумма, раз на нее оказалось возможным купить участок земли) – «и пусть это предопределено, пусть я никак не могу спасти Учителя, но делать подлость я не буду». Нынешние апологии Иуды исходят из логики №1, абсолютизируя ее, закрывая глаза на существование логики №2. И еще тут есть нюанс: апология Иуды привлекает тех, кто не считает предательство недопустимым для себя...
Наконец, средоточие земной жизни Спасителя: учреждение таинства Евхаристии: благословение и раздача хлеба и вина: «Приимите, ядите, сие есть Тело Мое... сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая. Истинно говорю вам: Я уже не буду пить от плода виноградного до того дня, когда буду пить новое вино в Царствии Божием». Да, когда мы слышим эти слова в храме, когда мы принимаем Святые дары, мы соединяемся с Христом, еще будучи в этой жизни, и это для нас – залог и обещание жизни будущего века. Но при этом мы еще и некоторым особенным образом участвуем в последней земной трапезе Спасителя. Так побеждается время, так воцаряется Вечность, так мы становимся свидетелями того, что грань между миром видимым и Царством Божиим – для Него проницаема. А значит, Он и нас в силах перевести через эту грань.
На горе Елеонской было сказано: «Все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь; ибо написано: поражу пастыря, и рассеются овцы. По воскресении же Моем, Я предварю вас в Галилее». И ведь так и случилось. Правда, столь много было дано ученикам, столь могущественным было благодатное влияние Учителя, что они, после того как дрогнули, нашли в себе силы вернуться к верности и проповедовать Христа на всей обитаемой (тогда доступной) суше. Но эти слова о пастыре и овцах (см. Зах 13:7) сбываются с горькой неизбежностью, когда переходит в вечность какой-нибудь выдающийся пастырь. Однако рассеяние бывает не столь разительным, если этот пастырь учил любви ко Господу, а не верности общине...
А Галилея здесь – не только географическое понятие, но и образ отдаления от мира злобы и страстей, где голос Божий звучит, ничем не заглушаемый. В этом смысле Галилеей может стать для нас тот храм, в котором так хорошо молиться в круге добрых и набожных людей.
На заверение Петра в непоколебимой верности Иисус ответил: «истинно говорю тебе, что ты ныне, в эту ночь, прежде нежели дважды пропоет петух, трижды отречешься от Меня». Внимание привлекает не прозорливость Христа, которая понятна и объяснима Его Божественностью, а то, что Он сохраняет ровный, дружеский тон с людьми, неверность которых Ему открыта. Какой урок бесстрастия!
В Гефсимании Спаситель попросил учеников: «Посидите здесь, пока Я помолюсь», и удалился, взяв с Собой Петра, Иакова и Иоанна (вспомним Фавор). Охваченный ужасом и тоской, Он сказал им: «Душа скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте» и молился, говоря: «Авва Отче! всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты».
Обычное и безусловно правильное толкование Гефсиманского моления о Чаше – молитва о том, чтобы Отец нашел другую возможность спасения мира, кроме крестной смерти. Человеку умирать страшно, – но насколько же страшнее умирать Богу. Смерть Христа – это без преувеличения мировой катаклизм, и недаром ее сопровождают затмение, землетрясение, восстание умерших праведников из гробов, наконец, повреждение завесы в Святая святых. Но есть в словах Гефсиманской молитвы и еще нечто: «не чего Я хочу, а чего Ты». В сущности, это молитва о совмещении воли Сына с волей Отца, о полном Их единстве – и о том, чтобы взятое на Себя спасение мира было осуществлено полностью добровольно. Иными словами, чтобы смерть была свободно избрана и чтобы ничто в душе не омрачало этот выбор, чтобы душа избавилась от скорби.
А ученики тем временем заснули; наверное, чтобы бодрствовать в такие минуты нужно больше благодатной силы, нежели они в себе ощущали. Хотя такое понимание и спорно: будь так, Иисус благословил бы их на бодрствование, а не просто попросил. Да и не упрекал бы, а тут упрекнул: «Симон! ты спишь? не мог ты бодрствовать один час? Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение; дух бодр, плоть же немощна». Пожалуй, можно предположить, что не телесная усталость овладела Апостолами, а духовная немощь: переполненные впечатлениями, взволнованные ужасными предсказаниями, они слишком волновались, чтобы обрести спокойствие духа, в котором совершается молитва. Их сонливость повторилась и во время второй молитвы Христа, и во время третьей, после чего Он сказал им: «вы всё еще спите и почиваете? Кончено, пришел час: вот, предается сын Человеческий в руки грешников. Встаньте, пойдем; вот, приблизился предающий Меня».
Дальнейшие события в Гефсимании исполнены драматизма, что еще подчеркивается той краткостью изложения, которую избрал для себя евангелист Марк. При этом бросается в глаза в первую очередь то, что все присутствующие, кроме Христа, исполнены страха. Да и поцелуй Иуды – это тайный знак, он же – свидетельство трусости: у предателя просто не хватает храбрости сказать: «Вот Он». А чего стоят его слова «Возьмите Его и ведите осторожно»! Эпизод с отрубленным ухом раба выразительно демонстрирует всеобщее замешательство, чтобы не сказать – панику. И среди всего этого – слова Христа, спокойные и вместе с тем разящие, уязвляющие совесть тем больше, чем более мирно они звучат: «Как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять Меня. Каждый день бывал Я с вами в храме и учил, и вы не брали Меня. Но да сбудутся Писания». Следует совершенно драматургическая реплика: «Тогда, оставив Его, все бежали». Бежали даже не только от стражи, а и от собственного бессилия, от стыда, превосходящего обычный: как выразительно описание юноши, завернутого в одеяло, которого ухватили воины, а он, вывернувшись и сбросив одеяло, убежал от них голым. Это тем более важное указание, что для иудейской культуры, в противоположность античной, нагота была непереносимым позором и унижением. Да к тому же библеисты полагают, что этим юношей мог быть и сам Марк, – и тогда какая же здесь сила покаяния!
...Чем больше вчитываешься в Писания, тем яснее понимаешь условность (если не ложность) деления на «мы» (хорошие) и «они» (плохие). Самый лютый грешник может покаяться и получить прощение и вечную жизнь с Богом. Но и праведник может оступиться...
Дальше — четырнадцатая глава (53-72). Из нее узнаем, почему апостол Петр расплакался, услышав крик петуха, как иудеи обвиняли Спасителя в терроризме и почему у первосвященника началась истерика во время допроса Христа.
