В России вышел перевод нашумевшей антиутопии Джорджии Бриггс «Икона». Публикуем фрагмент из нее

Перевод опубликован в издательстве «Вольный странник». Повесть рассказывает о новом мире, в котором летоисчисление ведется уже не от Рождества Христова. Время обнулилось, наступил 0000 год Эры толерантности. Двенадцатилетнюю девочку Евфросинью Мэфьюз, как и всех остальных, лишили христианского имени и назвали Хиллари. В первую пасхальную ночь новой эры ее родители погибли от рук тех, кто истребляет христиан.

Евфросинья чудом осталась жива. Теперь девочка живет с бабушкой и дедушкой, которые не разделяют ее веру. Психологи, учителя и все окружающие всеми способами заставляют Евфросинию забыть православное прошлое. Но, оказывается, это не так просто. Девочка встречает тайных христиан, которые помогают ей.

В приведенном отрывке Евфросинья знакомится со священником, который скрывается под видом продавца книжной лавки. В тексте упоминается мистер Лиакос – друг семьи Мэфьюз, и девушка-библиотекарь Мария, тайная христианка, скрывающаяся под именем Мими.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

21 декабря 0000. Э. Т.

— Зайка, ты точно не хочешь поехать в «Уолмарт» или в какой-нибудь другой торговый центр? — спрашивает бабушка.

Мы стоим возле крошечной книжной лавки и рассматриваем пыльные стопки книг через витрину. Большинство из них мятые, некоторые порваны.

— Ты же знаешь, дедушка не очень любит книги, может быть, ему купить что-нибудь для рыбалки? Или большую кружку, или что-то в этом роде?

— Мне нужно посмотреть, что у них есть. И мне нужно купить подарок для тебя тоже. А ты ведь любишь книжки.

— Это да, — говорит бабушка.

Она хорошая. Она любит книги, но только новые.

— Мне нужно сходить туда одной, чтобы ты не видела, что я покупаю, — говорю я, — можно мне немного денег?

Она достаёт десять долларов, это мои карманные деньги, я заработала их сама, когда расчищала газон перед домом.

— Ты уверена, что тебе нужно именно сюда?

— Да, уверена.

— Ну, ладно, я пойду попью кофе в Старбаксе, вон там, и почитаю книжку, пока ты будешь в магазине. — Бабушка приобнимает меня и идёт в кафе.

Как только она уходит, я спешу зайти в магазин. Мне нельзя там слишком долго задерживаться, чтобы она не начала волноваться.

Когда я открываю дверь — звенит привязанный к ней колокольчик. Магазин пахнет старыми книгами и чаем — пыльный, щекотный запах, который мне сразу же очень нравится. Здесь огромные полки, выше меня, прямо посередине магазина, и полки на стенах, и стеклянный прилавок, на котором лежат явно очень старые книги. За прилавком — дверь, ведущая вглубь лавки, И даже отсюда видно ещё больше книг и старый жёлтый диван, из которого местами вылезли пружины.

— Иду-иду, минуточку, — слышу я густой низкий голос.

И тут я вдруг испугалась. Что я здесь делаю? Ох, у меня могут быть неприятности! Я подхожу ближе к прилавку, сильнее сжимая свои десять долларов.

Из глубины магазина выходит старик, в руках — огромная стопка книг. Ну, по крайней мере, он уже старый, думаю я, у него совершенно седые волосы и борода, кроме одной тёмной пряди, идущей вниз от подбородка. Но руки, которыми он держит все эти книги, — просто огромные, и что-то властное чувствуется в его походке и в том, как он держит себя. Может быть, он не так стар, как кажется?

— Чем я могу вам помочь? — говорит он, опуская книги на прилавок.

— Мне нужен атлас мира, — говорю я, немного нервно.

Старик молчит несколько секунд, рассматривает меня.

— Ты с родителями? — тихо спрашивает он наконец.

— Они умерли, — говорю я, — моя бабушка здесь недалеко, в кафе.

Он никак не реагирует на моё сообщение о том, что они умерли, просто смотрит на меня. Его тёмные глаза не мигают, из-за густой бороды я не могу понять выражения его лица. О чём он думает? Или, может быть, я должна что-то ещё сделать?

— Мне очень нужен атлас, — шепчу я.

— А какая страна тебя интересует? — Синай, — говорю я.

Он кивает головой.

— Думаю, у меня найдётся нужный тебе атлас, — говорит он, — у тебя есть время, чтобы пройти и посмотреть?

— Да.

Я захожу за стеклянный прилавок и иду следом за ним куда-то вглубь лавки. Это довольно маленькая комната со старым, видавшим виды диваном и стопками книг. На письменном столе стоит старенький компьютер и микроволновка. В комнате есть маленький холодильник, а в углу лежат несколько подушек и одеял. Наверное, он здесь и живёт. В комнате довольно холодно, несмотря на то, что рядом со столом стоит включенный обогреватель.

Старик подходит к столу и выдвигает ящик. Он достаёт оттуда огромную книгу, вроде таких, что люди кладут на журнальные столики. На обложке этой книги — гора, и книга называется «Синай». Он удивился моему приходу? Он что, правда думает, что мне нужна книга про Синай?

— Это то, что ты ищешь? — говорит он, открывая книгу.

Я подхожу поближе, чтобы рассмотреть. Кто-то вырезал огромный квадрат в страницах книги, прямо посередине. Внутри лежит икона Христа.

— Да, — говорю я.

Старик отходит на шаг от стола, крестится, дважды низко кланяется, потом целует икону, опять крестится и кланяется. Как давно я не делала этого! Я складываю три пальца правой руки щепоткой, прижимаю два других к ладони и рисую невидимую линию ото лба к животу, потом от правого плеча к левому. Я кланяюсь, прикасаясь пальцами к пыльному полу. Мои волосы стали такими длинными, они падают мне на лицо, когда я кланяюсь второй раз, и я собираю их рукой, чтобы они не рассыпались по плечам. Я целую икону и крещусь ещё раз, ещё раз кланяюсь. И я чувствую, что на меня устремлены две пары глаз — этого старика и Христа — с иконы.

— Меня зовут отец Иннокентий, а тебя? — говорит старик.

Отец Иннокентий? Тот самый священник, к которому меня вёз мистер Лиакос? Я начинаю нервничать ещё больше. Я ещё никогда не разговаривала со священником сама, хотя я была воспитана в Православии. Я всегда слишком стеснялась.

— А меня Хи... я хотела сказать — Ефросинья, — говорю я, — Ефросинья Мэфьюз. Мою маму звали Николь, а папу Александр. И мы раньше ходили в храм Иоанна Богослова.

Священник кивает головой.

— Я помню их, — говорит он, — и помню, что видел тебя... у тебя есть сестра?

— Её больше нет, — говорю я, у меня внезапно перехватывает горло.

Отец Иннокентий опускает голову.

— Очень жаль.

— Мистер Лиакос хотел с вами встретиться, мы ехали на машине, он думал, что, возможно, вы живы.

— Марк? Чтец? — говорит он, быстро взглянув на меня. — Знаешь, что с ним случилось?

— Его тоже убили, — говорю я, — нас остановили на дороге какие-то мужчины, и они застрелили его. Я убежала.

Я первый раз рассказываю кому-то о том, что произошло. Меня много раз спрашивали об этом и в отделении полиции, и у доктора Снида, и бабушка с дедушкой.

Отец Иннокентий медленно садится на стул у письменного стола и обхватывает руками голову.

— Как же я скажу об этом Дэниелу? — шепчет он сам себе.

— Но кое-что произошло, когда они пытались застрелить меня, — продолжаю я.

Моё сердце начинает стучать сильнее, при воспоминании о моём побеге, о моей попытке спрятаться.

— Думаю, это было чудо. Поэтому Мими, я имею в виду Мария, сказала, что мне нужно поговорить с вами.

— А что произошло? — Мужчины уже догоняли меня. Я держала в руках икону, которую дала мне мама...

— Какую икону?

— Святителя Николая. И я повернулась лицом к ним, потому что я слышала, что они уже рядом. И он выстрелил в него.

— Кто в кого выстрелил? — Отец Иннокентий быстро заморгал.

— Мужчина, который догонял меня, выстрелил в святителя Николая, — говорю я, — я имею в виду, они стреляли в меня, но я держала икону перед собой, пуля попала в святителя Николая вместо меня. Но она не прошла икону насквозь. Она застряла у него в груди. И я вытащила эту пулю... Когда я вытащила пулю, из раны пошла кровь.

— А где эта икона сейчас? — спрашивает отец Иннокентий.

Он выглядит таким спокойным. Он вообще понял, что я сейчас сказала?

— Я спрятала её в лесу, в дупле дерева, — говорю я, — но мне приснился сон, несколько дней тому назад, и я думаю, мне нужно пойти туда и взять эту икону.

Внезапный звон колокольчика прерывает меня.

— Хиллари? — слышен голос бабушки.

Мы с отцом Иннокентием вздрогнули от неожиданности.

— Я здесь, сейчас, минуточку, — отвечаю я.

Священник быстро закрывает книгу «Синай» и встаёт.

— Будем держать с тобой связь через Мэри. Пожалуйста, пока не предпринимай ничего рискованного.

Я киваю.

— Хиллари, ты где? Мы опаздываем на приём к доктору Сниду.

— Сейчас, сейчас, — говорю я.

У выхода лежит стопка каких-то романов, я выхватываю из неё наименее потрёпанный и спешу к бабушке. Отец Иннокентий идёт за мной.

— Я надеюсь, ты нашла именно то, что искала, — говорит он, нажимая какие-то кнопки на кассе.

— Да, оте... сэр, — сколько стоит эта книга?

Бабушка уже вошла и стоит рядом со мной, пьёт кофе из стаканчика и рассматривает книги под стеклом. Она даже не представляет себе, что здесь только что произошло.

— Бабушка, не смотри на свой подарок, — говорю я.

— Бумажные книги — по доллару за штуку.

Я подаю ему свои десять долларов, получаю сдачу и бумажный пакет для книги.

— Спасибо, — говорю я. — С Зимними Праздниками.

— С Рождеством, — тихо говорит он.

Бабушка смотрит на него, сузив глаза, как будто он сказал плохое слово.

— Пойдём, нам пора, — говорит бабушка и, взяв меня за руку, быстро выводит из магазина.

Она качает головой, пока мы идём к машине.

— Бедный. Да, нам, пожилым людям, очень сложно это принять и приспособиться ко всем изменениям.

По дороге к офису доктора Снида я изо всех сил притворяюсь, будто читаю «Сосчитай звёзды», на самом деле обдумываю, что же сейчас произошло.

«Этот священник жив. Тот самый священник, к которому ехал мистер Лиакос. Как он мог спастись? Что всё это означает? Православие всё ещё существует? Он сказал что-то про Дэниела, сына мистера Лиакоса. Значит, он жив. На Пасху его не было в стране. Он был где-то, не помню где — кажется, в Европе».

Что-то беспокоит меня. Что-то, о чём мне не хочется думать, но эти мысли снова и снова всплывают и всплывают у меня в голове. Всё это так беспокоит меня, что я опускаю книгу и начинаю пощёлкивать пальцами.

Как отец Иннокентий мог остаться в живых?

Я не должна так думать.

Как он остался жить, а мои родители и Кейт — нет. Это не честно. Они были простыми людьми, а он — священник. Если кто-то и должен был умереть, так это — он.

Мне становится страшно от таких мыслей. Не могу поверить, что я так думаю, но я никак не могу отогнать эти мысли. Он же священник. Он был самым православным человеком в храме. Он был главным там. Как могло так случиться, что он остался жить, а люди, о которых он должен был заботиться, — мертвы? Это нечестно. Это нечестно, он жив, а моя семья — нет.

«Тебе хочется, чтобы он тоже был мёртв? Это же не изменит ничего», — говорит одна моя половинка. И я не знаю, что ответить на это. Ничто не изменится, и мысли мои — ужасные, но всё равно, это нечестно...

Ты ведь тоже жива. И ты — православная. А Оливия — нет. Может быть, это она должна была остаться в живых, а не ты? Что это изменит?

Меня накрывает волна чувства вины, как и всякий раз, когда я думаю об Оливии. Я редко думаю о ней. Просто во мне так много грусти, почти вся эта грусть о маме и папе, и Кейт. Но Оливия была хорошая. Она была очень хорошая двоюродная сестра. Она всегда разрешала мне покататься на своём велосипеде, когда мы приезжали к ним в гости. И иногда она разрешала мне пофотографировать дорогим фотоаппаратом, в который заправлялась настоящая плёнка.

Отец Иннокентий недостоин жить, потому что мои родители мертвы. А я недостойна жить, потому что мертва Оливия. Всё это — нечестно. Всё непонятно, нет ответа на вопрос, кто должен умереть и кто должен остаться, жить. Как будто Бог и не контролирует это. Он повелевает нам выполнять всякие вещи, а Сам даже не заботится о нас.

Но Он же позаботился о тебе?

Я вспоминаю выстрел, как я падаю, пулю в иконе.

Но почему я, почему не они?

Я сижу в каком-то оцепенении, рассматриваю обложку книги. Я не могу понять. Значит, я видела чудо. Я на самом деле его видела. Икона остановила пулю и начала кровоточить, когда я вынула пулю. То есть Бог мог спасти этих людей.

Это почти злит меня.

Если у Бога всё под контролем, значит, Он позволил, чтобы мама и папа, и Кейт, и мистер Лиакос были убиты. Это также ужасно, как если бы Он Сам их убил. Я не могу больше думать об этом. Но, если Он спас меня, имею ли я право злиться на Него, если я сама — жива? Либо Он просто ужасный, либо Он гораздо умнее меня. Потому что я не понимаю. И мне страшно так думать. До Пасхи всё казалось таким простым и ясным. Ты ходишь в храм, совершаешь правильные поступки, ты счастлив и чувствуешь себя в безопасности. Теперь всё усложнилось и запуталось.

Мы въезжаем на парковку перед офисом доктора Снида, я чувствую, что злюсь и совершенно запуталась. Мне совсем не хочется с ним разговаривать. Он ничего не понимает. Наверное, это очень здорово, верить в то, что ты — хороший человек, занимаешься тем, что тебе нравится, и от этого счастлив и спокоен, чувствуешь себя в полной безопасности. Интересно, в него когданибудь стреляли? Его спасал Бог, Тот Самый Бог, который позволил твоим родителям умереть? Мы всего лишь маленькие люди, от нас ничего не зависит. С нами происходят разные вещи, порой ужасные, иногда мы их заслужили, иногда — нет.

Я совсем расстроилась из-за таких мыслей, даже заплакала, пока поднималась по лестнице и подходила к регистратуре.

«Тут всё такое фальшивое!» — подумала я, опять увидев пластиковые растения и неудобные кресла.

Всё в этом мире фальшивое и какое-то разбавленное водой: праздники, люди, — это их «просто принимай всех такими, какие они есть» — как любит говорить доктор Снид. Как все они могут жить так и не сходить с ума? Мои бабушка с дедушкой, мисс Линда, ребята в школе? Они и правда верят во всё то, что им говорят? Им нравится то, что их окружает?

Может быть, я теперь знаю больше из-за того, что мне пришлось пережить? А может быть, я просто чокнутая и напрасно пытаюсь понять смысл всего происходящего?

— Хиллари? — Голос доктора Снида прерывает мои мысли.

Вот и он, как всегда, рассматривает меня сквозь очки в толстой оправе, держит мой файл подмышкой.

— Я хочу домой, — говорю я.

— Что? — удивлённо спрашивает бабушка.

— Я хочу поехать домой, — повторяю я.

— Хиллари, а давай-ка ты просто зайдёшь в кабинет, и мы поговорим несколько минут, мы можем поговорить о...

— Я не хочу ни о чём разговаривать! Вы этого не понимаете? — Я встаю.

Я начинаю плакать, и другие пациенты в холле делают вид, что ничего не происходит, а одна дама, с замысловатой причёской, старательно прикрывается журналом.

— Я понимаю, что ты чувствуешь... — начинает мистер Снид.

Но я его перебиваю.

— Вы ничего не понимаете! — уже реву я. — Просто оставьте меня в покое! Я хочу домой.

Я поворачиваюсь к выходу, бабушка хватает меня за руку. Я выдёргиваю руку и начинаю плакать ещё сильнее, потому что мне больно.

— Я хочу домой! — плачу я.

И сама не знаю, хочу ли я в бабушкин дом или в мой старый дом, или просто в какое-нибудь место где-нибудь, где всё будет понятным и где кто-нибудь меня просто обнимет. Я хочу разговаривать с Мими или отцом Иннокентием и спросить их, почему в мире так много зла и несправедливости.

— Мы уже здесь. Ты должна пойти и поговорить с доктором Снидом, — говорит бабушка.

Я снова сажусь в кресло, закрываю лицо руками, меня всю трясёт.

— Давай, Хиллари, это не сложно. Разговор о твоих чувствах именно сейчас тебе совершенно необходим, — говорит доктор Снид, положив свою тяжёлую руку на моё плечо.

Я плачу, но они заставляют меня войти в кабинет. Тут все мои чувства притупляются. Я сижу и слушаю его разговоры о том, что мы должны делиться чувствами и эмоциями, и о том, что все семьи разные, и о праздничном настроении, а я внимательно изучаю шнурки на его кроссовках.

— Тебе лучше? — спрашивает он в конце беседы.

— Не знаю, — говорю я.