На 22 съезде КПСС в 1961 году, на котором Хрущёв пафосно объявил, что через двадцать лет в СССР будет построен коммунизм и на котором был принят знаменитый Моральный кодекс строителей коммунизма, специальным гостембыл этот человек: убежденный монархист и русский националист, депутат трех Государственных Дум и многолетний участник Белого движения, яркий публицист и писатель Василий Витальевич Шульгин. В дни съезда, принявшего помимо прочего решение о выносе тела Сталина из Мавзолея, ему было уже 83 года. Каково ему было присутствовать при принятии новой Программы КПСС и слышать слова Хрущева о том, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме»? Ему, отдавшему раньше так много сил борьбе с этим самым коммунизмом и революцией?
Через четыре года, в 1965 году выходит документально-художественный фильм «Перед судом истории» режиссера Фридриха Эрмлера, где Шульгин играет самого себя и как бы признает историческую и прочую правоту Советской власти. Однако в диалоге с актером, сыгравшем советского историка Шульгин выглядел столь убедительно и непривычно для советского зрителя, что уже через три дня (!!!) фильм снимут с проката испрячут на полку. Так надежно, что увидеть картину вновь зрители смогли только после распада СССР.
Режиссер Эрмлер, убежденный коммунист, замыслил фильм как политическую акцию: «Я хочу, чтобы он сказал всем: “Я проиграл”». Однако просчет был в том, что живой и реальный политик Шульгин, рефлексирующий,самокритичный, искренний, оказался невероятно ярок на фоне актера-«историка», произносившего заготовленные сценарные реплики. Это все равно как если бы какой-нибудь живой и умный белый офицер из «Адъютанта его превосходительства» вдруг сошел бы живьем с экрана прямиком в советскую жизнь 60-х годов…
В каком-то смысле судьба Шульгина не менее удивительна, чем недавняя история нашей страны. От империи царской к империи красной, от Николая Второго к Ленину и Сталину… Страшен был век, и в то же время широк и удивителен был век двадцатый русской истории, где с одной стороны – ГУЛАГ и жестокие преследования Церкви, а с другой – Великая Победа над фашизмом и Юрий Гагарин. Как это все вместить? – ломаем мы голову теперь, и, очень вероятно, еще долго будем недоумевать по этому поводу. А жизненная и идейная траектория Василия Шульгина чертила порой столь парадоксальные и замысловатые фигуры, что изучение их просто необходимо при разгадывании каверзных загадок, заданных нам русской и мировой историей 20 века.
Арестованный органами НКВД в Югославии в 1944 году и вывезенный на Лубянку, он был приговорен к 25 годам заключения за антисоветскую деятельность. Срок Шульгин отбывал во Владимирском централе до 1956 года, пока не был освобожден по амнистии и не поселен вместе со своей женой в дом инвалидов во Владимире. Там он пишет книгу «Опыт Ленина», в которой оправдывает своего бывшего врага и говорит, что хочет, чтобы коммунистический опыт в России был доведен до конца. Позже ему дают квартиру во Владимире, где он умирает в возрасте 98 (!) лет 15 февраля 1976 года, в праздник Сретения Господня. Отпевали его в кладбищенской церкви рядом с Владимирской тюрьмой, в которой он провёл 12 лет. На похоронах людей было немного, среди них художник Илья Глазунов. За похоронами наблюдали сотрудники КГБ.
Шульгин был очень умен и наблюдателен, и чтение его книг крайне поучительно и интересно. Он прекрасный писатель, мастер детали и политического афоризма (чего стоит, например, одна фраза «все революции во все века двигались какими-нибудь круглоидиотскими соображениями»!). Однако его жизнь и идейная эволюция не была прямой и ровной дорогой, и из его образа не стоит создавать глянцевый патриотический лубок. Тем более, что он и сам так не делал.
Поэтому правильно было бы обозначить некоторые проблемные узлы из жизни Шульгина, в чем-то даже малообъяснимые. Узлы, которые необходимо развязать, или разрубить… В книге воспоминаний «Годы», подводя итог своей жизни, он написал: «Молиться надо не только за царские “грехи, за тёмные деянья”, но и за всех погибших в поисках правды для земли Русской. Молиться надо и за нас, сугубо грешных, бессильных, безвольных и безнадёжных путаников. Не оправданием, а лишь смягчением нашей вины может быть то обстоятельство, что мы запутались в паутине, сотканной из трагических противоречий нашего века».
Узел № 1: Свержение монархии ради «войны до победного конца»
В 1915 году, после «Великого отступления» и тяжелейших поражений русской армии от на немецком фронте монархист и лидер крайне правых в Государственной Думе Василий Шульгин неожиданно решает создать политический союз с кадетами и входит в руководство «Прогрессивного блока». Он вдруг тоже начинает резко критиковать власть. Очарованный в свое время Столыпиным и всячески его поддерживавший, он теперь считает, что нынешнее правительство не сможет довести «войну до победного конца» и становится сторонником создания правительства «народного доверия». Для него это к тому же что-то вроде хитрого маневра для спасения монархии: Государственная Дума будет своей умеренной критикой выпускать пар, и улица успокоится, увидев, что ее слышат наверху, не будет радикализироваться. При этом, критикуя правительство, думает Шульгин, надо оставлять неприкосновенной особу императора.
Сам он все равно настроен очень критично, считая, что власть и даже царская фамилия совершенно дискредитировала себя «распутинщиной» и неумелым управлением: «Распутин всех съел, всех друзей, все чувства… нет больше верноподданных… Есть скверноподданные и открытые мятежники». Известность получила речь Шульгина в ноябре 1916 года, ставшая продолжением знаменитого выступления лидера кадетов П. Н. Милюкова с вопросом-рефреном «что это, глупость или измена?». Шульгин тогда сказал, что правительство не способно довести Россию до победы, а потому призывал «бороться с этой властью до тех пор, пока она не уйдёт».
Именно Шульгин от лица Государственной Думы вместе с А.И. Гучковым, в сопровождении пяти охранявших их солдат едет к Николаю Второму и предлагает императору отречься от престола. Во имя сохранения монархии надо отказаться от монарха, полагает он. Этого потом не смогут простить ему многие другие монархисты.
В книге воспоминаний «Дни» Шульгин так описывает свой диалог с царем сразу после подписания текста отречения: «Государь встал... Мы как-то в эту минуту были с ним вдвоем в глубине вагона, а остальные были там - ближе к выходу... Государь посмотрел на меня и, может быть, прочел в моих глазах чувства, меня волновавшие, потому что взгляд его стал каким-то приглашающим высказать... И у меня вырвалось:
- Ах, ваше величество... Если бы вы это сделали раньше, ну хоть до последнего созыва Думы, может быть, всего этого...
Я не договорил... Государь посмотрел на меня как-то просто и сказал еще проще:
Выдумаете - обошлось бы?»
Штрих невероятно важный. Шульгин был убежден, что передача престола на год или два раньше спасла бы монархию и предотвратила революцию. Но как говорится, история не знает сослагательного наклонения. Дальнейшие события показали, насколько ошибочны были расчеты: что все наладится, если «эта власть уйдет». Уже вскоре после Февральской революции (которую Дума подталкивала и провоцировала), вчерашние неурядицы показались незначительными или даже смешными на фоне мгновенно наступившего развала. Интеллигенты-кадеты оказались совершенно неприспособленны к реальной управленческой работе по сравнению с якобы никуда не годными царскими администраторами. Об этом потом писал сам Шульгин:
«Мы были рождены и воспитаны, чтобы под крылышком власти хвалить ее или порицать… Мы способны были, в крайнем случае, безболезненно пересесть с депутатских кресел на министерские скамьи… под условием, чтобы императорский караул охранял нас… Но перед возможным падением власти, перед бездонной пропастью этого обвала – у нас кружилась голова и немело сердце…Бессилие смотрело на меня из-за белых колонн Таврического дворца. И был этот взгляд презрителен до ужаса...».
Россия в 1916-1917 годах словно находилась в ужасном помутнении, когда всем оказалось, что «хуже быть не может», и это ослепляющее настроение охватывало даже таких монархистов и антиреволюционеров, как Шульгин. Впрочем, то, что он искренне не хотел революции ни в каком виде и «просто» ошибся в своих политических расчетах, показывают многие его строки в книге «Дни»:
«С первого же мгновения … отвращение залило мою душу, и с тех пор не оставляло меня во всю длительность “великой” русской революции. Бесконечная струя человеческого водопровода бросала в Думу всё новые и новые лица… Но сколько их ни было — у всех было одно лицо: гнусно-животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное… Боже, как это было гадко!… Так гадко, что, стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскующее, бессильное и потому ещё более злобное бешенство… Пулемётов! Пулемётов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулемётов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя…
Увы – этот зверь был… его величество русский народ…».
Узел № 2: Антисемитизм и защита Бейлиса
Одна из серьезных причин, затрудняющих восприятие фигуры Шульгина – это его сомнительная слава антисемита и «махрового черносотенца». Действительно, он и сам себя называл антисемитом, даже написал в 20-е годы книгу «За что они нам не нравятся». Как он там говорил, в антисемитах он стал себя числить сугубо по политическим причинам, когда в годы своего студенчества в Киеве увидел, как много евреев было в революционном движении. По мнению Шульгина, они «приняли слишком выдающееся участие в революции, которая оказалась величайшим обманом и подлогом…явились спинным хребтом и костяком коммунистической партии».
Острота вопроса о роли евреев в русской революции, который еще недавно либо был попросту табуирован, либо слишком часто обсуждался огульно и по-расистски, во многом спала в последнее время, особенно после книги А.И. Солженицына «Двести лет вместе» (который тоже посещал Шульгина во Владимире и общался с ним на тему своей будущей книги). Впрочем, даже при всем декларируемом «политическом антисемитизме» Шульгин и тут обладал «лица необщим выраженьем». Например, в дни еврейского погрома в Киеве (сам Шульгин был киевлянин) он с небольшим отрядом солдат защищает еврейское население от погромщиков, и, в частности, оставляет на странице своих «Дней» следующую очень интересную сценку – разговор с одним стариком-евреем, который стал возмущаться своими молодыми соплеменниками-революционерами:
«Он молчал, этот старик, и о чем-то думал. И вдруг неожиданно разразился.. .
– Ваше благородие… сколько их может быть?
– Кого?
– Этих сволочей, этих мальчишек паршивых…
– каких мальчишек?
– Таких, что бомбы бросают… Десять тысяч их есть?
Я посмотрел на него с любопытством.
– Нет… конечно, нет…
– Ну, так что же!.. Так на что же министры смотрят… Отчего же их не вешать всех!
Он тряс перед собой своими худыми руками. Мне показалось, что он искренен, этот старик.
– А отчего вы сами, евреи, – старшие, не удержите их? Ведь вы же знаете, сколько ваших там?
Он вскочил от этих слов.
– Ваше благородие! И что же мы можем сделать? Разве они хотят нас слушать? Ваше благородие! Вы знаете, это чистое несчастье…Мальчишки паршивые!
– Все-таки надо удерживать вашу молодежь.
– Ваше благородие, как их можно удерживать!.. Я – старый еврей. Я себе хожу в синагогу. Я знаю свой закон… Я имею бога в сердце. А эти мальчишки! Он себе хватает бомбу, идет – убивает… На тебе – он тебе революцию делает… Так что же, в чем дело?! Всех их, сволочей паршивых, всех их, как собак, перевешивать надо. И больше ничего, ваше благородие.
С тех пор когда меня спрашивают: «Кого вы считаете наибольшим черносотенцем в России?» – я всегда вспоминаю этого еврея… И еще я иногда думаю: ах, если бы «мальчишки», еврейские и русские, вовремя послушались своих стариков – тех, по крайней мере, из них, кто имели или имеют «бога в сердце»!...».
В 1913 году Шульгин в газете «Киевлянин» выступает решительно против государственного правосудия и прокуратуры в печально знаменитом деле Бейлиса, поскольку видит, что обвинение шито белыми нитками. За это выступление он был обвинен в распространении «заведомо ложных сведений о высших должностных лицах» и даже в начале 1914 года приговорён судом к тюрьме сроком на три месяца. От заключения Шульгина спасла лишь депутатская неприкосновенность.
Есть также поздние свидетельства, что к концу жизни Шульгин сильно поменял свои взгляды на «еврейский вопрос», причиной чего послужили Холокост и дружба с неким ортодоксальным литовским евреем. И когда Шульгина тогда спрашивали, не антисемит ли он, то он в ответ лишь рекомендовал почитать свои статьи о «деле Бейлиса».
Узел № 3: Адвокат Ленина
Уже к концу гражданской войны Шульгин начинает надеяться, что красные скоро побелеют: они навели порядок и дисциплину в своей армии, ввели нэп и восстановили границы Российской державы. Белая мысль, думает Шульгин, вкравшись в их подсознание, покорила их и соединилась с красной волей:
«Им, красным, только кажется, что они сражаются во славу “Интернационала”… На самом же деле, хотя и бессознательно, они льют кровь только для того, чтобы восстановить “Богохранимую Державу Российскую”... Они своими красными армиями (сделанными по-“белому”) движутся во все стороны только до тех пор, пока не дойдут до твердых пределов, где начинается крепкое сопротивление других государственных организмов ... Это и будут естественные границы Будущей России... Интернационал “смоется”, а границы останутся...»
Как русский националист Шульгин приветствовал то, что «красные… на свой манер прославили имя русское, …как никогда раньше». Движимый государственнническимисоображениями, он постепенно меняет свое отношение к коммунистам настолько, что готов даже защищать Ленина на Страшном Суде. В октябре 1957 года, то есть за год до появления «Опыта Ленина», Шульгин запишет:
«Под утро приснился мне Ленин... И поздоровались мы дружественно. Но где мы встретились? Это интересно: мы встретились на том свете… Не только [Ленин], я знал, что мы находимся с Лениным в трансцендентальном мiре, но знал и то, что сейчас над ним будут вершить Страшный Суд. Впрочем, в этом Суде я не ощущал ничего страшного, наоборот, я знал, что это будет суд правильный и справедливый. И я сказал Ленину:
– Хотите я буду вашим защитником?
И он ответил согласием.
Я думаю, он понял. Я из тех, кто много от Ленина пострадал. Поэтому моё слово в его пользу будет весить больше, чем тома его последователей, сделавших на Ленинизме карьеру».
Советский социализм по мнению Шульгина отвечает таким свойствам русского народа, как общинная организация и любовь к авторитарной власти. Правда, в работе «Опыт Ленина» Шульгин говорит и о серьезных проблемах в СССР. Одна из них – сепаратизм национальных окраин:
«Положение Советской власти будет затруднительное, если, в минуту какого-нибудь ослабления центра, всякие народности, вошедшие в союз Российской империи, а затем унаследованные СССР, будут подхвачены смерчем запоздалого национализма. Все они тогда начнут вопиять, призывая небеса во свидетели, что они требуют только того, что поощряла Советская власть, когда дело не касалось её самой.
– Колонизаторы, вон из Украины! Вон из Крыма! Вон из Грузии! Вон с Кавказа! Вон из Казахстана! Узбекистана! Татарии! Сибири! Вон, колонизаторы, из всех четырнадцати республик. Мы оставим вам только пятнадцатую республику, Российскую, и то в пределах Московии, набегами из которой вы захватили полсвета!».
При этом Шульгин довольно критичен, его апологию Советской власти никак не назовешь лакировкой действительности. Он видит, что в народе одновременно распространено «хулиганство и пьянство; презрение к женщине; вороватость, озорство детей; четыре квадратных метра жилплощади и другие неувязки; необузданность желаний, которые обгоняют возможности их удовлетворения, какие-то представления, что в других странах лучше… При несомненном для меня добродушии русского народа откуда эта в нём злобность?».
В заключение он говорит, что присутствовал при самом зарождении “Опыта Ленина” и не давал согласия, чтобы родина была положена на стол экспериментатора.Однако теперь он считает, что в этом вивисекторском опыте надо идти до конца:
«Я знал, что операция будет мучительна и никакие анестезирующие средства не помогут. Поэтому я боролся всеми силами против операторов… Но моя личная судьба — это ничтожная песчинка в грандиозном “Опыте Ленина”… Если бы от меня зависело, я предпочел бы, чтобы этот эксперимент был поставлен где угодно, но только не на моей родине. Однако если он начат и зашёл так далеко, то совершенно необходимо, чтобы этот “Опыт Ленина” был закончен. А он, возможно, не будет закончен, если мы будем слишком горды».
98 лет жизни Шульгина, практически целый век русской истории – это вызревание русской революции, революционная катастрофа, гражданская война и раскол, потом попытка смирения с «опытом Ленина», наверно, не слишком удачная, потому что слишком много ему простившая и забывшая, где Ленин признан однозначнымисторическим победителем. Но материализм и воинствующий атеизм, беспощадная жестокость к политическим противникам, исторической России и Церкви… – на этом фундаменте по определению не могло возникнуть прочное здание.
И тем не менее, на пути изживания русской гражданской войны и исторического примирения красных и белых во имя будущего России и наших детей, фигура Шульгина одна из важных. Ведь у него хотя бы были силы и широта мышления, потребные для того, чтобы заглянуть «за линию фронта» и там тоже увидеть своих, русских людей.
