УЧИМСЯ ГОВОРИТЬ ПО-РУССКИ

Пятнадцать ребятишек из детского дома в белорусском городке Кобрин — такова большая семья воспитательницы и филолога Натальи КОСТЮК. Ее рассказ о том, как брошенные дети учатся правильно говорить по-русски (у большинства диагноз — «общее недоразвитие речи»), познают наш недобрый мир, нашу общую историю, находят новых родителей и свою новую родину, делают первые шаги в Православии…

Встреча

В большом шумном нашем детском доме можно встретиться с кем угодно и с чем угодно. Встречи, правда, происходят скорее безрадостные и не всегда желанные.

— А-а-а! — неожиданно громогласно для своего худосочного и неразвитого тела орет косоглазый, лопоухий мальчишка и со всего размаху вдруг опрокидывается на пол.

— Колька Печур. Пять лет, — нервно знакомит меня с новеньким детдомовская медсестра. — Отец — наркоман. Сидит. Мать — алкоголичка. В розыске. Встречайте, Вениаминовна!

Спешно подбегаю к Кольке и пытаюсь поставить его на ноги, чтоб, неровен час, ребенок не застудился на холодном полу. Бесполезная затея… Ребенок с недетской силой вырывается из рук и вновь с грохотом падает, увлекая вслед за собой скатерку с игрового стола. На пол в беспорядке катятся чашечки, баночки, льется вода из вазочки с самшитовыми ветками.

Медсестра стремительно покидает «поле боя», и я остаюсь одна, лицом к лицу со своими детьми. Пятнадцать дошколят собраны в одну группу и отданы под мое начало. Пятнадцать брошенных родителями, одиноких маленьких людей, в чьих изломанных судьбах — вся история и география моего родного Полесья. Они неугомонны и крикливы, капризны и агрессивны. Их сложно заинтересовать книгой или мультиком. С ними очень тяжело. И их неимоверно жалко. В медицинском журнале напротив детских фамилий нет ни одной записи, которая свидетельствовала бы о полном физическом или психическом здоровье ребенка. И почти в каждой рефреном звучит, словно приговор: «общее недоразвитие речи». Мои дети к своим пяти-шести годам в большинстве своем говорят мало, невразумительно, односложно. Между собой они и вовсе редко общаются, отделенные друг от друга барьером различий многочисленных говоров Полесья.

Наша земля хлебнула немало лиха в былые времена. Большие земли вокруг нее враждовали, ссорились, дрались. А больнее всех доставалось Полесью, потому что, на свою беду, оно всегда лежало на стыке чуждых ему амбиций и интересов. Войны отшумели, страсти улеглись, обиды забылись. Не забылись слова — русские, польские, украинские, белорусские — они сплелись в замысловатые венки полесских говоров, у каждого из которых своя история, своя нелегкая судьба.

А я — в ответе за нелегкие судьбы моих детей, за судьбы этих пятнадцати, которые пока не понимают ничего вокруг, не понимают друг друга, не догадываются, как глубоко они несчастны. Я хочу их согреть. Пусть увидят, с какой радостью готов принять их в себя мир. Пусть поверят в свою значимость и исключительность. Пусть почувствуют, как бесконечно дорого мне даже само общение с ними.

— Дети! — кажется, уж слишком жизнерадостно начинаю я. — Будем учиться говорить по-русски! Русский язык поможет нам с вами лучше узнать и понять друг друга. Ну как, согласны?

Колька Печур согласно кивает головой, но, бессильный противостоять своим наклонностям, вторично стаскивает с игрового стола не подсохшую еще с первого раза скатерку. На пол вновь с грохотом падают и на этот раз вдребезги разбиваются хрупкие чашечки и вазочка из-под самшитовых веток. Заметая осколки, с надеждой вглядываюсь в лицо Юлика Юзепчука. Но ничто на свете не в состоянии отвлечь его сейчас от сосредоточенного разглядывания собственных тапочек, синих, в ярко–желтую крапинку. Перевожу ищущий взгляд на Валю Чудук и несказанно удивляюсь, когда она, напрочь игнорируя тему нашего разговора, почему-то просит меня подарить ей… телефон.

— Ты, наверное, будешь разговаривать по телефону с мамой? По-русски? — все еще надеясь направить разговор в нужное мне русло, услужливо подсказываю я.

Нет, Валя ни с кем не будет разговаривать. Ей уже не интересен телефон. Ей вообще не интересно ничто живое на земле. Удрученная таким поворотом событий, пытаюсь встретиться глазами хотя бы с Катей Лешик. Но, уединившись в углу за стеллажами, та меланхолично раскачивается из стороны в сторону на широко расставленных ногах, и мне очень скоро становится невмоготу слышать ее монотонно-бесконечное «м-м-м».

— Ну что ж, вот и договорились, — вздохнув, почти оптимистично подвожу я итог «беседе», сильно сомневаясь, однако, в душе, что смогу здесь обучить хоть кого-нибудь не столько говорить по-русски, сколько вообще говорить.

«Имениновна»

Для начала выбираю не самое легкое задание. Сходу выговорить мое замысловатое отчество под силу очень немногим. Простейший для нашей группы вариант — «Мивинана» — меня вполне устраивает. Более изощренный — «Витаминовна» от Юлика Юзепчука — поначалу несколько настораживает, но впоследствии немало и веселит. Выбор же Колядича Руслана — «Имениновна» — неожиданно заставляет в корне изменить взгляд на самое себя. Все–таки так празднично и радостно меня не додумывался называть еще никто на свете.

У Руслана в прошлом году папа умер от алкогольного отравления, предварительно своим пьянством сведя в могилу маму. Осиротев к пяти годам, мальчик перенес несколько болезненных операций на обеих уродливо искривленных от рождения ногах. Претерпев в своей маленькой жизни много бед, он знает наверняка, что собственных детей никогда не станет поить «всякой гадостью», как это делал с ним его папа, «когда был еще совсем живой и совсем пьяный».

— Русик, — назидательно говорю ему я, — «море», «тряпка» и «курочка Ряба» надо по–русски произносить не твердо, а мягко.

— «Море», — мягко произносит Русик и хохочет во весь рот. — Ты не знаешь, Имениновна, море не твердое, а оно совсем очень мокрое!

Верю Руслану безоговорочно. По программе «Дети Чернобыля» он минувшим летом гостил у бездетной супружеской четы в Италии и о море готов теперь на правах очевидца рассказывать часами. У Руслана васильковые глаза, ржаные колоски бровей и белесая мягкая челочка.

— Руслан, ты Русик или белорусик? — злонамеренно ввожу я его в замешательство.

— Белорусик, — осуждающе взглянув на меня, строго отвечает он. — Но я умею говорить и по-русски. Потому что я — Русик.

— Значит, Русик-белорусик? Не возражаешь?

Руслан не возражает. Он внимательно слушает сказки и в месяц одолевает наизусть всего «Айболита». Катя Лешик вообще снисходительна к Чуковскому только благодаря Руслану. Когда он с книгой на коленях важно «читает» «Айболита», вся группа внемлет ему, раскрыв рты и чуть дыша. И даже Колька Печур на это время добровольно переключает свое внимание с побивания посуды на ознакомление с лучшими образцами русской детской литературы.

Через месяц Руслан справляется и с «Бармалеем». Этот литературный «триллер» неизменно держит в напряжении всю группу. Колька Печур, сам не свой от нахлынувших чувств, не отходит от Руслана ни на шаг и безуспешно пытается поведать ему о чем-то своем, созвучном творчеству великого Чуковского. Наконец, когда однажды к завтраку детям подают оладьи под шоколадной подливкой, к которой у Кольки презрительное отношение как к непростительному переводу ценного продукта, он старательно по-русски проговаривает самую первую в своей жизни фразу:

— А мне не надо ни мармелада, ни шоколада!..

Радостный хор звонких детских голосов с готовностью завершает кровожадную бармалеевскую ци-тату:

— …А только маленьких, да, очень маленьких детей!

И я созреваю для мысли, что с Чуковским, пожалуй, следует пока повременить, а в деле освоения русского языка — несколько изменить приоритеты.

Суворов

Очень кстати приходится кинофильм о Суворове, показанный по ТВ в один из зимних вечеров. Правда, включенный телевизор, как и всегда у нас, не собирает перед собой слишком многочисленной аудитории. И мне поначалу и в голову не приходит соотнести между собой Суворова и вдруг испортившееся настроение Юлика Юзепчука. Ребенок, между тем, потерянно ходит из угла в угол, хмурый, поникший и безучастный ко всему на свете. И когда он наотрез отказывается от апельсина в пользу вечно голодного Печура, я уже не на шутку тревожусь.

— В чем дело, Юлик? — спрашиваю я его как можно мягче и проникновеннее.

Огромные черные глаза смотрят мимо меня. Между бровей залегла тонкая морщинка тяжкого раздумья.

— Витаминовна, а чаго Суворов? — наконец вслух пытается разобраться в своей проблеме Юлик.

— Не чаго, а чего, — строго поправляю его я. — И по-русски все-таки лучше сказать «почему». Так что с Суворовым-то?

В процессе крайне затруднительного для Юлика диалога, в котором принимает участие вся без исключения группа, постепенно расставляем необходимые точки над «i». Оказывается, фильм про Суворова, хоть и не снискал всеобщего к себе внимания, но Юлику каким-то чудесным образом все-таки в душу запал. По крайней мере, вскоре становится очевидным, что ему, как, впрочем, и всем в группе, без Суворова жизнь теперь не в радость. Значит, в скором времени предстоит поход в музей-усадьбу Суворова «Кобринский Ключ». Глубокий снег и легкий морозец — не преграда в неистребимом человеческом стремлении познать неизведанное. И очень даже приятно, что детдомовцев пускают в музей бесплатно.

Около часа отчаянно шумим возле каждого стенда. Детям интересно все: от диковинного вида оружия XVIII в. до парадного мундира светлейшего князя Потемкина. На Кате Лешик лица нет. Из рассказа экскурсовода она узнала, что в суворовские времена обувь тачалась без расчета на правую и левую ноги. Бравые солдаты Суворова были избавлены от необходимости ломать себе голову над тем, «смотрят ли их сапоги друг на друга или врозь ». Потрясенная этим обстоятельством, Катя впервые правильно и совершенно четко произносит русское слово «сапоги» и не хочет уходить из музея. Юлик Юзепчук сочувственно берет ее за руку и обещает уговорить Колядича Руслана почитать «Айболита» специально для нее.

Исторический экскурс в прошлое России не проходит даром. Когда в начале весны отец Владимир из кафедрального собора святого Александра Невского настаивает на крещении детей, они поначалу не совсем понимают, зачем для этого надо идти в храм. Рассказываю им о 1812 годе, говорю о том, что храм построен на месте захоронения русских воинов. Они погибли в бою, в котором Наполеон впервые за время своей европейской кампании потерпел поражение. Подозреваю, что я была очень убедительна. Вся группа к концу моего вдохновенного рассказа дружно выражает полную готовность осмотреть исторические места.

Праздник

После таинства крещения дети довольно разглядывают свои нательные крестики, неумело повторяют слова молитв.

— Имениновна! — в сильном волнении восклицает Русик Колядич. — Батюшка говорил очень не по-русски!

Успокаиваю «знатока» русского языка, как могу, и с мольбой взираю на отца Владимира.

— Приду непременно к вам в гости, — обещает батюшка. — И на церковнославянском языке будем с вами говорить, и на белорусском, и на русском. Вы, как я погляжу, настоящие полиглоты.

— Глоты… что? — по дороге в детдом недоумевает Русик.

Он уже бесповоротно убедился в некомпетентности отца Владимира и с удовлетворением подводит итог своим лингвистическим изысканиям:

— Когда батюшка к нам придет, он от нас сразу научится хорошо говорить по-русски.

…Дни, сменяя друг друга, бегут без оглядки, и город однажды расцвечивается красными и красно–зелеными флагами. Скоро День Победы.

— Это праздник? Да, Мивинана? — спрашивает Валя Чудук. — Будут гости и конфеты?

Ответа напряженно ждет вся группа. Кто б сомневался, что праздники, если чем и хороши, то в первую очередь обилием конфет! Нет конфет — нет праздника. Но каков же тогда праздник Победы?

— Деточки-конфеточки мои! — медленно проговариваю я, выигрывая время для раздумий. — День Победы, конечно же, праздник. Но такой, когда мы сами будем дарить что-нибудь. Например, цветы.

— Кому? — искренно изумляется Колька Печур, всегда очень трепетно воспринимающий лично ему подаренные конфеты.

Я смотрю на Печура, на обращенные ко мне лица всех моих детей и с сожалением понимаю, что не смогу в одночасье доступно рассказать им о войне с ее взлетами человеческого духа и неисчислимыми страданиями, которые принес на нашу землю враг. …Решено: на День Победы едем в Брестскую крепость.

В Крепости собрался, кажется, весь город. Дети изумлены обилием здесь цветов, музыки, орденов на груди «бабушек и дедушек», сиянием Вечного огня. Нам всем теперь понятно: это – настоящий праздник, но такой, когда конфет совсем не хочется.

Притихшие, стоим у Холмских ворот. Я рассказываю детям о воинах, которые защищали свою большую, общую для всех Родину. Они были разные и знали — каждый — свой собственный язык. Но здесь, в крепости, сражаясь с врагом, говорили на одном языке, русском. Может, потому в конечном итоге и смогли победить?

— Они потому что договорились, — поражает меня своей рассудительностью Русик Колядич. — Мы с Юликом всегда договариваемся, и Вовка из старшей группы нас сразу боится.

В возвращающемся домой детдомовском микроавтобусе — сонное царство. Уставшие дети, свернувшись калачиком, как котята, спят в глубоких креслах, обтянутых пушистым искусственным мехом. Русик уютно устроился у меня на коленях и сквозь сковавшую его маленькое теплое тело дремоту едва слышно спрашивает неожиданно для меня:

— Имениновна, а в Италии есть Брестская крепость?

Я более чем уверена, что в Италии Брестской крепости нет и в помине. Но Русику об этом ничего не говорю. Он и сам вскоре обо всем узнает. Когда бездетная итальянская чета, у которой он гостил прошлым летом, оформит все документы на усыновление, Русик-белорусик превратится в итальянца. И вряд ли тогда он долго будет вспоминать о Брестской крепости с ее защитниками, говорившими по-русски.

Страна забвения

…Утро следующего дня приносит радостное известие. Мы ждем в гости отца Владимира. Колька Печур счастлив до самозабвения. Но слишком мал его словарный запас, чтобы выразить переполняющие детскую душу чувства. И Колька, используя свой давно апробированный метод, смело обращается к авторитету обожаемого им Чуковского.

— И всем по порядку дает шоколадку! — без устали повторяет Колька крылатую фразу из ставшего для него учебником жизни «Айболита», и вовсе не трудно догадаться, чего именно он ждет от отца Владимира.

Батюшка вполне оправдывает Колькины ожидания. Он входит в группу шумный, веселый, очень домашний и «всем по порядку» раздает конфеты и шоколад.

— Ну что, мои дорогие, — усаживаясь в окружении детей на диван, спрашивает он, — не забыли, как надобно осенять себя крестным знамением?

— Не забыли, — отвечает за всех Юлик Юзепчук. — А Русику это не надо. Он будет с мамой и папой жить в Италии и все забудет. Правда, Витаминовна?

— Не забуду! Я вот как умею креститься! — яростно возражает Руслан, многократно демонстрируя всем свое умение.

— А в Италии зато будешь не по-нашему креститься! — не унимается Юлик. — И говорить будешь не по-нашему.

Русик растерян. Он не знает, что возразить на этот раз, и его васильковые глаза наполняются горючими слезами.

— Не надо было тебе совсем учить русский язык, — жалеет его Валя Чудук, — а надо было совсем учить итальянский язык. Мивинана, ты знаешь итальянский язык?

Сокрушенно вздохнув, признаюсь в собственной несостоятельности. Но отец Владимир, превосходно владеющий итальянским, уверяет всех, что в любой стране вполне можно жить, не забывая русского языка.

Батюшка и не догадывается, как быстро мои детдомовские дети забывают обо всем в этой «любой стране» — Италии, Германии, Ирландии, куда уезжают со своими приемными родителями. Они уезжают, забирая с собой часть моей души, навсегда становясь далекими и чужими. И только Богу ведомо, как тяжело переживаю я эти их заграничные отъезды.

К концу весны документы на усыновление Руслана уже готовы. Прощаясь с друзьями перед отъездом в Италию, он долго плачет, целуется со всеми, крепко обнимает меня и обещает не забыть об умении креститься и говорить по-русски. Но уже через месяц мы получаем письмо от усыновителей бывшего Русика-белорусика, в котором они взахлеб описывают замечательное житье-бытье нынешнего Алессандро на берегах Средиземного моря. Дети молча разглядывают вложенную в конверт фотокарточку, на которой улыбающийся и нарядный Алессандро запечатлен на фоне роскошного готического собора сразу же после католического обряда крещения.

— Витаминовна, а ты не думай, — вздыхая, обращается ко мне Юлик Юзепчук и в утешение протягивает толстую потрепанную книжку. — Ты лучше почитай.

Мы с детьми молча разбрасываем по ковру маленькие цветастые подушечки и, удобно расположившись среди них, долго-предолго читаем русские народные сказки. Нам хорошо быть вместе. Мы понимаем друг друга с полуслова. И мы очень любим вести между собою бесконечные задушевные разговоры. Правда, не по-итальянски. Но зато по-русски! И с каждым разом все лучше и лучше.

0
0
Сохранить
Поделиться: