Зачем вообще человеку общение? Разве человек не имеет право жить сам по себе? Разве внутренняя самодостаточность, не требующая «подпитки» извне, не является признаком духовного богатства человека? Разве не может быть счастливым человек, лишенный общения с себе подобными? Эти вопросы требуют ответа от каждого из нас, и любая религия пытается помочь его обрести. Ответ, который дает христианство, — это как раз то, что делает его религией совершенно исключительной. Этот ответ связан с христианским учением о Троице. Выражается это учение формулой, которая выглядит логически противоречивой: Бог один, но в Трех Лицах — Отец, Сын и Святой Дух.
Обоснование этого христианского догмата веры потребовало столетия бурных и подчас трагических споров и титанических усилий мысли не одного поколения выдающихся философов и богословов. Почему же это учение имеет такое принципиальное значение для христианства? Дело в том, что именно в этом учении раскрывается представление о Боге не как Абсолютном Существе, а как о Личности. Именно христианство (и только оно) открыло миру, что Бог — это не абсолютная сила, или разум, или фатум, а конкретная Личность, Которой мы говорим — Ты. Условием же личностного бытия является общение. Общение или любовь — это единственный способ самореализации для личности. Поэтому даже в рамках библейского, ветхозаветного монотеизма, где Бог, безусловно, — Личность, остается некоторое внутреннее противоречие. Если Он Личность, то к кому-то должна быть изначально обращена Его любовь, и Он с кем-то вступает в общение, еще прежде создания тварных личностей — людей. Бог не может быть одинок и не является таковым, только потому, что Он — Троица. Именно поэтому одно из названий христианской веры — религия любви. Потому что Церковь учит, что изначальным принципом самого бытия, всего вообще, что существует, является нерасторжимое общение любви Трех Божественных Лиц. Для христианина общение и любовь — это отправная точка оценки и видения мира.
Журнальную статью невозможно превратить в богословский трактат о Троице, да и время, когда богословские трактаты захватывали и волновали все общество, а не горстку специалистов, давно ушло. Однако, именно христианский догматический принцип Любви Божией лег в основу европейской цивилизационной модели. Поэтому он легко прослеживается и в истории, и в философии, и в культуре. Более того, можно заметить, как трансформируется общественное сознание в зависимости от того, как оно соотносит себя с этой христианской максимой. Замечательно, что в эпоху, когда массовое сознание было христианским, проблема общения не воспринималась так остро, как сейчас. Конечно, тема одиночества — это одна из вечных философских тем, в частности, всегда находившая свое место в высокой литературе. Вместе с тем, о каком-нибудь «кавказском синдроме» в России девятнадцатого века почти ничего не было известно, а знаменитый «афганский синдром», а затем «чеченский» и многие другие стали серьезной проблемой современного российского общества. И в первую очередь, это проблема непонимания, т. е. проблема общения.
Есть замечательная возможность оценить христианский взгляд на проблему общения и его современную интерпретацию на примере литературном. В классической английской литературе есть известный роман об одиночестве — «Приключения Робинзона Крузо» Даниэля Дефо. Сейчас он воспринимается как приключенческая литература для юношества, но при всей своей наивности он был создан как программное политическое и философское произведение. Тем более интересно сопоставить этот роман с его римейком, написанным современным французским католическим автором Мишелем Турнье и с последней французской экранизацией романа по сценарию Фредерика Виту с Пьером Ришаром в главной роли.
В этом сопоставлении, при общей схожести сюжетов, поражает полная противоположность выводов и оценок. У Даниэля Дефо Робинзон Крузо — это в первую очередь христианин, который, оказавшись один на острове, продолжает выполнять свой долг, понимая, что Богу не все равно, как он переносит свое одиночество. Ощущением того, что Робинзон на самом деле совсем не одинок, наполнен весь роман. Замечательно и то, что Робинзон ведет себя так, словно он вовсе не один-одинешенек посреди океана, а как будто продолжает вести жизнь в обществе. В романе это подчеркнуто трогательными и наивными строками о том, как герой переодевается к обеду, сервирует свою трапезу и т. п. Конечно, важны не эти детали английского буржуазного быта, а то, что Робинзону совсем не все равно, как оценили бы его жизнь соплеменники. Он продолжает ощущать свою связь не только с Богом, который повсюду, но и с людьми, которых вообще не надеется больше никогда увидеть! История с Пятницей тоже очень показательна. Этот абориген оказался в ситуации прямо противоположной: живя среди своих соплеменников, он бесконечно далек от них — дикари хотели его съесть. Пятница стал для них просто пищей, т. е. перестал быть человеком. Вновь он становится человеком, только оставшись на необитаемом острове с Робинзоном и с Богом, к Которому он приходит через своего избавителя. Наконец, едва ли не самые пронзительные строки романа, действительно ставящие его автора в один ряд с великими английскими писателями, посвящены эпизоду расставания Робинзона с островом. Он прожил на нем двадцать восемь лет — всю жизнь. Сам создал свою страну, свой абсолютно ни от кого не зависимый мир. И вот, ему представляется возможность вернуться на Родину, где его никто не ждет, где все изменилось, и где он давно чужой. И Робинзон возвращается. Не потому что ему этого хочется, а потому что он считает это своим долгом — вернуться к людям, как бы это ни было трудно!
В литературном римейке и в современной экранизации все наоборот. Современный Робинзон Крузо о Боге не вспоминает и постепенно все больше и больше «освобождается» от «условностей цивилизации». Он все больше ощущает себя никому-ничего-не-должным — верх блаженства для современного массового сознания. Конечно, под влиянием современного Робинзона Пятница только портится. Зато сам Робинзон воспринимает от него массу полезного: в первую очередь, простоту нравов и умение попусту не рефлексировать об окружающем. Наконец, окончательно слившись в гармонии с природой, Робинзон, когда представляется возможность уехать, вполне разумно остается на острове, а вот испорченный Пятница отправляется в Англию. При этом парадоксально то, что две независимые современные интерпретации — повесть и экранизация, далеко не во всем идентичные по сюжету, вполне совпадают по смыслу!
Проблема общения не в том, что увеличивающиеся информационные потоки захлестывают человека, а в том, как сам человек относится к Богу и к людям. Христианский ответ прост — далеко-далеко в океане, на необитаемом острове, один—одинешенек — человек никогда не одинок. Потому что он может общаться с Богом и через Него сохранить свою связь с другими людьми. Пример Робинзона совсем не единичен и далеко не самый поразительный. Церковь знает множество таких «робинзонов» — от древних подвижников, навсегда удалявшихся в пустыню, до современных монахов. Они никогда не чувствовали и не чувствуют себя одинокими и, удаляясь от мира, переживают и ощущают его скорби и болезни иногда гораздо острее, чем «мирские» люди.
Однако, это только одна сторона проблемы. Другая состоит в том, что по учению Церкви, человек после грехопадения... всегда одинок. В глубоко символическом повествовании библейской книги Бытия есть замечательная деталь. Одним-единственным штрихом Библия указывает на изменение отношений между людьми после грехопадения — появляется стыд. С точки зрения проблемы общения — это очень существенный факт. В первую очередь, именно стыд является препятствием к общению между людьми. Мы боимся открыться навстречу друг другу, более того, переносим этот страх и на отношение к Богу и боимся открыть свое сердце Ему. По замыслу Божьему человек был создан не один, а в единстве множества человеческих личностей. Они взаимопроникали, были предельно открыты друг другу. Это вполне естественно при условии, что Адам и Ева были единым целым. Нельзя стыдиться самого себя, нельзя быть закрытым по отношению к самому себе. После грехопадения каждая человеческая личность замыкается в самой себе — это и есть образ любого греха. Единый человеческий род дробится на множество индивидуумов, каждый из которых живет лишь для себя. Вместо принципа существования в любви, которая предполагает стремление разделить свое существование с другим, человек начинает жить по принципу борьбы за существование, который предполагает стремление отобрать у другого то, чем он существует.
В чувстве стыда, которое сопровождает грех, как раз и выражается осознание того, что вместо бережного и любящего отношения со стороны чужого человека мы ожидаем к себе отношения потребительского. Стыд — это естественная самозащита от этого посягательства, в чем бы оно ни выражалось. Это противоречие вносит в бытие человека после грехопадения трагический разлад. Как существо личное человек может обрести полноту своего бытия только в любви, т. е. в общении с Богом и другими людьми. Человек является полноценной личностью настолько, насколько он способен любить. В этом смысле способность к полноценному общению — это единственное мерило состоятельности человеческой жизни. Но полнота общения в принципе невозможна в падшем мире, т. к. грех и стыд разделяют людей между собой и отделяют от Бога.
Современному интеллектуалу незачем воображать себе рай и ад как прекрасный сад и камеру пыток соответственно. Эти образы для нас при всей их конкретности слишком условны. Зато каждый современный человек легко прочувствует картину ада, изображенную Льюисом в эссе «Расторжение брака»: это громадный серый, сырой, предельно скучный и некрасивый город. Дома в нем расположены за тысячу миль друг от друга так, что в принципе нельзя разглядеть соседа. Не потому что кто-то заставляет людей так жить, а потому что они друг друга терпеть не могут. Посередине города громадная автобусная остановка, на которой вечно кто-то бесцельно топчется и ругается. Каждый каждого ненавидит. Никто никому ничего не должен. По-настоящему никто ни с кем не знаком. Это образ существования в бесконечной тоске и одиночестве. При этом человек выбирает его совершенно добровольно, потому что так проще!
Этот льюисовский образ не оригинален, святые отцы говорили о том же еще в четвертом веке. В житии Антония Великого рассказывается, как, зайдя в заброшенный языческий храм, он получил откровение о том, что когда святые молятся за грешников, находящихся в аду, те получают возможность увидеть лица друг друга и получают облегчение. Здесь сам смысл молитвы за умерших связан с некоторой возможностью общения для них, а образом адских мук опять-таки является одиночество. Противоположный способ жизни гораздо сложнее. Так же как и образы райской жизни гораздо в большей степени условны. Тем не менее, есть и образ райской жизни, т. е. другими словами, полноценного человеческого бытия, связанный с понятием общения. Осколком рая на земле называют брак. Потому что в настоящем браке стыд преодолевается. Он просто становится почти бессмыслен, если муж и жена научились полностью доверять друг другу и жить по любви. Но, тем не менее, разделение между людьми даже в самых прекрасных формах человеческого общения не преодолевается окончательно. Каждый человек ощущает это тем острее, чем прекраснее и возвышеннее его отношения с близкими. В опыте святых людей больше всего поражает, что при своей способности проникать с любовью и благоговением в душу другого человека, они всегда страдали от ощущения недостаточности этой любви. Потому что никакие коммуникативные технологии, никакие человеческие усилия не позволяют достичь того абсолютного единства любви, которое достигается в общении Лиц Святой Троицы. Человек, созданный по образу и подобию Божьему, предощущает эту полноту, тоскует по ней, но сам не может ее достичь. Это возможно только с помощью Божией. Поэтому и за этим мы приходим в Церковь.
Церковь — это не «школа коммуникации». Ее задача — не разрушить все возможные барьеры между людьми: социальные, культурные, половые, возрастные и т. д. Церковь никогда не призывала отказаться от стыда. Наоборот, «бесстыдство» — это очень опасный духовный диагноз. Почему же Церковь так «непоследовательна»? С одной стороны, называет стыд следствием греха и говорит о необходимости его преодоления, с другой — порицает бесстыдство и заявляет о «дефиците стыда». Дело в том, что преодолевать стыд можно по-разному. Тот способ, который зачастую проповедуют различные «техники коммуникации» — от сложных программ управления персоналом компании до Дейла Карнеги и примитивных «пособий по обучению флирту» — предполагает потребительское отношение к человеку. В подобных технологиях всегда требуется в той или иной мере просто отбросить или прямо сломать стыд, потому что это защитный механизм, который не позволяет человека использовать. В случае, когда речь идет о грубом нарушении физического стыда — насилии, всем ясно, что никакого плодотворного общения возникнуть не может. Когда же речь идет о не столь примитивном, но не менее грубом вторжении в психику человека, это бывает не так очевидно.
В любом случае Церковь всегда предупреждает: настоящее общение требует осторожности и деликатности, обязательно связанной со стыдливостью и скромностью. В церковном понимании преодоление стыда возможно только как следствие преодоления разделения между людьми, но не как способ такого преодоления. Это возможно только если человек четко осознает, что в действительности людей разделяет грех, который можно победить лишь каким-то сверхусилием. Это усилие для самого человека невозможно. Оно требует абсолютного измерения, которое человеческая любовь обретает только в любви Божией. Так, семейная любовь, связанная общей любовью к Богу и служением Ему, становится вечной, растет и ширится с каждым совместно прожитым годом. Так, христианские подвижники всегда узнавали и узнают друг друга и всегда находят «общий язык», несмотря ни на какие барьеры — временные, возрастные, социальные, культурные или политические. Только они не разрушают эти барьеры, а поднимаются над ними. Потому что их всегда объединяет общая любовь к Богу и ближнему, имеющая объективный, ни от чего не зависимый божественный характер.
Поэтому Церковь — это не столько «школа коммуникации», сколько «школа любви». Все, к чему Она призывает в Таинствах, весь смысл покаяния, молитвы, духовной жизни — это стремление научиться любить самому и всегда остро чувствовать любовь Божию и любовь близких. И мы, как «робинзоны» в океане житейского моря, не должны смущаться тем, что ближние порой кажутся нам бесконечно далекими.
