Светлое завтра

Самая понятная мечта

«Зову я смерть, мне видеть
невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном
одеянье...»

Эти слова Шекспира может повторить каждый. Действительно, наш мир, мягко говоря, неидеален. А в Библии прямо сказано, что он «во зле лежит» (1 Ин. 5:19).

Но человеку свойственно мечтать.

Чтобы люди перестали друг друга обижать, чтобы все вокруг устроилось наилучшим образом, чтобы «счастья для всех, даром». Иными словами, хочется идеала. И хотя, конечно, все понимают, что идеал, как и горизонт, недостижим, но мечтать-то не запретишь. О добром, светлом обществе, где человек человеку — друг, товарищ и брат...

В наши дни, когда конкретную реализацию сей мечты мы испытали на своей шкуре, говорить об этом уже как-то не с руки. Сейчас люди ударились в пессимизм, никаким общественным идеалам не доверяя. Но никуда не деться от законов психологии, и уж тем более от законов духовной жизни. А согласно этим законам, в душе, во-первых, есть «свято место», а во-вторых, оно никогда не бывает пусто. И периоды разочарования неизбежно сменяются очередными надеждами, мечтами, социальными прожектами. С одной стороны, это хорошо, а с другой — чревато многими соблазнами.

С точки зрения христианского учения, в мечте об идеальном обществе отражается подспудная, зачастую неосознанная мечта о Царстве Божием. Христианское упование здесь проецируется в плоскость обыденного, земного бытия. Психологически это неизбежно. И в массовом сознании, взращенном на христианской культуре, вполне естественны мечты о грядущем земном царствии добра и справедливости. Что мы и видим в истории.

Завтра или вчера?

В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.

Стихи Николая Гумилева — это, конечно, лишь стихи. Но выраженное в них чувство — очень древнее. «Как хорошо было раньше...» даже у народов, находящихся на самых примитивных ступенях развития, были сказания о «золотом веке». И этот «золотой век» они относили к далекому, незапамятному прошлому. Когда мир был молод, и реки текли молоком и медом, и люди запросто общались с богами, и не было среди них бедных и богатых, гонимых и гонителей. А потом все испортилось...

Совсем иное представление о «золотом веке» мы видим в культуре ветхо-заветного Израиля. Оказывается, Бог создал время не просто так, а с некой целью. Оказывается, есть «история», есть какое-то развитие, движение к чему-то. Конечно, ветхозаветные пророки не пользовались подобной лексикой, но все их многочисленные пророчества как раз о том, что Господь избрал Себе народ, выращивает его, готовит к совершенно иной жизни, к вечному блаженству. Поэтому все войны, гонения, катастрофы — это временно. А потом придет Мессия, воцарится в Израиле, избавит свой народ от рабства, сокрушит врагов, защитит вдов и сирот, накажет злых...

Так возникло представление о будущем — и непременно светлом. И грядущее торжество добра и справедливости мыслилось именно здесь, в этом мире, не в каком-то инобытии. Именно здесь «...волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их» (Исайя, 11:6). Оставалось только ждать этого «светлого завтра», терпеливо перенося лишения и сохраняя верность Богу.

В христианстве сохранилось это видение. Смысл истории — это реализация Божьего плана по спасению человечества. Уже не одного отдельно взятого избранного народа, а вообще всех людей, кто этого спасения пожелал.

Но, по сравнению с воззрениями древних иудеев, наше «светлое завтра» будет несравнимо масштабнее. Преобразится все, сотворенное Богом, вся вселенная. Будет «новое небо и новая земля», т. е. мир перейдет в некое качественно иное состояние, которое пока мы в полной мере и представить не можем, видим его «как бы сквозь тусклое стекло, гадательно» (1 Кор. 13:12).

Нет, нет, нет, нет, мы хотим сегодня!

Господа! Если к правде святой Мир дороги найти не сумеет,
Честь безумцу, который навеет Человечеству сон золотой.

Печальные строки. И вот уже более полутора столетий эти слова Пьера Жана де Беранже цитируют все кому не лень. Как правило, оправдывая ими бегство от реальности в различные «виртуальные миры». Что же случилось за восемнадцать столетий, почему радостное упование первых христиан сменилось таким вот хорошо нам знакомым настроением?

С одной стороны, христианство предельно оптимистично. Всем открыт путь к спасению, смерть отныне не властна разлучить человека с Богом и грядет всеобщее воскресение во плоти, преображение мира.

С другой стороны, все это случится за рамками привычного нам бытия. «Новое небо и новая земля» не есть просто высшая точка развития земной истории. Это за гранью...

А что же «по эту сторону»? Ожидать ли «светлого завтра» здесь, в нынешнем состоянии мира? Оказывается, нет. Испорченность человеческой природы просто не может не проявиться в социальном устройстве, и потому земной рай невозможен. И более того, согласно многочисленным новозаветным свидетельствам, конец земной истории будет трагичен«.

К тому же Писание предупреждает, что «не в нашей власти знать времена и сроки». Конца света можно ожидать в любой момент, но ни в коем случае нельзя заранее предсказать его дату.

И поэтому христианский взгляд на будущее сдержан и трезв. В целом, глобально, земная история не ведет нас в светлое будущее. Конечно, возможны временные улучшения, более или менее гуманные периоды, но, как говорится, планетарной погоды они не сделают.

А как же мечта? Ведь очень трудно жить в мире, зная, что «здесь и сейчас земного рая не будет. Очень трудно готовить себя к встрече с Господом, ждать окончания времен — и сохранять при этом трезвость, не впадая в «апокалиптическую истерию». Гораздо легче представить себе, что все-таки можно каким-то чудесным образом изменить земную жизнь, перестроить ее на началах добра и справедливости. Страшный Суд — это потом, когда-нибудь, а вот пока... И даже если нет реальных средств достижения этого идеала, то помечтать-то можно...

И чем дальше человечество отходило от христианского восприятия действительности, тем более реальным казался этот навеянный безумцами золотой сон.

Заложенная мина

Надо признать — мечта о «светлом завтра» выросла именно на христианской почве. Дело в том, что есть в последней книге Нового Завета, Апокалипсисе, такие слова: «Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время... Блажен и свят имеющий участие в воскресении первом: над ними смерть вторая не имеет власти, но они будут священниками Бога и Христа и будут царствовать с Ним тысячу лет» (Откр. 20:2-3, 6). Речь тут идет о финальных событиях земной истории. И эти символические, загадочные слова книги Откровения нуждаются в истолковании. Как их понимать?

Было в истории Церкви и такое мнение, что после Своего славного второго Пришествия Христос установит на Земле справедливое общество, тысячу лет будет царствовать там с праведниками, дьявол же на это время окажется связанным. И лишь по истечении тысячи лет силы тьмы вырвутся на волю, бесчинствуя три с половиной года, пока Господь не разгромит их окончательно. Тогда и настанет Страшный Суд, тогда и будут «новое небо и новая земля».

Такое «буквальное» толкование было нередким в первые века христианства, разделяли его и некоторые святые. Но в дальнейшем оно не нашло в Церкви поддержки. Начиная с IV — V вв. по р. х. «тысячу лет» Христова царствования понимали символически. Имелось в виду создание Церкви, в которой люди находят спасение и защиту от власти сатаны. Именно в этом смысле и скован «змий древний».

Но некоторые христиане все же утверждали, что речь в Апокалипсисе идет именно о тысячелетнем земном царстве добра и справедливости, когда исцелены будут социальные язвы, когда никто никого не станет угнетать, а напротив, возлюбят друг друга. И волк ляжет рядом с ягненком... В общем, примерно так, как представлялось это ветхозаветным иудеям.

Такой взгляд получил название «хилиазма» (от греческого «хилиой» — тысяча). В III в. по Р. Х. хилиазм был осужден как epecь на Арсинойском соборе в Египте. Последующие соборы не касались этого вопроса, благодаря чему некоторые христиане (в том числе и современные) утверждают, что раз не было осуждения Вселенским Собором, то никакая это не ересь, а вполне православное учение. Т ем не менее такой подход не получил широкого распространения.

В богословском отношении хилиазм не слишком преуспел, однако он сыграл роль «мины замедленного действия». Идея эта стала питательной средой для возникновения многочисленных фантазий о грядущем земном рае. И это были не просто фантазии — хилиастическими настроениями вдохновлялись, например, чешские табориты в XVI веке, огнем и мечом приближая «светлое завтра». В наше время хилиазм присутствует в вероучении некоторых сект — адвентистов седьмого дня, Свидетелей Иеговы и др.

Но все же основной плод хилиазма — это не пара-тройка экзотических сект, а то умонастроение, которое возникло в Европе уже в Новое время, когда религиозное миросозерцание сменилось рационалистическим, когда в Просвещении и Прогрессе люди, уставшие быть христианами, увидели некие лучезарные горизонты. Осталась вера в грядущее тысячелетнее царство добра, но содержание этого добра, а также средства его достижения оказались уже совсем иными.

Дивный новый мир

Будет людям счастье,
Счастье на века —
у Советской власти
Сила велика...

Многие из нас помнят эту бодрую песенку советских лет. Конечно, оптимизм ее был насквозь фальшивым, но ведь паразитировал он на вполне искреннем чувстве.

Если в средние века о грядущем торжестве справедливости мечтало в основном простонародье, то, начиная века с XVIII, подобные умонастроения распространялись преимущественно в образованной среде. Тут много постарались французские просветители-энциклопедисты, о мировоззрении которых не зря было сказано «жизнерадостное упрощение всего и вся и проистекающий из этого беспочвенный оптимизм». Им действительно казалось, что все беды в социальном устройстве. Стоит сделать его справедливым, уравнять знать с чернью, богачей с бедняками — и наступит всеобщее блаженство. Ясно, что последующие ужасы Французской революции послужили тут холодным душем. Мечта о рае обернулась кровавым террором, мясорубкой, засасывающей всех — в том числе и своих идейных вдохновителей. Тут можно долго рассуждать о социальных механизмах, но сейчас интереснее разобраться в той идейной почве, на которой и вызревают все революции.

А суть — в отрицании греховной испорченности человеческой природы. Секуляризация, т. е. вытеснение Церкви из основных сфер общественной жизни, привела и к тому, что образованная часть общества вернулась фактически к античному взгляду на человека. «Нет ничего невозможного для людей» (Гораций), «В мире много сил великих, но сильнее человека нет в природе ничего» (Софокл). А раз так, то стоит лишь изменить внешние условия жизни — и все само устроится наилучшим образом.

Вопрос лишь в том, как эти условия изменить? Рационалистическое сознание видело два варианта. Революционно-силовой («все поделить») и научно-эволюционный («наука всех накормит»). В марксизме, кстати говоря, оба эти подхода слились. Однако эволюционный вариант все же в европейской культуре преобладал. А стремительный научно-технический прогресс, казалось бы, давал к тому все основания. Если в начале XIX века бытовая сторона жизни практически ничем не отличалась от средневековья, то в его конце появилось все, что нужно для счастья — железные дороги, телефон, паровое отопление... Счастья, правда, не прибавилось, но оно ожидалось в дальнейшем. Казалось, наука действительно может все. Фактически в сердцах многих и многих вера в науку заместила веру религиозную.

Именно тогда, в конце XIX — начале XX века в литературе появилось новое направление, «научная фантастика». Разумеется, корни фантастики можно найти еще в античности, но это именно что корни. А ствол вырос как раз на рубеже веков. И научная фантастика потому и оказалась столь востребованной, что отразила тогдашние массовые настроения. Это действительно была литература позитивистской мечты.

Куда ж нам плыть?

За поворотом, в глубине
Лесного лога,
Готово будущее мне
Верней залога.

Его уже не втянешь в спор
И не заластишь.
Оно распахнуто, как бор,
Все вглубь, все настежь.

Думал ли Борис Пастернак, что спустя полвека будущее станут сравнивать уже не с сосновым бором, а с бешеным зверем? Будущего начнут бояться... И ведь не случайно. Надежды на научно-технический прогресс не оправдались. Да, благодаря ему жизнь кардинально изменилась. Но в лучшую ли сторону? Угроза ядерной войны, экологический кризис, невиданные ранее болезни... продолжать можно долго. Конечно, многое стало гораздо удобнее, но... «электричество есть, а счастья нет».

И это на самом деле нормально. С христианской точки зрения, без проблем просто и не может быть. История «задана» человечеству как задача «повышенной трудности», однако, вполне посильная. Но решение заключается не в том, чтобы построить земной рай, а в том, чтобы преобразовать с Божьей помощью самих себя, свои души, подготовиться к встрече со Христом. И вовсе необязательно бежать для этого в пустыню или во «внутреннюю эмиграцию».

Выстраивая на христианской основе отношения с ближними, с нашим окружением, мы тем самым меняем и себя, и других. А значит, меняется и наша общая реальность — следствие наших дел, слов и мыслей. В какую сторону меняется — зависит от нас. Конечно, идеала мы никогда не достигнем, и более того — заранее предупреждены о конце земной истории. Но это не означает, что мы вообще бессильны что-либо изменить к лучшему. Трезвость не должна превращаться в бытовой пессимизм. Обратившись к истории, мы видим, насколько под воздействием христианского мировоззрения изменилась жизнь. Зверства и дикость потому нас так ужасают, что всеми печенками мы осознаем их неестественность, их несоответствие высшей правде. А ведь когда-то и человеческие жертвоприношения, и массовые казни, и пытки, и бесправье большинства людей считались нормой.

По-человечески понятен соблазн спрятаться от мерзостей жизни в красивые мечты. В мечты ли о золотом прошлом, в мечты ли о светлом будущем... «Только в грезы нельзя насовсем убежать, // Краткий век у забав, сколько боли вокруг...» Но невозможно ведь и принять сердцем «реальность, данную нам в ощущениях». Уж очень неприглядна. Куда же глядеть? В мифическое прошлое? В воображаемое будущее? Наверное, все-таки в настоящее — ведь только в нем мы и способны что-либо делать. Помня о том, что делаем мы не что иное, как наше будущее. Наше «завтра». А уж сколь светлым оно окажется, зависит от того, сколько света в нас самих.

Философ, палеонтолог и историк Иван Ефремов создал свою «Туманность Андромеды» (1957), опираясь на классические модели идеального государства — от Платона до Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы. Управление здесь осуществляется Советом, в который избираются наиболее уважаемые граждане, самые важные решения выносятся коллегиально — путем прямого и всеобщего голосования, всемерно поощряются науки и искусства, причем «доступные и понятные народу», например, танцы. Каждый член общества владеет несколькими профессиями и меняет их, сообразуясь со своими желаниями (которые удивительным образом совпадают с потребностями общества). Частной собственности нет — во-первых, граждане умеют ограничивать свои потребности, во-вторых, общество готово в любую минуту предоставить им все необходимое. Дети воспитываются не родителями, а «специалистами», причем с самого нежного возраста (впрочем, те мамы, которые не в силах расстаться со своим ребенком, высылаются в резервацию на «Остров Матерей» — Яву). Философы древности помещали свои идеальные города в отдаленных областях земли; мир, описанный Ефремовым, принадлежит будущему. Освоены межзвездные путешествия, установлен контакт с братьями по разуму (все разумные расы Вселенной объединились при помощи единой системы связи в сообщество — Великое Кольцо). Надо сказать, что, рисуя общество, по всем признакам коммунистическое, Ефремов на идеологию не напирает абсолютно — идеологических штампов и лозунгов читатель здесь не найдет. Молодежь у Ефремова может влиться во взрослое общество только после своеобразной инициации — Двенадцати Подвигов Геркулеса, каждый из которых представляет собой трудное и опасное, а иногда и морально тяжелое служение обществу; в больницах у постелей умирающих, на «великих стройках», в заповедниках... Есть и еще одно заметное отличие от предшественников. Ефремов один из первых наших писателей-фантастов понял, что человек должен не «покорять» природу, а сотрудничать с ней. Мир будущего построен у него, как сказали бы теперь, экологически грамотно — здесь сохранены все природные зоны, оборудованы заповедники, где на воле обитают крупные хищники, а люди живут не среди асфальта и бетона, а среди травы и деревьев. Мир, нарисованный Ефремовым, безусловно привлекателен — в нем люди живут творческой и яркой жизнью, избавлены от болезней, физически совершенны, не знают беспомощной унизительной старости, не отвлекаются на бытовые проблемы. Тем не менее, нашему современнику, даже самому «продвинутому», он показался бы неуютным. Например, у его обитателей начисто отсутствует... чувство юмора. Они считают его пережитком прошлого. Им чужды «бесполезные» метания, которые, собственно, и делают человека человеком. Они очень прагматичны и одновременно очень пафосны.

Полное совершенство статично и ничего, кроме скуки, вызвать не может. Аркадий и Борис Стругацкие задались целью «очеловечить» утопию, сделать ее более привлекательной, менее «холодной». С этой целью они населили мир, очень похожий на «ефремовский», своими современниками. В романе (вернее, цикле новелл, объединенных общими героями) Стругацких «Возвращение (Полдень, 22-й век)» (1962), действуют любимые герои поколения «шестидесятников»: первопроходцы, океанологи, охотники, биологи. С той только разницей, что осваивают они не тайгу и пустыню Гоби, а дальние планеты. Эти люди беззаветно преданы науке, они, в отличие от героев Ефремова, охотно и часто смеются, любят хорошую шутку и иногда склонны посибаритствовать. Идеальных красавцев и красавиц среди них тоже не так уж много. И уж конечно они не склонны демонстрировать свое умение танцевать перед тысячными толпами зрителей, как это делали героини Ефремова. Однако и здесь дети воспитываются в интернатах отдельно от родителей, частная собственность отсутствует, а сознательный гражданин не может отказаться выполнить распоряжение «сверху» — иначе его сочтут за ненормального. Надо сказать, что в дальнейших своих романах и повестях, посвященных «Миру Полудня», Стругацкие сделали свое общество будущего куда более сложным и драматичным, чем по началу в «Возвращении». Здесь есть тайная полиция, цензура, «закрытые темы» — неудивительно, что, в конце концов, в нем оказалось возможным прямое убийство невинного человека («Жук в муравейнике»). Тем не менее, «нашему» человеку общество, нарисованное Стругацкими, гораздо симпатичнее. Если бы нам пришлось на саамом деле выбирать, где жить, мы, наверное, выбрали бы «Мир Полдня» с его веселыми, не слишком красивыми и способными ошибаться но добрыми и адекватными людьми, а не холодный совершенный мир Ефремова с его идеальными 90-60-90, вечно молодыми женщинами и широкоплечими мужчинами с каменными лицами.

Очень интересный вариант утопии предложил польский врач, философ и писатель Станислав Лем. Его идеальное общество тоже отнесено в будущее. Вернувшись из дальнего космического путешествия (роман так и называется — «Возвращение со звезд», 1961), космонавт Эл Брегг сталкивается с миром, где полностью «отменено» насилие. Деньги здесь нужны исключительно на приобретение предметов роскоши; высокоразвитые технологии направлены только на то, чтобы удовлетворять человеческие потребности, вплоть до самых тонких и изысканных; тяжелую и однообразную физическую работу выполняют роботы и т. д. В этом мире — как в «утопиях» Ефремова и Стругацких — человек живет среди «гармонизированной» природы, техника не подавляет психику, каждый отдельный человек, пока он не мешает другим, пользуется защитой общества. Однако нашему современнику, привыкшему к опасностям космоса, тяжелому изматывающему труду и ежеминутному риску, здесь неуютно. Неудивительно — агрессивные начала человека в этом мире подавлены не благодаря самоконтролю и естественной эволюции, а благодаря... прививкам! Человек просто не может причинить боль другому человеку. Но «бетризация» (так называются прививки) имеет и побочный эффект — люди боятся рисковать жизнью, избегают опасных авантюр, просто физически не способны пожертвовать собой ради блага других людей или ради поиска истины. В конце концов Эл Брегг примиряется с миром будущего здесь еще не «отменили» такие высокие чувства, как любовь, дружба, ответственность. Интересно, что в обществе, «сконструированном» Лемом, молодые супружеские пары прежде, чем завести ребенка, должны сдать специальный экзамен, подтвердить свое знание педагогики и психологии, да и просто свою психическую полноценность. Ведь воспитание детей в обществе будущего — одна из самых сложных и почетных задач. Детям же квалифицированные психологи прививают навыки общения в специально подобранных группах, где представлены разные типы характеров, склонности, национальные особенности. Это делается для того, чтобы юные граждане с самого начала учились проявлять толерантность к своим собратьям.