Презентация книги Алексея Арцыбушева «Милосердия двери» состоится 5 мая в 18.00 в магазине «Библио-глобус» (-1 уровень, зал презентаций). Автор сам представит книгу.
А.П. Арцыбушев родился в 1919 году в дворянской семье, дед Алексея Петровича был министром юстиции Российской империи. Сам Алексей Петрович стал свидетелем великих и трагических событий XX века: родился в эпоху гражданской войны, видел Великую Отечественную войну, в 1946 году был осужден на 6 лет лагерей.
В автобиографическом романе А.П. Арцыбушев рассказывает о том, с чем пришлось столкнуться ему и его семье, повествование доходит до 1956 г. Воспоминания узника ГУЛАГа – не только свидетельство страданий, в первую очередь, это свидетельство мужества и умения выживать. Книга была написана автором на одном дыхании и... легла в стол почти на полтора десятилетия.
Автобиографический роман А. П. Арцыбушева высоко оценили за рубежом: в 2009 году автор стал почетным академиком Европейской академии естественных наук (Секция культурологии), получив медаль Иоганна Вольфгана фон Гете за текст книги «Милосердия двери» и медаль Леонардо да Винчи за лагерные рисунки, включенные в произведение. В 2010 году Академия удостоила Алексея Петровича Ордена чести за литературное творчество.
С разрешения издательства «Никея» публикуем отрывок из книги Алексея Арцыбушева
Алексей Арцыбушев. «Милосердия двери»
Так на одном безобидном, добром, сострадательном, бездомном человеке, не имеющем и не несущем зла, а одно добро, веру и молитву, следствие накрутило двадцать душ, двадцать преступников, «ставящих» себе целью «свержение» и «восстановление». Вы спросите: «Чего?» — «Монархии»! Следствием эти старики и старухи значились «подпольная организация», программу которой они же и состряпали. Что можно приписать старикам и старушкам, родившимся при царе, и мне — внуку царского министра, самому юному — мне было 26 лет, — кроме как «восстановление монархии»? Браво, Браво! Несгибаемые рыцари революции верны себе! Карающий меч занесен!
— Да что же это за организация без юных кадров, без молодой поросли, ведь кто-то должен свергать, стрелять, взрывать, не старушки же? А! Арцыбушев! Вот и террорист — налицо. Тем более дед — министр, дядя расстрелян, мать сидела (зря выпустили), досье с лихвой, с Мурома, с 11-летнего возраста и по сей день. Самарин, он же Алексеев, поработал на славу, наплевать на то, что этот мерзавец-Арцыбушев — знал, что он «сексот». Хитрая сволочь, наглая, сопротивляется, молчит, выгораживает. Ничего, мы его прижмем фактами, фактами, признаниями слабых, «виляющих». Их бить не надо, стоит припугнуть хорошенько или матом, он на них хорошо действует. Знаем мы эту вшивую интеллигенцию, не впервой нам их давить. Корнеева на допрос... Садись!
— Спасибо, спасибо, благодарствую.
— Иван Алексеевич, как себя чувствуете?
— Благодарю вас, хорошо.
— Передачи получаете?
— Нет, спасибо.
— Вы их сможете получать... если...
— Спасибо, благодарствую.
— Если вы хорошенько припомните все разговоры у вас на даче с Романовским и Арцыбушевым.
— Ну, я уже вам подробно все рассказывал...
— Припомните, хорошенько, а не высказывал ли вам в разговорах, ненароком, Алеша, как вы его называете, каких-нибудь, таких взглядов... мнений, предположений, намерений, могущих нанести... ну, скажем, вред отдельной личности... ?
— Что-то не ... п-ри-по-ми...
— Постарайтесь припомнить, чтобы вам не сидеть всю ночь до утра. Следствию известны его взгляды и намерения, нам, в общем-то, ваши показания и не нужны, они в ваших интересах, в ваших!
Припомните, не высказывал ли Алеша предположений или желаний... ну скажем применить насилие против... личности или личностей?
— Желаний? Нет! Мне...
— Что вам?
— Мне вспоминается, что он как-то сказал...
— Что сказал!!!
— Он, дай Бог памяти, он... сказал... Вот вспомнил! Он сказал, что их всех надо вешать... Уф...
— Кого всех?
— Их...
— Кого их? Сталина?!
— Не могу сказать... помню их!
Долгая пауза, следователь сосредоточенно пишет.
— Подпишите! У меня на даче, при очередном сборище антисоветского подполья, в присутствии Романовского Николая Сергеевича, Арцыбушеву Алексею Петровичу было поручено подготовить и осуществить террористический акт против Сталина.
— Я этого не говорил.
— Иван Алексеевич, но ведь это одно из другого вытекает!
— Мн... Да?
— Подписывайте! Не дожидайтесь, чтобы вас принудили!
— Хорошо, хорошо!
— Увести! Полдела сделано, гора с плеч! Одного показания мало! Для соблюдения «законности» необходимо подтверждение. Романовского на допрос!.. Садитесь, Николай Сергеевич.
— Благодарю.
— Как себя чувствуете?
— Как можно себя чувствовать в тюрьме?
— Тюрьма тюрьме рознь. Все зависит от поведения на следствии, от искренних признаний своей вины, раскаяния в совершенном, в правдивых показаниях, не только касающихся своей вины, но и соучастников. Все это облегчает не только тюремный режим, но и вашу участь впоследствии. Вам известно, что преступления ваши караются законом от пяти лет до высшей меры?
Какой диапазон! Наш демократический строй — самый гуманный в мире. Мы никого зря не осуждаем, мы ждем признаний, от которых зависит и наказание. Наша задача не уничтожить преступника, а исправить, помочь ему раскаяться, осознать вину не только свою личную, а общую, а она вам известна и вы ее признали.
— Да, да.
— Естественно, к тем, кто сопротивляется, упорно отрицает очевидность своей вины, не желает ее признать, несмотря на все улики, следствие вынуждено применить меры воздействия, чтобы помочь человеку осознать, исправиться. В этом наша общая задача, и вы нам должны в этом помогать. В нашем социалистическом государстве все для человека и все ради него. Вы думаете, легко прибегать к крайним мерам — лишать передач? Кстати, вы получаете передачи?
— Нет.
— Ну, так будете, если поможете нам разобраться... Лишать передач, а тем более сна, нам никого не хочется, но приходится, если преступник, несмотря на все улики, упорствует. Карцер, одиночки — тоже одна из мер, направленных на желание наше наставить человека на путь раскаяния. У нас есть и более сильные меры принуждения. (В это время за стеной раздается дикий крик истязаемого.) Слышите? Чекисты — самый гуманный народ, но они стоят на страже защиты родины от врагов ее, и тот враг, кто упорствует. Вот ваш «воспитанник», которого, по вашим словам, вы взяли, чтобы воспитать его в антисоветском духе, долго упорствовал, и вы виноваты в этом, это результат вашего воспитания. Следствию пришлось, скрепя сердце, применять к нему самые строгие меры воздействия, чтобы вышибить из него этот дух, искалечивший его психику, превративший его в фанатика и подлинного врага системы. Это дело ваших рук, Николай Сергеевич, а нам приходится исправлять ваши преступления и приводить его в сознание... Думаете, нам это легко делать? Нам жалко каждого человека, но у нас других путей нет, и метод воздействия необходим для вашей же пользы. Если раньше ваш воспитанник нагло себя вел, не признавал своих преступлений, не отвечал, не подписывал, выгораживал себя и вас, то сейчас, под давлением улик, во всем признался, мы вынуждены были «развязать ему рот» и для его же пользы, и для вашей, во всем чистосердечно признаться. С опозданием, правда, и это скажется на его дальнейшей судьбе. Наше правосудие — самое гуманное, от пяти до высшей меры, посмотрите, какой диапазон! Нам не за чем вас принуждать, хотя и вы можете не избежать применения к вам методов воздействия, если станете упорствовать. Ваш друг, Иван Алексеевич, без всякого принуждения показал, что в вашем присутствии, у него на даче ваш «Алеша» высказал некое мнение: «Что их всех надо вешать». Вы помните такой разговор?
— Что-то не помню.
— Вспомните, Корнилов хорошо его вспомнил, не заставляйте нас, не вынуждайте... Мы не хотим зря прибегать...
— Вешать, что?
— Не что, а кого! Вешать их!
— Кого «их»?
— Что вы дурака валяете, вы должны сами понять, кого «их». Не кошек же!
— Кошек?
— Вы что, хотите пойти в соседнюю комнату?
— Нет, нет, но я не понимаю, кого «их»?
— Корнеев признался, что у него на даче, в вашем присутствии Арцыбушев изъявил желание «всех их повесить»! Поняли? Нам, следствию, необходимо, чтобы вы вспомнили этот разговор, в противном случае... Мы будем вынуждены, вспомните о гуманном диапазоне мер пресечения.
Долгое молчание. Следователь слушает в наушниках трансляцию футбольного матча «Динамо» — «Спартак».
— Вспомнили?
— Ну, раз Корнеев говорит...
— Это уже другой разговор.
— Но он, может, лучше помнит.
— Вспоминайте и вы.
— Вполне возможно.
— Значит, говорил! А что вы еще могли бы сказать следствию об Арцыбушеве? В дополнение к сказанному.
— Ну... Ну, что этот человек склонен к всевозможным авантюрам.
— К каким?
— К разным.
— Он способен не только к авантюрам, но и к более рискованным действиям, скажем, к дракам?
— Да.
— Ну, а на более серьезные преступления, что-нибудь кинуть, взорвать, стрелять, убить?
— Нет, не думаю.
Длительная пауза, следователь пишет сосредоточенно протокол допроса. «Я, Романовский, предполагаю, что Арцыбушев А.П. склонен на всякие рискованные действия, способен рисковать своей жизнью и выполнить порученное ему задание. Я подтверждаю показания Корнеева в отношении разговора, состоявшегося на заседании организации у него на даче такого-то числа, месяца и года».
— Подпишитесь.
— Ваша формулировка не отражает ваших вопросов и моих ответов.
— Формулируем мы, ваше дело подписывать! Подписывайте, подписывайте. Арцыбушев сам во всем признался и дает исчерпывающие показания. Не принуждайте нас... применять меры. Нам куда проще без них и вам лучше. (Романовский подписывает).
— Все?
— Да, пока все, но на очной ставке вы обязаны подтвердить свои и Корнеева показания следствию, во избежание лишних неприятностей. На очной ставке следствию необходимо окончательно поставить все точки над Следствие слишком затянулось по вине бесполезного сопротивления вашего питомца. Теперь он это понял.
Пора кончать! Уведите арестованного!
Ну вот! Можно делать очную ставку. На ней они сами прижмут эту сволочь к стене. Только теперь их надо поощрить и в то же время припугнуть. Бить не надо, они и без этого сломлены.
— Алло! Передачи Романовскому и Корнееву разрешены, сообщите родственникам, пусть тащат.
Вот паутина, в которой следствие хотело меня запутать, чтобы юридически у них было бы основание узаконить предъявленную мне статью о терроре. Расчет простой — двое против одного. Преступление раскрыто и доказано! Организация состряпана, Криво-луцкий — ее организатор. Программа есть. Все сознались, кроме Тыминской и Арцыбушева, на старуху наплевать, а Арцыбушева прижмем с полным соблюдением законности и правосудия!!!
Антисоветская церковная, подпольная организация, ставившая себе цель свержения Советской власти и восстановление монархии в стране!!! Во как поработали «рыцари меча»! Славные чекисты высоко несут свое знамя от Дзержинского до Берии. Не напрасно на всех многомиллионных томах разных дел красными буквами, по диагонали начертано:
ХРАНИТЬ ВЕЧНО!
Очная ставка — ответственнейший момент в постановке, заключительный аккорд и... ордена... звездочка в погонах майора Дубыны и новые кресла, повышение и... Гонорары! Гонорары!
— Арцыбушев, на допрос!
Я не знал, куда меня ведут, но был готов ко всему. В лифте, стоя лицом к стенке, молюсь. Господи, помоги мне, батюшка, отец Серафим, помогите, помогите!
Вводят! Большой кабинет. Железный Феликс, кровавый палач, смотрит на меня в упор, железно и пронзительно, как ему и положено смотреть. «Отец родной», в золотой раме под стеклом, смотрит нежно, по-отечески, улыбаясь себе в усы, и думу думает большую о счастии всего человечества и о моем тоже! Под ними — трое, средь них мой Дубына, остальных не знаю, но все суровы. Стенографистка, молоденькая девка, сбоку, тоже смотрит сурово, как Феликс. Справа у стены — Корнеев Иван Алексеевич, чуть поодаль — Коленька. Вид у них — краше в гроб, сломлены напрочь! Я вошел вызывающе нагло, посмотрел на них призывающе, — выше головы! Я знал, что очная ставка дается для утверждения вины «одного — многими»!
Следователь: — Корнеев, подтверждаете ли вы, что в присутствии Романовского, на вашей даче, такого-то числа и месяца, Арцыбушев заявил свою готовность «всех их повесить»?
Корнеев: — Да!
Следователь: — Арцыбушев, признаете ли Вы правильность показаний Корнеева?
Арцыбушев: — Да! (облегченный вздох за столом). Да, но я хочу уточнить.
Следователь: — Пожалуйста.
Арцыбушев: — Я говорил это про акварельные рисунки, лежащие на столе!
Мне не были видны лица Коленьки и Ивана Алексеевича. Я был посажен спиной к ним. Следователи подняли брови.
Следователь: — Корнеев, подтверждаете ли вы свои, ранее данные показания, что Арцыбушев, по вашему заданию, готовил террористический акт против Иосифа Виссарионовича Сталина?
Корнеев: — Да.
Тут я вскочил со стула и, очутившись перед Корнеевым, заорал:
— Если ты, гад, топишь себя, топи сколько угодно, но не других! Когда, когда я это говорил? Сволочь, я тебя на первом этапе убью! Думай, что говоришь!!!
Я весь дрожал от злобы, от возбуждения, наверное, вид у меня был страшный. Меня схватили, скрутив руки, и посадили на место.
Во исполнение законности следователь повторил свой вопрос, будучи уверенным, что Корнеев ответит утвердительно.
Следователь: — Корнеев, вы подтверждаете?
Корнеев: — Нет!
Следователь: — Как нет?
Корнеев: — Не подтверждаю, меня принудили.
Следователь: — Романовский, вы подтверждаете ранее данные показания, в которых вы подтверждали показания Корнеева?
Романовский: — Нет.
Следователь: — Вы отказываетесь от ранее данных вами показаний?
Романовский: — Да, отказываюсь.
Следователь: — Корнеев?
Корнеев: — Отказываюсь. Следователь: — Увести их.
Вертухаи их уводят, я остаюсь. Сногсшибательный удар по зубам.
Очная ставка окончена!
Майор Дубына поставил точку над «i»
У меня новый следователь Николай Васильевич (фамилии не помню). Он дал мне расписаться о снятии с меня обвинения по страшной статье, которая мне стоила вставной верхней челюсти, и память об этом дне пожизненно ощущаю я, жуя хлеб насущный.
