В последние годы жизни Иннокентий Михайлович Смоктуновский был прихожанином московского подворья Валаамского монастыря. Он вырос в верующей семье, в доме держали иконы, родители отмечали церковные праздники... Смоктуновский не раз рассказывал, что и во время войны знал: Бог хранит его и пуля его не возьмет.
Сохранилось свидетельство одного необычного эпизода из жизни великого актера. За несколько месяцев до ухода Смоктуновского, в мае 1994 года, к нему пришла делегация. Просили подписать петицию театральных деятелей Президенту РФ. В старом здании Университета, в помещении храма св. мц. Татианы при МГУ на ул. Герцена, 1Вскоре улице будет возвращено историческое название Большая Никитская. находился Студенческий театр. Его собирались перенести в другое помещение, а домовую церковь Московского университета восстановить на прежнем месте. Некоторые театральные деятели протестовали. Именитые актеры, режиссеры, театральные критики уже подписали петицию, утверждающую, что «восстановление церкви именно в этом здании не обусловлено исторической необходимостью». «Исторический дом» на ул. Герцена они называли «святыней театрального искусства нашей страны», а Студенческий театр МГУ — «трибуной, с которой студенты Университета выступали в защиту демократии и прогресса». Конечно, подпись Смоктуновского придала бы этой бумаге дополнительный вес.
Иннокентий Михайлович внимательно посмотрел на делегатов: «Скажите, какую я сделал в своей жизни подлость и чем дал вам повод подумать, что я подпишу письмо против Церкви?»
Конечно, его подписи под письмом не было.
Через девять месяцев здание было возвращено Церкви.
О своем отношении к вере Иннокентий Михайлович рассказал за год до своей кончины, в 1993 году, режиссеру Гарнику Аразяну, у которого снимался тогда в картине «Заколдованные». Во время съемок Аразян взял у Смоктуновского интервью. Вот фрагмент из него:
«Когда мы с вами проезжали в машине мимо церкви, вы перекрестились. Вы человек верующий?
Верующий, да, верующий! На эту тему говорить очень сложно, я, может, и жив только потому, что верую в Господа. Я через все тяготы войны прошел, когда со мной — ну только смерти не было, она просто случайно мимо прошла. Он, наверное, берег меня для каких-то маленьких моих свершений — Мышкина, Гамлета, Чайковского, Деточкина, царя Федора. Я, совершенно бессильный, раздираемый хворями, был в плену у немцев, попал под Житомиром, когда город переходил из рук в руки… Я забрался под мост, а сверху проходила огромная колонна военнопленных, гнали тысяч тридцать моих товарищей, которые вместе стояли насмерть. Когда они шли сверху, шурша своими подметками, я молил Бога, может, уцелею, хотя, собственно говоря, подыхал. И вдруг справа я увидел: спускаются сапоги немецкие. Почему немецкие? Потому что у немецких офицеров высокий каблук. Зачем спускаться офицеру с парабеллумом в руке? Для чего ему идти на лед этой речушки, где под мостом стою я за столбом? Он шел с совершенно определенной целью — проверить, нет ли кого под мостом. И вдруг он на своих высоких каблуках поскользнулся и на четвереньках пополз задом от меня на противоположный берег. А когда он пересек эту речушку и сапоги снова вышли на снег, где не было скользко, я успел перебраться за другой столб.
Я верую не потому, что тогда спасся, я веровал и раньше, когда еще никто не шел ко мне с парабеллумом в руке. Вот другой пример, может быть, дешево-иллюстративный, тем не менее. До войны я жил у тетки, мне было шесть лет, в какой-то праздник она дала мне тридцать рублей: «Пойди в церковь, отдай на храм». Тридцать рублей! Я помню, они были такие длинные, красненькие.
Я не знал тогда, что существовали тридцать сребреников, и тетка, хотя и верующая, этого не знала. Библию тогда нельзя было держать, за это карали. А мороженое, которое я так любил, стоило 20 копеек. На эти деньги года полтора можно жрать мороженое! Нет, не отдам я тридцать рублей каким-то тетям и дядям в храме. И с зажатым кулаком я оказался около церкви. Зашел внутрь, там было так красиво, я стоял весь разомлевший, а потом легко подошел к служителю и сказал: «Возьмите на храм, возьмите, пожалуйста».
Без веры человек не вышел бы из лесу, хрюкал бы, выл… Свинья — это хорошо, это замечательно, но все-таки разума у нее нет, а у нас, помимо разума, есть и душа».
