Много лет занимаясь с детьми русской словесностью в воскресной школе, я вижу, что дети, к счастью, остаются детьми. Сказки, написанные детьми 1960-х и 70-х годов, и сказки современных детей — они написаны в одном пространстве, в пространстве Божьего мира. Да, изменились герои и обстоятельства, грустнее стала интонация, но разве это можно сравнить с теми переменами, что произошли в «зоне ответственности» взрослых — в СМИ, к примеру? Не говорю о телевидении, но положите рядом газеты 1979 года и 2009-го — впечатление такое, что они набраны на разных языках и вышли на разных планетах.
Как это ни покажется странным, мир детства оказался духовно устойчивее мира взрослых. Он сохранил то, что социологи называют базовыми ценностями. И здесь наше детство прекрасно аукается с детством наших детей и внуков. Сказки нынешних малышей абсолютно созвучны сказкам советских детей. И в тех, и в других (если только в текст не вмешивались педагоги и родители) почти всегда — открытый финал, явная или скрытая недоговоренность.
С нашей, взрослой, точки зрения такая сказка обрывается как раз там, где воображению стоило бы развернуться. Мы не сразу примечаем в детских текстах тающего облачка грусти, вздоха по райскому устроению всей планеты и всей Вселенной, а не одного лишь сказочного мира.
Из самых благих намерений мы стараемся подсказать юному сочинителю, как можно весело и лихо завершить сказку. Но наш сочинитель отчего-то медлит, поглядывает в окно или ковыряет в носу, а этого мы уже снести не можем. «Сядь хорошенько, оставь в покое нос…» И дался же нам этот нос!
Мы принуждаем ребенка к соблюдению приличий, к сосредоточенности, к тому, чтобы завершить начатое, а в действительности мы это начатое грубо обрываем. Ребенок задумался — это же именно та драгоценная минута, то драгоценное состояние, из которого рождается творчество.
Когда я слышу в транспорте или на улице окрики взрослых, обращенные к детям («Ты о чем там задумался?», «Ты чего сегодня такой тормозной?», «А ну-ка не зевай, пошевеливайся!»), то с благодарностью вспоминаю свое детство. Мои дед и бабушка не ругали меня за то, что я был медлителен, рассеян и хронически задумчив. Помню, летом, когда двор вечером пустел, я долго сидел на заборе и просто смотрел на небо, на вековые тополя за рекой, на стаи галок, на то, как солнце заходит и какая-то нездешняя, неземная красота растекается по горизонту. Чудесные минуты. Но со стороны-то это выглядело как вопиющее безделье: мальчишка, к тому же школьник первого класса, а сидит и буквально считает ворон!
Мы видим перед собой только детскую рассеянность, лень, брошенный листок, где написано «как курица лапой», не догадываясь, что ребенку иногда необходимо послушать, как бьется его сердце, послушать тишину, убежать за горизонт того, что можно выразить словами. Это не пустая мечтательность эгоиста, о вреде которой предупреждают труды святых отцов. Говоря высокими словами, это готовность души услышать глас Божий. Это то, о чем писала Ахматова:
О, есть неповторимые слова,
Кто их сказал —
истратил слишком много.
Неистощима только синева
Небесная и милосердье Бога.
Мы-то в словах и речах наших так поистратились, что забыли: многоточие говорит больше, чем точка, а недоговоренность иногда важнее моральной сентенции.
Как и в сказках детей 1960-х и 70-х годов, в сказках, написанных сегодняшними детьми, нет юмора во взрослом понимании. Конечно, дети любят веселые истории, но сами почему-то писать смешно не хотят. Детское восприятие жизни всегда серьезно (кстати, вы заметили, что малыши никогда не понимают — над чем смеются старшие?).
Там, где взрослый писатель разворачивает ситуацию в юмористическую или сатирическую сторону, ребенок вовсе не находит ничего смешного; он пишет притчу и развивает сюжет не по горизонтали (от завязки к развязке), а уводит его из глубины в высь (от земного к небесному).
И спасение в сказках, написанных современными детьми, по-прежнему происходит не столько из-за вмешательства каких-то фантастических сил, а просто потому, что спасение не может не прийти. Поразительна эта непременность, эта строгая обязательность хорошего конца в сказках детей столь, казалось бы, враждебных друг другу эпох!
Но только вот утверждение добра и света дается нынешним детям как-то иначе, труднее. Для советских детей счастливый эпилог был предопределен, задан размеренностью и ровностью окружающей жизни. При всех изъянах и нехватках поздняя советская действительность вполне отвечала детскому представлению о порядке вещей. В 1925 году русский философ протоиерей В. В. Зеньковский, размышляя о мировосприятии детей, переживших революцию и гражданскую войну, писал: «Дети всегда живо ощущают в мире смысл и порядок, и эта интуиция определяет изнутри и ход детского мышления».
Нынешние малыши с тревогой догадываются, что всё может быть иначе. Жизнь для них — колеблемый треножник, который они изо всех сил пытаются удержать. И оттого кажется, что у сказок, сочиненных нынешними детьми, — грустные глаза.
Рисунок Наталии Кондратовой
