«Моя Оптина. Моя пустынь» — этот очень личный рассказ о себе актрисы Алены Бабенко мы увидели прежде, чем познакомились с самой Аленой. Она написала его, вернувшись из поездки в Оптину пустынь. Не всякое впечатление и переживание ложится на бумагу, а тут — легло, и все словно встало на свои места: начиная с первого знакомства с христианством — через молитву Оптинских старцев, и заканчивая недавним посещением самой обители почти 25 лет спустя.
Сегодня в «Интервью номера» — наша беседа с Аленой Бабенко и отрывки из ее рассказа.
Курсивом выделены отрывки из рассказа Алены Бабенко.
Молитва оптинских старцев...
«Молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить», — пыталась запомнить я, впервые прочитав эту молитву в журнале «Наука и жизнь», когда училась на математическом в Томском универе, в мои первые студенческие годы. Вот это да! Всего-то и надо — шесть глаголов! Они влипли в самое сердце, и оно прыгало и плакало, растроганное от радости такого простого открытия. Вот он, концентрат сути человеческой жизни! Все остальное — вон! Осталось только одно — исполнить. Примерить и применить самой. Но как?! И дальше множество вопросов вспыхивали и гасли, как фейерверк из ста тысяч звездочек, в моей голове. Справиться с ними не было никакой возможности, сердечное чувство было во сто крат сильнее, и я переписала «ЭТО» в блокнот. «ЭТО» было первое послание от Бога. Но тогда я про это не думала. Но сейчас — знаю!
Моим открытием срочно надо было с кем-то поделиться. Были каникулы, мы разлетелись по домам, и я побежала на телеграф звонить своей лучшей подруге в Красноярск. «Оля! Я нашла! Я нашла смысл жизни! Отгадай где? В „Науке и жизни“!» — меня разрывало от желания оттянуть новость, и я прочла «ЭТО». «А, это молитва оптинских старцев, — почти невозмутимо ответила она, — я ее знаю. Да, это очень хорошая молитва, она мне тоже нравится». Это был удар! Я чувствовала себя Маленьким принцем Экзюпери, у которого барашек съел розу.
Я же была первооткрывателем этой истины! Я думала что «ЭТО» написано лично для меня! Стало как-то обидно, пусто и хотелось плакать... «Стоп! — вдруг подумала я. — Подумаешь! Глупости! Все читают одни и те же книги и понимают их по-разному, а то и не понимают. Все едят одно и то же, а размеры у всех разные. Все слушают, а слышат разное, а кто-то вообще глух... Нет! Это точно мой Бог! И я его никому не отдам». Так я присвоила моего Бога и очеловечила...
Только не лгать себе и Богу
— Алена, в одном из интервью на прямой вопрос о вере Вы ответили очень уклончиво. Но вместе с тем после посещения Оптиной пустыни написали рассказ о своих переживаниях, которым решили поделиться. Все-так вера — это личное дело или нет?
— Когда ты нечто переживаешь, и это переживание в тебе живет — это личное. А когда ты выходишь из чувственного восприятия какой-то истории и вдруг смотришь на то, что с тобой произошло, со стороны — этим уже можно поделиться.
Я понимаю, что я не безошибочный человек, у меня были ошибки, и это мой собственный путь. Поэтому я делюсь не конкретной историей, а своим отношением к ней!
Этого рассказа и не появилось бы, не будь той поездки в Оптину пустынь. Он родился оттуда. Бог мне дал возможность сложить в голове все события, как пазл, начиная аж с того момента, когда я, еще студенткой, прочитала в «Науке и жизни» молитву Оптинских старцев. И все как бы «закольцевалось», сложилось в единую картину. Это так классно! Бог мне подарил акт творчества: все, что копилось годами, я смогла выразить, хотя ничего подобного не ожидала от этой поездки...
— Что Вы имели в виду, когда писали в записках «мой Бог» и отстаивали это право — право на свое личное восприятие, никому больше не доступное?
— У меня всегда была проблема: как соединить следование правилам — когда ты ходишь в церковь, исповедуешься, участвуешь в Таинствах, делаешь какие-то вещи, которые надо делать — со своей собственной жизнью. Что это значит лично для меня? Не вообще, не для всех, не для кого-то другого, а лично для меня?
Когда мы приезжали группой в ту же Оптину пустынь или какие-то святые места, некоторые паломники говорили: «Ах! Какая благодать здесь!» Я этого не могла понять! Я думала: «Да мне и в обычном храме — благодать, я разницы не чувствую… Может, я какая-то не такая?» И начинала задавать себе вопросы: а что это такое — благодать? Как это — люди ощущают благодать? Только приехали и сразу ощутили... Они уже едут с готовностью получить благодать или она вдруг на них неожиданно «сваливается»? А со мной почему такого не происходит?
Да, я восхищаюсь, но чувство благодати... Что это такое, с чем его сравнить, на что оно похоже? На чувство восхищения? Так я его испытываю каждый день в театре! Я его испытываю от общения с каким-то человеком — может, это тоже благодать?
— Или — нечто нафантазированное самой собой...
— Да! В том, что касается веры, нахождения в храме, молитвы, для меня важно всегда какое-то чувство правды внутри. Мне кажется, Богу не надо ни моего раболепия, ни поиска каких-то ощущений. Всякий раз, когда я прихожу в храм на службу, я думаю: «Господи, сделай так, чтоб мое сердце сейчас было в правде!» Чтобы я не благоговейно стояла и делала вид, что молюсь, или что-то такое искала глазами. Господь все про меня знает, зачем мне что-то изображать из себя? Мы ведь все равно очень много обманываем по жизни... Так вот я всегда думаю: «Господи, пусть только я не буду врать в этом месте, в храме — ни себе, ни Тебе». Даже если я пришла туда с пустотой внутри.
Недавно со мной произошел такой случай. Я ездила в Дивеево на три дня, в первый день было вдохновенно и приятно, а утром второго дня я пришла на службу какая-то пустая... Пыталась молиться — не получается. Стою и думаю: «Господи, вот я стою перед Тобой, пустая, вот и вся моя жизнь... Можно, я просто постою, не буду стараться, выжимать из себя что-то? У меня ничего не получается, прости меня!»
Как-то эту службу я достояла. А после окончания подходит ко мне девочка с клироса, дает просфорку и запивку — там так положено. Я съедаю эту просфорку, запиваю... и вдруг внутри что-то происходит. Ты это чувство не придумал, ты его не выжимал из себя, не ожидал, тебе его просто так дали! Я даже не знаю, как это назвать: когда очень хорошо на душе, тепло, нежно, как будто все оттаяло, и в помине нет никакой пустоты, у тебя слезы появились на глазах, и ты думаешь: «Господи! Спасибо… Но за что мне? Я была такая сейчас негодная. Я просто стояла, как пустой барабан, и ничего не чувствовала. Мне было вообще все равно, в Дивеево я или где-то еще. И Ты мне дал благодать почувствовать...» Для меня было открытием, что это дар, что Бог тебе просто так благодать может дать, а не за то, что ты хорошая.
— Разницу с тем, что актер испытывает на сцене, почувствовали?
— Конечно! На сцене — другое, на сцене — эмоции. Я не знаю, но думаю, что человек — существо, которому очень нравится обманываться, — может нечто чувственное принимать за духовное. Потому что ему, естественно, хочется испытать какие-то приятные, радостные ощущения. Я этого боюсь и нарочно бегу от подобных вещей, потому что не хочу, чтобы духовная жизнь превращалась в ложное, чувственное восприятие Бога, веры, в ожидание каких-то необыкновенных явлений. Не хочу, чтобы это было придумано мною же! Я хочу не лгать. Во лжи жить невозможно! Я знаю, что, когда сердце во лжи, у меня появляется пустота внутри, бесчувствие.
В других состояниях — когда тебя что-то очень тревожит, раздражает, злит — все-таки ты, хоть и с этими страстями, но живешь, существуешь. Но как только чувствуешь, что внутри все мертво, что появилось равнодушие, что тебе вдруг стало все равно — это звонок номер один: тобой сейчас какая-то ложь владеет… По-моему, это самое страшное.
...Но Христос был тогда для меня чужой. И потом, вокруг бурлила новая жизнь! Студенческая! В 18 ты как Буратино, продырявивший нарисованный холст и не знающий, что тебе придется попасть в страну не только чудес, но и дураков. Моя чувствительная и впечатлительно-доверчивая природа откликалась на все чудесные и опасные приключения этого нового мира... Учеба — это, конечно, нужно! Но ведь театральный кружок, вечера на лестнице в общежитии под гитарку, дым коромыслом, буйная голова, горячие взгляды парней, прогулки ночью через весь город большой, бесстрашной, развеселой кампанией... Я знаю, это время знакомо всем. Оно бесшабашно, безответственно и радостно! И это вполне естественно.
В общем, мое непоседство и любопытство не клеилось с порядком и дисциплиной, с полезным и необходимым, с «можно» и «нельзя» — все, что за гранью, за пределами — там настоящая жизнь! Там свобода! Из двух голосов внутри почти всегда побеждал громкий, настойчивый и манящий...
...Записная книжка с моим «ЭТО» была потеряна. Я спрашивала моего Бога, но он меня не слышал, и я стала думать, что Он просто умер, и что, наверное, мне нет прощения. Именно тогда я стала робко заходить в храм. Это было непривычно и страшновато. Но внутри происходили странные вещи. Мой физический человек сковывался, оглядывался и сжимался, а внутренний вдруг размягчался, прозревал и плакал — сам! Он говорил на своем языке! Он складывал слова в своем порядке. Он отчаянно взывал и просил о помощи! Я была просто наблюдателем. Мне хотелось это запомнить, записать немедленно, но я боялась шелохнуться и отвлечься в своих мыслях на что-то постороннее, чтобы не спугнуть этот естественный и сокровенный монолог, который рождало мое измученное сердце. Ему там было так хорошо! Моя пустынь преображалась. Она расцветала, источала сто тысяч запахов. Она жила! Мой Бог возвращался ко мне! «ЭТО» было со мной, но только моими словами. Теперь я знаю, что такой была моя первая молитва — искренняя, слезная, детская. Ко мне вернулась надежда! У меня появились островки, мои островки настоящей истинной жизни. Именно тогда, не зная ничего, не я, а моя душа подумала, что готова к крещению. А когда и как — подскажет мой Бог...
Голубое крестильное платье
— Вы крестились, будучи взрослой: выбор был сделан Вами сознательно или на некоей общей волне?
— Мое сердце как-то внутренне было готово покреститься, когда я еще вообще ничего толком не знала о Православии. Не знала даже, как Таинство Крещения происходит, куда идти, что делать. Но внутренне была готова и просто ждала какого-то случая. Потому что я считаю, что какие-то важные вещи, особенно связанные с сердцем, должны происходить естественно, их не надо специально подстраивать. В свое время такой случай придет.
Я и дождалась. Мама моего друга как-то сетовала: «Как же так! Я за Димку моего даже не могу молиться в церкви. Упросила бы ты его креститься!» Я сижу, думаю: «Да я сама некрещеная... Вот и повод». И предложила другу пойти вместе креститься. Сказала: «Вот, твоя мама очень просит... А я готова!»
Мы выбрали день крещения, воскресенье.
Я выхожу из дома, сажусь в троллейбус. Погода прекрасная, ясное небо, морозный день. И — колокольный звон везде! В троллейбусе ехала какая-то бабулька, я к ней: «Вы не знаете, почему звонят в колокола?» — «Как? Сегодня праздник большой — Сретение Господне!» «А-а!» — говорю. И сделала вид, что знаю, что такое Сретение Господне.
Мы приехали в храм Божьей Матери на Рижской. Кроме нас крестилось еще несколько человек. Вместо крестильной рубахи я достаю голубое платье, в котором я во ВГИКе репетировала постановку рассказа Достоевского «Кроткая». Там моя героиня — религиозная, очень смиренная, и для этой роли мне сшили вот это голубое платье, похожее на крестильную рубаху. Я его и взяла… Протоиерей Павел Конюхов, который нас крестил, говорит: «Почему голубое?» «Ну вот, денег не было, мы же студенты… Только такое у меня есть». — «Ладно. Сегодня праздник, прощается!»
Отец Павел что-то говорил после крещения, но я запомнила только одну фразу: «Теперь вы — воины Христовы». Всё, больше ничего не помню!
— Говорят, первый год после крещения тяжелый...
— Не помню. Я ведь не стала воцерковленной — покрестилась, и всё. Уже потом осознание пришло, и потребность быть в церкви сама душа испытывала. Понимаете, я не могу каких-то конкретных моментов вспомнить, мне кажется, у меня все плавно шло, само собой. Как в профессию я пришла, так, наверное, и в церковь — все сложилось.
После крещения жизнь моя еще много раз кривилась, корчилась, портилась, валялась в грязи. Мой остров то тонул, то всплывал... Как я это все терпела, сейчас невозможно представить! И ведь хватало его — этого драгоценного дара — терпения. Я тащила всех этих демонов, как навьюченный вол, пока однажды не умерла. Почти... Перед моей первой исповедью я стояла в храме. Нет! Я не стояла. Я терпела! Тот, кто сидел внутри, тряс мое бедное сердце и тело так, что я задыхалась и еле стояла на ногах. Страх и ужас заходились в пляске святого Витта. Хотелось сбежать! «Стоять! Не падать! — командовала я себе. — Ты должна терпеть, как терпела годами все свои гнусные поступки!» Из исповеди помню только одно: чудо. Необыкновенное настоящее чудо! Как только я произнесла главное, тот, кто сидел внутри, как ошпаренный пес, вылетел из меня в секунду! И я ослабела. Потом, когда я возвращалась в Москву, думала о терпении. Какое же оно бывает разное! Так еще один глагол из моего «ЭТО» поселился в моем сердце.
— У Вас не возникло противоречий с профессией? Ведь там как раз человек вынужден изображать что-то...
— Я думаю, самое слабое место моей профессии, за которое действительно злая сила может ухватить человека, — это чувственность. Актерская профессия очень чувственная. Ты увлекаешься, с головой погружаешься в образ, в человека, в его жизнь, а это всегда чревато...
Хотя актерское ремесло ставит перед тобой в том числе и религиозные вопросы: оно занимается человеком, причинно-следственными связями, его поступками, взглядами, его душой. Если ты профессией занимаешься всерьез, то это непременно развивает твою душу.
— Скажем, помогает понять, почему человек поступает как-то мерзко, несправедливо, и не осудить его?..
— Да, именно так. Актеры — адвокаты своих ролей: я не могу играть злодея просто как злодея, я должна выяснить, почему он злодей, что в нем есть хорошего, и добиться, чтобы зритель его тоже понял, пожалел.
Помню, смотрела спектакль во МХАТе, где Андрей Мягков играл очень противного персонажа — злобного, ругающего своих детей все время. Ты на него смотришь и вскипаешь: «Да что ж такое!» Все мучаются от него, он детям деньги не дает, все время их воспитывает, поучает. А во втором акте есть сцена, где этот персонаж произносит такие слова: «Да я ж вас так люблю!.. Вы же мои самые родные. Я же вас так люблю!» И мне все равно становится, что было до этого! Думаю: «Да так им и надо, этим детям!» И сразу этого героя — раз и оправдала. В три секунды! Когда он это признание в любви произнес.
Вот так и Бог, мне кажется, поступает с человеком. Он еще нянчится с нами, подсказывает, как поступать, чтоб нам самим же было лучше. Я еще иногда думаю: какой же Он милосердный! У Него должно быть бесконечное милосердие, иначе все было бы бессмысленно. Потому что это единственное, за что ты можешь уцепиться и на что можешь надеяться в любом случае!
Мой самый любимый момент в Евангелии — это прощение разбойника на кресте. Вот он признает, что так ему и надо — за то, как и чем он жил — и только одно просит: Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем. Представляете: человек всю жизнь грабил, убивал, делал черт-те что. А когда его распинают, говорит: «Так мне и надо», — и все. Ныне же будешь со Мною в раю, — отвечает Христос: ныне, сейчас же. У меня слезы всегда градом, когда я это читаю! Один момент, одно это искреннее, сердечное признание — и оно все решает. Какое же милосердие у Бога должно быть к человеку! В один момент оправдать...
— Это знание, навыки понимания людских мотивов, полученные в профессии, ведь не страхуют от ошибок в собственной жизни?
— Нет, конечно… До сих пор со стыдом, с ужасом вспоминаю, с каким раздражением я относилась к маме и свекрови, маме моего первого супруга, когда они сидели с моим сыном, а я училась. Я их просто ненавидела всем сердцем! Приходила домой — и меня раздражали самые мелкие, бытовые вещи. Я думаю, это всем знакомо, большинству семей, где вместе живут родители, дети и внуки...
Причем бабушки были чудесные! Еще не будучи крещеными, православными, они были просто по-человечески удивительные, добрейшей души женщины, которые всё терпели. У них все болит, даже, может быть, кружится голова, они чуть не падают в обморок, но идут и готовят еду, смотрят за ребенком, превозмогая боль или слабость. Совершенно жертвенной жизнью они жили — друг для друга, для нас, для моего сына Никиты. Я вот сейчас думаю: надо было мне быть такой неблагодарной, чтобы к ним с раздражением относиться! А им ничего не нужно было взамен. Их отличало абсолютное бескорыстие! Я им просто безмерно благодарна и не могу сейчас не корить себя за свое поведение. У меня, видимо, было какое-то совершенно другое сердце... Я надеюсь, что оно либо изменилось, либо меняется все-таки.
О прощении я никогда не задумывалась. Мне всегда казалось, что я ни на кого не в обиде. Да и не имею я права обижаться ни на кого. Это на меня надо обижаться! Это я всем доставляю неприятности и порчу кровь...
Я считала себя образцом необижающегося человека. Думала, что я выше этого, что мне даже прощать не надо. Я в любой момент могу сама у кого хочешь попросить прощения! Как же я ошибалась на свой счет... Потом, когда две бабушки моего сына сидели с ним дома — кормили, ухаживали, гуляли с ним, лечили, в то время как я училась на артистку, и иногда мне что-то советовали, — я взрывалась и почти ненавидела их за старые методы воспитания, и прощения им не было. Меня буквально выворачивало от злости, какое тут прощение! Они были самые во всем виноватые! Они были почти моими врагами. А потом их не стало... По сей день меня мучает совесть, что я не успела попросить у них прощения... что слишком поздно... и теперь, всякий раз, когда грешная моя душа взбрыкивает обидой, я вспоминаю слова Марины Цветаевой: «Еще меня любите за то, что я умру...»
— Вы говорили как-то в интервью, что чувствуете себя как в школе — постоянно в процессе учебы. Так есть и сейчас?
— Конечно! Это лет в двадцать пять кажется, что ты все знаешь! Потом понимаешь, насколько это неверно. Я вот сейчас, наверное, «в средней школе». И мне нравится учиться! Тем более что нет ограничений в этом смысле: можно всю жизнь учиться. И самая интересная для меня наука — вот этот мой путь.
— Сама жизнь?
— Жизнь — слишком объемное понятие. Я имею в виду дорогу к Богу. Она для меня самая интересная! И я понимаю, что только на этой дороге есть верные подсказки.
Мне не страшно
— Почему эта дорога — самая интересная, что именно интересно?
— Личность Христа. Я не хочу слушать никаких рассуждений в стиле: «Это все легенды, мифы». Ну, бред! Если б это были легенды, как бы они жили так долго?
Если Евангелие рассмотреть даже на уровне идеи, ведь она удивительна сама по себе! За все человечество пойти на смерть… И за какое человечество? Косое, кривое!..
А кто были апостолы? Христос не взял в ближайшие ученики ни одного «интеллигентного» человека, набрал каких-то простых людей, на которых мы с вами в жизни и внимания б не обратили: «Вы кто? Слесарь? А, ну понятно... Тоже очень приятно познакомиться, до свидания».
А уж если представить, как это было...
— Распятие Христа, Воскресение?…
— Да. Ведь одно дело, когда ты просто читаешь об этом, а другое дело — попробовать представить, как это должно было происходить. Есть фильм Мэла Гибсона «Страсти Христовы», он в этом смысле многое может дать: когда у тебя все это перед глазами, ты сразу думаешь о степени любви Бога к нам. Все вокруг говорят «любовь, любовь», а как же до нее добраться-то? Что она такое? Так вот ведь она… И такая любовь просто преображает человека.
Глупый, житейский пример, но все же: влюбленность. Ты влюбляешься и говоришь: «У меня раскрылись глаза! У меня открылось второе дыхание!» Носишься как сумасшедшая, с тобой происходит что-то необыкновенное. Это мелкий пример преображения, но все же: ты меняешься, ты становишься счастливым, всегда радостным, ты не замечаешь препятствий...
Не секрет, что когда ты заходишь в храм, то видишь: у православных христиан, которые живут действительно по заповедям, стараются жить, по крайней мере, у них же счастливые глаза!..
...А про любовь я до сих пор, кажется, ничего не знаю... Когда умираю от чувств — кажется, что это она, когда плачу о своих грехах, сердце размягчается, теплеет и становится тихо-тихо. Ненадолго! На миг! Это тоже, вроде, она. Когда болтаю с кем-то дорогим и родным даже просто так, ни о чем — это, несомненно, она! Когда разнеживает лень, на улице дождь, не надо никуда спешить, и я остаюсь дома в тишине — она тут как тут. Даже, когда болею, я чувствую, что для нее (для души) это — лучше. Ей как будто наконец-то дают пожить полноценно! Мысли распрямляются, сознание проясняется, и я точно знаю, кто я такая и какая я на самом деле. Она (эта любовь) обнимает меня с такой силой, что я больше не боюсь болеть.
Когда я смотрю на людей испытанных и избитых жизнью, но не упавших духом, благодарящих и любящих Бога, а значит, ту самую жизнь, мое сердце умирает от нежности к ним. Я никогда не хочу, чтобы у меня было так же, но я бы хотела, как они! Когда в меня вселяется ненависть, знаю, что как только избавлюсь от нее, будет легко, будет снова свет и любовь! Когда нет сил и желания что-то делать, когда через не могу и не хочу, наступая на горло шипящей внутри злости, я перешагиваю это состояние и делаю, то кажется, что взлечу от радости победы над собой. И тогда Любовь разливается на весь мир! Теперь я знаю: только такие шаги могут меня привести к моему «ЭТО». К моим островам. К моему Богу! К моей любви! Без них я даже могу разучиться ходить.
— Вы сказали про счастливые глаза верующих. А есть обратный стереотип: мрачные «законники», злобные бабушки…
— У меня была история с такой бабушкой в первый мой приход в церковь. Это еще было в Томске, когда я училась на факультете прикладной математики и кибернетики. Мы решили зайти в церковь гурьбой — компанией студентов! Но прямо на входе возникла бабушка и говорит мне: «Ах ты, накрашенная пришла!» Я подумала: «Ничего себе! Вот я в храм и попала. Вот это бабушки...»
Но, мне кажется, если ты серьезно относишься к вере, начинаешь всерьез об этом думать, такие инциденты не становятся каким-то особенным событием и не должны оттолкнуть тебя. Бабушка старенькая, у нее свои мысли, не такие, как у тебя. Ну и что? Бывает! Если ты идешь за Христом, если ищешь мира, смирения, других качеств, нужных тебе, разве тебя это собьет с толку? Ничего с тобой не будет, просто скажи: «Извините» — и иди дальше, не обращай внимания!
Мне кажется, без Бога человек болтается по жизни, а когда находит Его — всё, встал и пошел. Путь жизненный выпрямляется.
— Разве не заносит на этой дороге, не трясет?
— Ну конечно же, и заносит, и трясет!
Я была недавно в Иерусалиме и видела там такую картину (она висит на стене рядом с макетом Старого города): Христос несет Свой крест и за ним шеренгой идет целое воинство людей, каждый из которых тоже несет свой крест. А недавно я подумала, в связи с одной сложной ситуацией, касающейся семьи и работы: «Все-таки я бы эту картину немножко перерисовала. Нарисовала бы, как один уже упал, другой этот свой крест вкопал, стоит, третий куда-то влево ушел и так далее». Нестройно мы все идем за Христом!.. Верное направление есть, но мы не умеем, не можем идти стройно. Все — по-разному. Но главное, мне кажется — все же встать на эту дорогу и идти.
...Я все это пишу, пишу... И понимаю, как интересна и бесконечна эта дорога в мою пустынь! Такую разную и такую родную! Как распознать, удержать и сохранить свое «ЭТО»? «Что повелишь мне делать, Господи?» — так говорил апостол Павел, когда...
Одно теперь знаю точно: мое «ЭТО» я никому не отдам! Я его спрятала на своем острове — мой самый драгоценный подарок. Я буду молиться, чтобы ты никогда меня не оставил, Господи. Я знаю, что еще много раз упаду, но мне теперь не страшно. Ты научил меня вставать! Ты научил меня не запираться в бункере — мне больше не нужна клаустрофобия! И когда, кажется, что Тебя нет рядом, я знаю, что это не Ты, это я Тебя покинула! Прости меня, Господи, за все!!!...
