23 июня 1941 года острогожская газета «Новая жизнь» опубликовала статью Василия Кубанёва «На наших плечах судьба человечества!». С первых дней войны он ходил в военкомат и просился на фронт. 14 августа Василия направили в Борисоглебское авиационное училище, учиться на стрелка-радиста. Во время учебы в летном училище Кубанёв простудился в одном из тренировочных полетов, тяжело заболел и был комиссован. Умер от воспаления легких 6 марта 1942 года. Был похоронен в Острогожске.
Вскоре одна из фашистских бомб попала на могилу Василия, а вторая — в дом, где оставались его библиотека и рукописи. В память о Василии Кубанёве названы улицы в Воронеже, Острогожске, Мичуринске, поселке Касторное.
На родине в селе Орехово поставлен обелиск Василию. На месте его дома, разрушенного фашистской бомбой, построена библиотека. В Воронеже имя Кубанёва носит областная юношеская библиотека. В библиотеке проходят Кубанёвские чтения.
…А кончится битва —
солдат не судите чужих.
Прошу, передайте:
я с ними боролся за них.
«Солдат не судите чужих…» — похоже на отзвук евангельского: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас…» Кажется, что такие стихи о чужих солдатах мог написать только смиренный монах на закате жизни. А их в 1940 году написал девятнадцатилетний сельский учитель Василий Кубанёв.
Войну он предчувствовал, как никто другой. Провинциальный юноша, родившийся в курском селе Орехово, живший в Мичуринске и учительствовавший на воронежском хуторе Губаревка, оказался проницательнее многих писателей, генералов и самого вождя народов.
После заключения Договора о ненападении между Германией и Советским Союзом Василий написал в письме любимой девушке Вере Клишиной: «Итак, договор с Германией подписан. Он будет нарушен — в этом нет никакого сомнения. Это — немецкая хитрость…» Через два дня после начала Второй мировой войны, 3 сентября 1939 года, Вася Кубанёв пишет: «С Германией нам придется воевать в самое ближайшее время, и напрасно мы подпускаем ее так близко к себе…» Его осведомленность в мировой и внутренней политике кажется невероятной. Если бы письма Кубанёва попались НКВД, парень наверняка угодил бы в лагерь.
10 ноября 1937, из письма Василия Кубанёва Таисии Шатиловой:
Когда мне было лет шесть, Тасенька, бабушка читала мне вслух Евангелие, пела духовные стихи и рассказывала страшные истории о жизни великих грешников и великих мучеников. Два года тому назад бабушка приехала к нам и привезла мне в подарок Евангелие и молитву. Молитва эта будто бы спасает от смерти. Бабушка заставила меня положить ее в карман, но я вынул ее оттуда и не знаю, куда положил. А Евангелие читаю и понынеВасилий включил Ветхий и Новый Завет в составленный им список «Сто лучших книг о человеке».. Мне во что бы то ни стало необходимо сблизиться с каким-нибудь священником. А ты знаешь, как это опасно: если об этом узнают в школе, то мне не миновать исключения.
Слишком многое он видел и понимал. 18 января 1940 года Василий пишет Вере: «Вчера ночью „Заготзерно“ получило телеграмму об отгрузке 150 тонн (10 вагонов) ячменя в Германию — фирма Шенкер (через Либаву и еще какой-то пункт). За последние дни таких отгрузок было несколько. Немцы пивом обеспечены! Наверное, и ватрушками тоже… Если бы не заключили пакта с Германией — не было бы никакой войны. Сейчас Германия подпущена к нам, у нас с ней общая граница, нападение ее на нас ничем не затруднено и должно совершиться неизбежно…» Иные его письма кажутся аналитическими записками, отправленными не любимой девушке, а руководству страны. Вот что он пишет Верочке Клишиной об опасности «горячих» конфликтов в эпоху глобализации: «Любая война в нашу эпоху является мировой войной. Она непременно втянет в битву одну страну за другой, потому что тесная связанность (взаимосвязь в форме зависимости) всех стран между собою представляет характерную и еще не развившуюся черту нашей цивилизации (здесь речь идет не только о капиталистической „цивилизации“, но и о нынешнем устройстве вообще)…» При этом политика вовсе не была любимым предметом размышлений Василия. Он мечтал быть писателем, читал с четырех лет, причем родные утверждали, что никто Васю читать не учил.
Когда мальчику было десять, отца, мать, младших сестру и брата отправили в ссылку на север. Вася остался с тетей, сельской учительницей. Через два года семье удалось воссоединиться.
К окончанию школы он прочитал почти всю мировую классику и снискал первую славу как поэт. Им заинтересовался Чуковский. Вскоре Василий познакомился с Корнеем Ивановичем в Ленинграде, куда его пригласило для переговоров одно из издательств. В мае 1941 года
Кубанёв был в гостях у Николая Асеева — одного из самых известных в ту пору поэтов.
В 16 лет Василий приступил к написанию «социально-философского романа о судьбах крестьянства, о судьбах России». Его увлекала музыка (он не только прекрасно в ней разбирался, но и сам сочинял), педагогика (полгода он преподавал в сельской начальной школе), журналистика (заведовал отделом в районной газете), иностранные языки (читал французских и немецких классиков в подлиннике), а еще — философия, история искусства, кино, театр. Гигантская умственная работа не мешала ему оставаться нормальным мальчишкой — порывистым, дерзким, влюбчивым. Родные и друзья звали его Васильком.
Девочку, с которой Василёк дружил со школы, звали Тася Шатилова. Потом он влюбился в Верочку Клишину. Будем помнить этих чудных советских барышень: только благодаря им у нас есть представление о том, каким был Вася Кубанёв — они сохранили его письма. Основной архив Кубанёва погиб. И о том, что безвозвратно утрачено, можно теперь лишь догадываться по сохранившимся письмам. Ясно одно: Россия потеряла наследие одного из своих гениев.
Василий чувствовал, что жизнь его будет короткой.
В 18 лет он написал «Завещательную записку»: «В случае моей смерти прошу все, что останется после меня, — мои рукописи, книги и документы — считать принадлежащими Вере Петровне Клишиной и передать их ей без промедления».
Среди дошедших до нас философских писем Василия Кубанёва есть особенно загадочные, например такое: «Я живу, чтобы узнать, что такое вечность…»
Из писем Василия Кубанёва Таисии Шатиловой и Вере Клишиной
20 ноября 1937
Вступить в борьбу против дурного, что есть в моей душе, — это не только возможно, но и нужно. Но изменить себя совершенно, изменить самые корни своего характера — это и невозможно, и ненужно… Надо найти те корни, которые несут соки горькие, отравляющие душу, — и удалить эти корни безжалостно!
28 декабря 1937
Я долгое время ломал голову над тем, как можно широко и глубоко изучить жизнь? Сейчас ответ на этот наивный вопрос я нашел: самый верный способ познать жизнь — жить. Не отъединяться, не «страдать», не корчить из себя отвергнутого и непонятого пророка и безвинного мученика, но жить — жить болями и радостями родины, мыслями и делами мира…
8 января 1938 г.
Ленинград Познакомили меня с Александром Прокофьевым и Корнеем Чуковским. Первому знакомству не особенно радуюсь, а второму не радоваться не могу. Чуковский оказался очень милым и добрым человеком… То чрезмерное внимание ко мне, которое я узрел в издательстве и которое, мне кажется, я еще не заслужил, — это внимание убеждает меня в моей силе… Если в меня верят и меня любят люди, которых знает вся родина наша, то я не имею права сомневаться в смысле жизни.
11 апреля 1938
Сегодня вечером я позволил себе роскошь — читал песни Беранже. Что за прелесть! На русском языке они звучат обедненно и как-то сухо, искусственно — в общем, совсем не то, что в подлиннике. Песни эти я достал позавчера у одного нового своего знакомца — у него целая библиотека на французском. Я буду брать теперь у него каждый день по одной книге. Я так рад, Тая, так рад!
18 апреля 1938
Хочется писать обо всем, обо всем: и о выставленной раме, и о рукопашных боях в Испании, и о сидящих на скамеечке в парке молодых матерях, и о пасхальных булках, и о разгуливающей по крыше кошке — обо всем, обо всем.
Сегодня весь день дождит, а я как-то не замечаю, потому что «духом светел». Поэтому же и пишу.
Не сочиняю стихи, а пишу стихи. Никогда еще я так остро не чуял разницу между двумя этими словами…
5 мая 1938
Вечером вчера смотрел «Волга-Волга» и «Богатая невеста». «Волга-Волга» — дрянь ужасная. Пошлая и ненужная картина. Когда ее смотришь — это не замечается, а когда зажжется свет — становится как-то неловко… Если б не Орлова — эту картину можно было б вполне назвать халтурой.
13 июня 1938
Пусть даже я никогда не научусь писать хорошие книги — не беда! У меня остается жизнь, которая — как бы ни была она мала и как бы ни казалась бедна — всегда сильнее книг, потому что она — вечна и сверкающа, а книги — только слабые и краткие отблески ее.
21 ноября 1938
Для меня совершенно безразлично сейчас — доберусь ли я до высот славы. На черта она мне? Чтобы мучиться? Но мне отнюдь не безразлично, доберусь ли я до высот мастерства. Это — цель моей жизни.
11 января 1939
Сегодня узнал о том, что приказано изъять портреты и книги Михаила Кольцова, который — враг народа! Верочка, что же это творится. Косарев, Блюхер, Кольцов — это только три, самые крупные <фигуры>, за последнее время свалены. Не пойму, не пойму, что происходит.
18 января 1939
У Рабиндраната Тагора — величайшего индийского поэта — есть афоризм: «Нам снилось, что мы чужие. Мы проснулись и увидели, что дороги друг другу». Этот афоризм я написал по-французски на листочке бумаги и этот листочек бумаги ношу всегда с собой в грудном кармане пиджака. Веруня, ангел мой светлый…
21 января 1939
Я знаю, что для того, чтобы осуществить свои замыслы, я должен всю жизнь учиться — у жизни, у книг, у людей, у вещей, у себя, у мира, у врагов своих, у жуков и ящериц, у ручьев, у звезд, у солнца — у всего всему учиться.
24 января 1939
Вчера я был в кино, смо трел «Александр Невский». Картина потрясла меня и — возмутила!
Возмутила ее претенциозность и ее лубочность, никак непростительная для такого замечательного режиссера, как Эйзенштейн. Вчера вечером я написал Эйзенштейну огромное письмо… В этом письме я писал ему всю правду о его фильме и о современном искусстве, а также развивал мысли об искусстве вообще. Но сегодня утром, прочтя еще раз это письмо, я вдруг ощутил, как жалок мой голос в реве похвал, который поднимается вокруг «Ал. Невского». Я понял, что Эйзенштейн все равно не поверит мне… Если б оно было хвалебное, он, конечно, бы поверил! Но хвалить эту картину нельзя… Это — лубок. Александр Невский — Черкасов — просто докладчик о международном положении, одетый в костюм Александра Невского. Патриотические картины нужны, ибо нашей стране все больше и больше грозит опасность, но разве такими дол- жны быть патриотические картины?
2 февраля 1939
Кажется, что весь ты — сердце, одно лишь теплое сердце…
2 февраля 1939
И еще мы сегодня печатаем сообщение о награждении артистов кино. Кажется, и писателей многих наградили. Заслуженно награжден только Шолохов.
Все остальные награждены лишь за неимением более достойных. Все эти козявки литературные будут забыты. О них забудут за год до их смерти, а через год после их смерти вспомнят о них, чтобы снова забыть — уже навсегда. Страшно подумать, сколько бумаги сейчас тратится на печатание никому не нужного литературного барахла! Когда же поймут это писатели? Когда совесть закричит в них?..
5 февраля 1939
Сейчас есть несколько хороших, настоящих поэтов: Пастернак, Джамбул (в лучшей своей части), Михаил Голодный, Михаил Светлов, Николай Асеев. Последние три — не очень хорошие, но гораздо лучше других. Настоящий же поэт — Пастернак. Когда-нибудь я тебя познакомлю с его стихами.
28 февраля 1939
Мне страшно иногда становится даже от того, как я к тебе привязался, привык, приблизился. Очень страшно. Страшно потому, что какой-то нутряной голос, сокровеннейший голос, который никогда меня не обманывал, говорит мне — даже не говорит, а смутно внушает, что все это кончится, оборвется, рухнет.
19 марта 1939
Я совершенно был ошарашен взятием Чехословакии. Французские болтуны нехорошую затеяли игру. Гитлер повесит их на тех самых тесемочках, в которых они делают ему подношения. Ну, черт с ними. Слава Всевышнему, что мы — не они.
Скрежетал зубами, когда умирала Испания. Но она жива! Этот народ не даст себя задушить и скомкать. Мир стоит перед величайшими событиями.
8 апреля 1939
Статью о Маяковском написал одну, уже сдали вчера в набор, а цензор опять придрался. Такое зло меня взяло! Не дали этой статьи, хотя уже набрана она была. Ребятам понравилась. Редактору тоже.
Но цензор (женщина) наш — весьма строптивая скотина. Уперлась в свое! Глупая. Я тебе летом про нее расскажу. Всех считает врагами народа, кроме себя и членов правительства и ЦК партии…
30 апреля 1939
Я так тебя люблю, ангел мой, душа моя, сестра моя…
18 августа 1939
Человечество задыхается в грязи и мраке, тысячи людей умирают на бранных полях, страны — целые страны, изумительные страны — сносятся, стираются с карт; сироты дрожат в ночах беззащитными толпами; кучка собак арийского происхождения пытается особа- чить человечество, запоганить нашу страну, растоптать нашу культуру, изгрязнить нашу жизнь, навязать нам свои собачьи законы. Мир сошел с ума. И в такие дни, в такие дни, каких не знала еще история, ты можешь быть равнодушной к человечеству, к человеку, к себе?
3 сентября 1939
Итак, война. То, чего ждешь, совершается неожиданно. Фашизм показал самого себя. Укорить его нечем. Он делает то, что уже делал, и то, что должен делать по своей природе. Для того чтобы он так не делал, надо его бить, душить, а не заключать с ним мирные договора. …Польшу терзают. Польшу! Ведь это же родной народ нам, русским.
30 сентября 1939
Вчера я был у Веры Леонидовны. Слушали по радио Пятую симфонию Шостаковича… А потом я попросил листок бумажки и составил проект памятника намогильного себе, с надписями со всех четырех сторон: 1. Свет рождается тьмою. 2. Тьма — враг света. 3. Тьма есть свет. 4. Здесь беспокоится человек.
10 октября 1939
Осуждать можно только дела, но человека нельзя. В человека можно и должно лишь верить…
15 января 1940
Я ввел в редакции со вчерашнего дня новый прием приветствия: по-антифашистски поднимать к голове правую руку, сжатую в кулак, и говорить: «Рот-фронт!» Я — антифашист.
18 января 1940
Получил военный билет. Зачислен в запас 2-й категории.
22 января 1940
Через Мурманск идет в Германию американский хлеб (до Мурманска — на пароходах, а из Мурманска — эшелонами по железной дороге).
21 июля 1940
Вчера узнал о смерти Троцкого. Его убили, конечно, по подкупу…
25 ноября 1941
Дорогая Вера! Ты в Казани? Срочно сообщи свой адрес. Пиши мне: г. Троицк Челябинской области, гл. почтамт, до востребования. В Уфе я проездом. Еду в Троицк, в часть. Пиши о себе. О наших ничего не знаю — папу видел месяц назад, а маму и Марусю — еще в июле.
До свидания, девочка. Твой Вася
Стихотворения Василия Кубанёва
Из недавних изданий Василия Кубанёва: Монологи большого мальчика. Тамбов, 2002; Пламя юного сердца. Рязань: Ваганты, 2011.
Ты думаешь, мне каска не к лицу
И плотная шинель не по плечу?
Ты думаешь, что я в прямом строю
Сутуловатость покажу свою?
Тебе порой бывает невдомек,
Как от бумаги легкой я далек.
Ты думаешь, что я не запою
Отдельным голосом в густом строю?
На первый взгляд, затем ли надо жить,
Чтобы ружье, как греческий, зубрить?
Ты думаешь, в стреляющем строю
Я не сломлю застенчивость свою?
Тебе тревожно: все, чем сам я жил,
Распотрошит казарменный режим.
Ты думаешь, что в боевом строю
Я разверну несдержанность свою?
Ты думаешь, насильственный расчет
Мою раскидистость перетолчет?
Ты думаешь, в шагающем строю
Я позабуду выдумку свою?
Не беспокойся.
Разве можно жить
И насовсем о будущем забыть?
Поверь, мой друг, в решительном строю
Я выявлю запальчивость свою.
Я вспомню то, что дома за столом
Кропал своим бесхитростным пером.
Мой друг, и ручку, и тетрадь свою
Держать с собою стану я в строю,
Чтоб помнить всюду, до какой строки
Дописаны заветные стихи,
Чтобы спокойным выстрелом в бою
Закончить песню новую свою.
1939
По полю прямому
В атаку идут войска,
Штыки холодеют,
Колотится кровь у виска.
Из дальнего леса,
Из темного леса — дымок.
Один покачнулся,
К земле прихильнулся и лег.
— Товарищ, прости нас,
Чуток полежи, погоди,
Придут санитары,
Они там идут позади.
— Я знаю. Спасибо.
Ребята, вот эту шинель
Потом отошлите
В деревню на память жене.
А кончится битва
— Солдат не судите чужих.
Прошу, передайте:
Я с ними боролся за них.
1940
Текст — отрывок из книги Дмитрия Шеварова «До свидания, мальчики».
«До свидания, мальчики» — книга-реквием, сборник пронзительных стихов молодых поэтов, павших во время Великой Отечественной войны.
Война унесла жизни миллионов людей, но голоса многих из них продолжают жить в творчестве. Чтобы они были услышаны через десятилетия и века, мы с трепетом и большой любовью подготовили для вас уникальный сборник «До свидания, мальчики».
Журналист Дмитрий Шеваров в течение долгих лет по крупицам собрал бесценный материал. Невероятная по своей силе, книга содержит не только пронзительные очерки о молодых героях, но и их фотографии, фронтовые письма, стихи — от этих строк сжимается сердце, их невозможно читать без боли.
Издательство: Никея, 2022, 704 с.
