Прозаические этюды Елены Утенковой-Тихоновой

Елена Утенкова-Тихонова — редкое исключение. Она пишет короткие прозаические этюды, как бы проявляя в другом материале мир своих будущих живописных полотен. И ты, следуя за строчками, как будто слышишь, что думает и чем дышит художник, готовый прикоснуться кистью к еще чистому пространству холста. Наблюдать все это удивительно еще потому, что эта хрупкая женщина — мать ребенка с пожизненной инвалидностью. Но она не опускает рук, не утрачивает вдохновения, она открыта для творчества. «Фома» публикует отрывки из произведений Утенковой*.

Лето

О лете можно писать, только когда оно уже кончилось. Как о детстве… Как можно писать о детстве, пока ты еще ребенок? В детстве, как в лете, есть та полнота, величина и глубина, которая вне системы каких-либо координат. В лете, как в детстве, просто живут…

День для этого увеличивается почти вдвое. Он становится таким большим, что от рассвета приходится отгораживаться толстыми занавесками по утрам. Ночь и тьма сжимаются, уплотняются, наполняясь новыми летними звуками: шелестеньем листвы за окном, шумом дождя, каждую минуту меняющим свою тональность, пронзительным, горловым криком неведомой ночной птицы, подлетевшей совсем близко, но не различимой в сумраке.

Река играет с небом в течении всего дня, то отражая, а то отгораживаясь от него скучной рябью, чтобы под вечер разыграть кульминационное действо, когда солнце, повиснув над горизонтом огромным красным шаром, медленно опустится в воду, даже не зашипев. Но и это еще не конец. В летних сумерках река вдруг становится темным венецианским зеркалом, и встрепанные кусты того берега повисают в нем парадным дворцовым гобеленом, сами дивясь на свое отражение…

Можно остаться в городе, где нет ни реки, ни леса, можно не выходить из дома, отгородившись от всего работой, но и тогда лето все равно прорвется в твою жизнь через открытое окно восторженным плеском молодой листвы старого тополя у подъезда, стуком каблуков, смехом и непривычно громкими голосами скрытых деревьями прохожих. Или неожиданно подкрадется, прикрывшись домами, черной грозовой тучей, чтобы, вдруг загасив солнце, обрушиться на твой двор водопадами летнего ливня. Ливня, объединяющего, наконец, в своих потоках небо и землю и дарящего свежесть, очищение и обновление не только траве и деревьям, но и твоей душе. Лето — оно везде лето, оно для всех…

Ведь вполне может статься, что лето — просто оставленный нам в утешение прообраз Рая на земле. Можно ли представить в Эдеме зиму или осень? Но отнят Рай у человека, коротко и лето. Каждый год, как в первые времена творения, изгоняются из него не только люди, но и птицы, звери, даже комары и мухи… У природы отнимается всё до последнего листочка…

Но как замерзающая на голом суку ворона знает, что если перетерпеть, смириться, переждать непогоду, то лето обязательно вернется, так и нам, людям, хочется верить, что обещанный Рай на земле возможен и, может быть, пустят нас туда всех без разбора: и людей, и зверей, и святых, и грешников, потому что окажется, что Рай, как и лето, это скорее милость и дар, чем заслуга.

Осень

Осень в Тарусу приходит не по календарю (1 сентября), как во все другие места, а как-то незаметно, тайком, в один только ей известный день. Может, ради конспирации, может, так, ради каприза погоды, но день этот год от года меняется, поэтому вычислить, отметить и предупредить ее приход невозможно.

Еще в самом начале августа, в разгар лета, начинают происходить странные вещи. Вдруг, неожиданно, в одну ночь осыплется тополь под окном, укрыв своей ржавой листвой нежные, только что распустившиеся настурции. В саду ни с того ни с сего высохнет старая груша, выставив всем на обозрение свои голые корявые сучья. «Что такое? Может, жук какой?» — сетуют хозяева, пока не зайдут к кому-нибудь по соседству, — глядь, а там такое же дерево, груша, ни мертвая ни живая, а просто решившая, что всё, пора, осень…

Пейзаж с солнцем

Холст, масло. 100х70. 2010

Что-то неуловимое уже происходит в воздухе. Вдруг неожиданно ненадолго, как в театре, меняется освещение, становится слабее, призрачней, как будто солнце хитро сощуривает свои ресницы, поглядывая на всё свысока. Стая грачей в овраге обнаруживает свое присутствие, дружно поднявшись в воздух с тревожным гомоном. Но нет, тревога была ложной, никуда улетать не надо. Лето еще — лето! У страха глаза велики.

А днем вроде как всё по-прежнему. И, успокоенный, ты уезжаешь в город, ненадолго, всего-то на несколько дней. Возвращаешься и уже на подножке автобуса понимаешь: «Всё! Случилось! Пришла. Осень». Потом никто так и не может тебе объяснить: когда и как это произошло. Просто всё переменилось — воздух, деревья, дома, люди. Даже знакомая собака не встречает тебя привычным лаем на повороте дороги, а молча, как-то по-осеннему, смотрит тебе вслед, широко расставив лапы…

Вдоль Оки березы стоят еще с листьями, но не с прежней зеленой, щедрой копной, а с отдельными желтыми бусинами, монетками, каждая из которых на счету, как копейка в казне бедняка.

Река видна теперь отовсюду. В конце каждой улицы повисает ее голубая даль, сотканная из ничего: воздуха, света и осеннего ветра. При появлении человеческой фигурки даль меняется, твердеет, выпрямляется на скрытой пружине и река встает за спиной прохожего плотным синим занавесом, отменяющим выдумки перспективы.

«Вот и дождь пошел…» — говорит утром соседка, просто чтобы что-то сказать, встретившись с тобой у калитки… И осень вдруг прижимается холодной, заплаканной щекой к твоему лицу, вызывая щемящее чувство благодарности и печали. Это уже прощание, — понимаешь ты. И хотя листва соседних берез, промытая дождем, становится ярче и звонче, а даль за ними резче и материальней, — никого уже не обманешь…

Зима

Хочешь ты того или нет, но зима дается тебе в приданое при рождении вместе с названием города, где началось твое детство, и с пейзажем за первым твоим окном. Будто Творец понаблюдал за русским человеком со стороны и решил: «Этому без зимы никак нельзя».

Ранние сумерки липнут к белой земле. Вечереет медленно, постепенно сбивается резкость, и вдруг в потемках снежная гладь приобретает цвет, немыслимый ранее: сначала розовый, потом фиолетовый, и, наконец, ярко-синий. Белое окончательно побеждает черное…

Одно из первых «зимних» воспоминаний моего детства — Таруса, новогодний вечер на маленькой городской площади перед обезглавленным кафедральным собором, превращенным давно в Дом пионеров, и неизменным памятником Ленину напротив, в расстегнутом не по сезону бронзовом пиджаке.

Лужа (из цикла «Детские радости»)

Холст, масло. 100х70. 2008

Я одна на улице. Стою, пораженная неожиданным появлением на знакомой площади огромной елки. Издалека елка светится странным, красно-голубым светом, благодаря гирлянде простых электрических лампочек, кем-то заботливо покрашенных оранжевой и почему-то синей краской. Если подойти ближе и поднять голову, то хорошо видно, как наверху, среди веток, бесшумно раскачиваются большие бумажные игрушки, совсем одеревеневшие от мороза. Внизу игрушек нет, их давно оборвали… Я тоже начинаю мечтать о такой игрушке, как и о пенопластовом снеговике, выглядывающем из-за ватного снега, набросанного между рамами каждого второго тарусского окна. Но вдруг неожиданно понимаю, что праздник затаился не в снеговиках за стеклами и не в треугольных башенках-коробочках конфет, трофеев детских утренников, он здесь, со мной, в этой елке; в том, как она вот так, просто, совсем одна, огромная, беззвучная, светящаяся, стоит на знакомой площади, являя собой какую-то скрытую перемену в пространстве вокруг себя. «Сочельник», «Рождество» — всё это лишь слова для меня по сравнению с реальностью предстояния перед ночным звездным небом этого дерева на заснеженной мостовой.

И от важности происходящего мне становится и радостно, и страшно…

Весна

Если бы не было весны — сложнее было бы верить в чудеса. Весна — главное Чудо года. Как воскресение — главное Чудо жизни. Непросто верить в Воскресение мертвых, в чудо весны не поверить нельзя. Может, потому и Пасха, как поздняя, так и ранняя — всегда весной…

Русский человек любит жить надеждами. И весну тоже очень любит. Реальность слишком обманчива и потому малоинтересна. В ней чересчур много подробностей, вроде счета за квартиру, направления к врачу или склада грязной посуды в раковине на кухне. Настоящее хорошее — всегда впереди. Вот и со счастьем у нас никогда не поздравляют, его только желают в будущем, от всей души…

Цветы на окне

Холст, масло. 70х60. 2009

Оттого, наверное, самая узнаваемая в России картина — не программное «Явление Мессии» Иванова и не «Последний день Помпеи» Брюллова, а маленький пейзаж Саврасова «Грачи прилетели». Чахлые березы, воды по колено, нищая деревня и церковь не в золоте куполов, а в выбоинах и ржавчине осыпавшейся штукатурки. И над всем этим в небе черные точки — грачи. Они уже прилетели. Значит там, наверху, уже объявлено — скоро весна, а раз весна — то всё изменится,  всё будет хорошо…

Весна — это состояние. Ее временные границы неуловимы, как неуловимы последний день зимы и первый день лета. Погоду, пространство температурит; бросает то в жар, то в холод. Весна или тянется чуть ли не с февраля, тревожа нас досрочными оттепелями, или, наоборот, разом в конце апреля обрушивается под ноги водными потоками, когда земля, погрузившись на дно этого бурлящего океана, всплывает на поверхность воскресшей Атлантидой, прекрасной и обновленной, начисто забывшей, что такое зима. Вода нарушает противостояние земли и неба. И оттого, что солнце и облака кувыркаются в лужах под ногами, у людей тоже «сносит» голову.

Пока зиму уносит вода, ветер приносит лето. И хотя еще холодно, сыро, воздух уже наполнен новыми запахами и звуками. Улучшается видимость, как будто весь пейзаж, как оконное стекло, промыли водой и протерли старыми газетами. Тянет уже не в дом, в тепло, а из дому. И пускай весна — время болезней: гриппуют целыми семьями, кашляют, сморкаются, пьют антибиотики, при первых лучах солнца — всё равно сбрасывают шапки, потому что всё, надоело, хватит — весна!

Весна — явление цвета. Сначала всё в точку. Деревья покрываются крапинками почек, цветов или листьев. И мир вновь разворачивается из точки, из ничего, по таинственному произволению Творца. Трепет, страх охватывает весной в лесу, как при невольном свидетельстве Чуда. Голые прутья веток обрастают листьями, под ногами стремительно, шурша о подошвы, растет трава. Везде начинается еле заметное шевеление — неизвестно откуда появляются насекомые. Друг за другом прилетают всё новые и новые птицы и наперегонки занимают верхушки приглянувшихся им деревьев. Не суетятся только одни грачи, им незачем и некуда торопиться: они прилетели первыми, уже давно.

Вечер

Картон, темпера. 100х110. 2008

*Целиком тексты — на сайте художника http://eutenkova.ru — Ред.