Фото с сайта театра http://www.rus-drama.ru/Как же стесняется образованный русский человек говорить о Боге! И ладно бы еще о Боге, но о святых, через коих совершаются чудеса, об ангелах и бесах, о жизни благочестивых людей – ни-ни!
Для него ведь такие разговоры – табу. Засмеют. Мракобес, знаете ли. Обскурант. Замшелый консерватор. И… как еще там? А, клерикал. В век атома и космоса – о святых и ангелах! Не стыдно? Вы, батенька, из какой тьмы вылезли? Чай, не из ордынских ли времен перенеслись в наши дни? Бросьте это, не балуйтесь. Просвещенный же человек! Во всяком случае, кажетесь таковым.
Вот и сидит тихонечко умный, хорошо образованный христианин. Стесняется нос высунуть в сторону какой-нибудь мистики, какого-нибудь богословия. Стесняется лишний раз слово сказать. Ах, заденем. Ах, обидим. Ах, отвернутся. Ну и финальное, самое неприятное «ах»: начнут ехидно ухмыляться!
А вот как приходит беда – не потеря работы и не семейные неприятности, а что-нибудь с ног сшибающее, корни души с кровью выдирающие из почвы, сметающее, ломающее человек напрочь, -- и куда девается вся ложная стыдливость! Вот уже вчерашний тихоня больным, истерзанным сердцем своим выводит дивную мелодию о Боге… и об ангелах… и о святых…
Так было после революции, после бурь Гражданской войны.
Кто из верующих умников остался здесь, тот голову боялся поднять. А кто уехал, тот – да! – мог петь, как ему вздумается. Такое прошел человек, что наплевать ему и на ехидные усмешки и на «не поймут» и на «отвернутся». Существует Бог, и еще существует всяческая жизненная суета, маета, дребедень. Бог – важнее. Говорить о нем – важнее.
Поскольку магистральный поток русской литературной жизни протекал тогда в Советском Союзе с его идиотическими «безбожными пятилетками», совершенно естественным было стремление писателей-эмигрантов поддерживать огонь православия в своих текстах. Они оказались в роли носителей той части национальной культуры, которая на главной своей территории могла просто исчезнуть. Неудивительно, поэтому, что крупнейшие произведения христианского реализма появились именно в русской эмиграции. Ярчайшая звезда среди них – повесть Ивана Сергеевича Шмелёва «Куликово поле» (1939, дорабатывалась до 1947).
«Куликово поле» представляет собой камерную беседу «своего» со «своими». Русский образованный человек, будь он даже истово верующим, стесняется разговора о чудесах, если не окружают его добрые друзья и единоверцы. Иван Сергеевич «разрешает» чудо, позволяя главному герою увидеть святого Сергия Радонежского, явившегося в тёмную реальность 20-х годов прошлого столетия. Придонная чернота, холод, бодрые шествия советских «энтузиастов» по грязям, под дождичком, во имя торжества новых революционных праздников. Холод, страх. Люди едва живы от недоедания. Является Сергий, помогает, ободряет, совершает маленькие добрые чудеса, заставившие несколько поникших душ встрепенуться, загореться новым жаром веры и надежды… Явление его показано, как дар по вере, дар, который современному человеку заслужить можно. Вокруг повести при ее появлении разгорелась полемика. И сам Иван Сергеевич показал, насколько осознанно он ввел в повествование сюжет с вмешательством силы Небесной в жизнь людей. Вот строки из его письма О.Бредиус-Субботиной (1942): «Милая Ольга, продолжаю “Куликово поле”… Безбожники пришли от него в ярость: как смел Шмелев так “кощунственно” ввести в литературу ч у д о! Идиоты: ч у д о вошло с а м о в литературу русскую, ибо, во-I-х, она сама — чудо, а, во-2-х, это ч у д о моего рассказа д а н о Жизнью. В основе — неоспоримый “случай”, сообщенный мне под клятвой, людьми чистыми, проверенный мною до бесспорности».
В 90-х, когда христианская мистика начала возвращаться в русскую литературу, именно эту повесть вспомнили многие. К ее опыту обращались неоднократно.
И вот, наконец, московский театр Русской драмы под руководством Михаила Щепенко поставил ее на сцене.
Дело театрализации «Куликова поля» -- почти что квадратура круга. Нечто немыслимое. По крайней мере, до крайности неудобное. Это не сценический текст даже в самой малой мере. Огромные авторские отступления. Колоссальные монологи. Описания природы, описания хладных обстоятельств советской социалистической жизни… Да как такое поставить на театре?! Невозможно, невозможно…
Чудо, что театр как-то справился с такой задачей. Самое настоящее творческое чудо. И второе чудо – сколь тепло восприняла этот эксперимент православная публика. Постановка получила несколько очень добрых отзывов.
Произошло то, что случается на сцене до крайности редко. Актеры выходили и обращались с этими самыми громадными монологами, с репликами километровой длины не столько друг к другу, сколько прямо к зрителю. А зритель воспринимал сказанное так, будто речь идет не о 1920-х годах, будто литературная первооснова спектакля появилась вовсе не в середине XX века, будто всё это – свежее, свежайшее, написано сегодня утром, читается впервые, посвящено нашему здесь и сейчас. И преподобный Сергий являлся вовсе не тем милым беспомощным интеллигентам, которые попали под беспощадный пресс «страны советов», а зрительному залу он являлся, людям, худо чувствующим себя под иным прессом, но все же именно под прессом. Являлся и ободрял: Бог нас не покинул, не отчаивайтесь! Людей пробирало сильным, звонким чувством сопричастности.
Знаете, так бывает: самолет поднимается против всех правил аэродинамики, поскольку иначе подняться он не может в силу каких-то сложных технических обстоятельств. Вот и постановка «Куликова поля» -- взлет против всех правил аэродинамики. Не должно быть успеха. Не может быть успеха. Вообще ставить такое на сцене – сапоги всмятку. И на тебе – успех! Настоящая большая удача.
Может, Бог помог.
