Осторожный, продуманный компромисс — чуть ли не единственный рецепт поведения для историка, имеющего амбицию работать за пределами чистой науки, быть кем-то большим, нежели просто госслужащий, влиять на умы, предпринимать самостоятельные действия в общественной сфере.
Человек, которого в наши дни именуют словом «историк», в подавляющем большинстве случаев — школьный учитель или университетский профессор. Реже — академический ученый, научный сотрудник института, библиотеки или музея, редактор научного журнала или издательства, наконец, архивист, занимающийся научными исследованиями.
Все перечисленные персонажи (к их числу относится и автор этих строк) живут на… скажем так, невеликую государственную зарплату и разного рода гранты, если с грантами повезет.
В подавляющем большинстве случаев русский историк нищ, как Иов. Социально незащищен. Не способен прокормить семью, если сидит на одной госзарплате. Добравшись, к изрядному возрасту, до высоких должностей (ведущего научного сотрудника в академическом институте или же профессора в университете), учёный муж наконец-то может перевести дух: он перешел из категории нищих в категорию просто бедных.
Разумеется, всё это очень слабо влияет на работоспособность ученого, который, по старой русской традиции, с головой погружен в свое дело. Настоящего энтузиаста безденежье никогда не останавливало, не останавливает и не будет останавливать. Так ли ему худо от нехватки средств? Да ничуть не бывало! Он стоит на переднем крае науки, ему интересно заниматься тем, чем он занимается, он делает открытия, двигает проекты, охотится в архивах за документами, которые никем доселе не вводились в научный оборот, едет на археологические раскопки. Он поглощен люто захватывающими исследованиями, обновляет учебные курсы, пишет книги, монографии, комментарии к источникам, выступает на конференциях, обильно общается со своими коллегами, среди которых лучшие — точно такие же, как он, безумные энтузиасты. Ведь только у таких людей, по большому счету, биография украшена крупными научными достижениями.
И он не без иронии относится к государству, оплачивающему, хоть и по низшему тарифу, возможность заниматься делом, которое интересует его, как ничто иное в жизни. Ему хорошо. А государство — пусть платит, раз уж так исторически сложилось!
Нищета и социальная уязвимость историка не становится проблемой для истории, пока продукт его труда востребован всего лишь несколькими десятками специалистов в соответствующей сфере исследований.
Иными словами, пока он не выходит за пределы чистой науки, пока «варится» в соку относительно небольшого сообщества профессионалов. Здесь он интересен немногим, зато все эти немногие — твердые специалисты. Здесь он выполняет свою функцию как ученый, и совершенно не нужен субъектам «больших игр» социума. Ни государству, ни общественным движениям, ни капиталу.
Но за пределами чистой науки существует иная история — социализированная, публичная, затрагивающая интересы тех самых акторов «больших игр», о которых говорилось в предыдущем абзаце. Это составление школьных учебников — не вузовских, пишущихся ныне для относительно небольшого числа учащихся, а именно школьных, выходящих миллионными тиражами. Школьный учебник — идеология с большой буквы. Это публичные дискуссии в телеэфире, затрагивающие исторические темы. Да вообще медийные дискуссии, включая полемику, инициируемую мощными сетевыми порталами. Это книги и фильмы, построенные на историческом материале и рассчитанные на массовую аудиторию, а значит, на массовые продажи.
Из всего перечисленного складывается громадная сфера влияния на умы. И, казалось бы, историк должен быть востребован в ней постоянно, каждый день, каждый час. Кому же еще выполнять его прямую и непосредственную функцию — доносить знания об истории до широких кругов образованной публики?
Но на место историка-профессионала весьма часто берут публициста-полузнайку, «начитанного» писателя или же — апофеоз! — журналиста, который «с этим немного работал в свое время» (другая формулировка: «у него недавно вышла очень интересная заметка на эту тему»). Дело тут не только в том, что современный профи-академист относительно редко имеет способности ритора и совсем уж нечасто разбирается в красотах литературного русского. И даже не в том, что попадание в «большую игру» обыкновенно опирается на связи, которые есть далеко не у всех.
Настоящий серьезный историк до крайности неудобен, потому что он настроен придерживаться истины. Таков его профессиональный кодекс, таков его этический императив. А истина, хоть большая, небесная, хоть малая, т.е. простая правда факта, то и дело противоречит идеологии. Притом неважно, какая она, эта идеология, официальная или оппозиционная, поскольку обе они в равной мере могут оказаться иссушающими.
Держась за истину, историк становится слабоуправляемой персоной. Публицист, писатель и журналист, для которых всё это не столь важно, оставляют впечатление… меньшей ершистости. А уровень аудитории сегодня вполне позволяет «рокировку»: профи — в угол, полузнайку — на оперативный простор. Ведь нас окружает мир, пребывающий в сумерках высокой культуры; всюду «работа с массами», всюду «технологии обработки масс», всюду «интеллектуальные запросы масс»… Дельный ремесленник в этих сумерках заведомо, «по условиям игры», поставлен в трудное положение. Он как высококвалифицированный рабочий на заводе полуавтоматов…
Допустим, историк все же призван к тому, чтобы участвовать в масштабной общественной дискуссии. Некая социальная сила (государство, партия, общественное течение, мощный медиа-холдинг) дает ему микрофон (ставит под камеру, заказывает цикл статей на сайт). Говори! Идеология требует от него занять какую-то сторону на баррикадах. Допустим, историк сторону выбирает. Он начинает говорить. Ему сообщают с укором: «Слишком сложно, упрости!» Он старается говорить яснее, проще, применительно к аудитории. Ему говорят: «Вот эта тема — второстепенная, ее не нужно освещать!». Что ж, створ возможностей стал уже, но работать все еще можно. Однако следующая реплика «сверху» куда страшнее: «Не туда идешь! Вон статья нашего лидера, вон брошюра нашего старшего эксперта, вон плакат на стене. Соответствуй!» А историк соответствовать не хочет. До сих пор он с кем-то полемизировал, зная, что правда — в широком смысле — на его стороне. Но теперь ему предлагают ужаться до шаблона, в рамках которого есть рекомендованные «тезисы», притом не факт, что опираются они на сколько-нибудь серьезное исследование. А истину не сузишь до «рекомендованного». Прав был Константин Николаевич Леонтьев, не сдавая своей интеллектуальной самостоятельности: «Ум мой упростить я не могу». Ведь упростишь ум — потеряешь истину.
Итак, историк от «цветущей сложности» отказаться не может и… теряет микрофон (камеру, сайт). Или все-таки отказывается и… какой он тогда историк?! Мизерабль, а не историк.
Есть множество иных способов налететь на глыбу идеологии. Классический пример — работа над школьным учебником. У любого школьного учебника есть заказчик, а заказчика представляют люди, предъявляющие набор правил. Этих правил много, они могут проявляться как в основополагающих концепциях, так и в мелочах. Итог: если историк соглашается заключить себя в жесткие рамки требований заказчика, он, по необходимости, начинает вести «позиционную войну», время от времени «сдавая» мелочи, но отстаивая свое право не солгать в чем-то главном. Ему говорят: «Текущий момент требует откорректировать формулировки». А он отвечает: «Только там, где это не противоречит твердо установленным фактам». Иными словами, практикует тонкое искусство компромисса. Потому что в противном случае он должен либо отказаться от работы в подобных условиях, либо спокойно принять то, что за его именем в свет выйдет какая-то чушь.
Осторожный, продуманный компромисс, та самая «позиционная война», в наши дни — чуть ли не единственный рецепт поведения для историка, имеющего амбицию работать за пределами чистой науки, быть кем-то большим, нежели просто госслужащий, влиять на умы, предпринимать самостоятельные действия в общественной сфере.
Белые одежды не столь уж трудно сохранить девственно чистыми, не выходя из маленькой комнаты «фундаментальной» науки. Здесь сухо, здесь каждое утро появляется уборщица со шваброй. Но покинув академические хоромы, оказавшись в большом мире, с его дождями, снегами, лужами у ног и ветром в лицо, мудрено совсем уж не замарать риз. Суть вопроса — в количестве грязных пятен. После какого их числа историк перестает быть таковым?
На заставке фрагмент фото Ranulf 1214
