«Велико незнанье России посреди России.
Все живет в иностранных журналах и газетах,
а не в земле своей»
Н. В. Гоголь
Всем известен "народный" афоризм: "Россия – страна с непредсказуемым прошлым". Высказывание критическое и, должно быть, обидное. Но ведь у художников изменчивое отношение к прошлому может означать как раз живой, страстный интерес к истории, стремление вновь и вновь вглядеться в замутненное от времени зеркало минувшего, чтобы в далеких событиях увидеть отображение сегодняшнего дня. Удивительно ли, что в отечественном кинематографе исторический ответ соответствует предложенному запросу. Как правило, исторический фильм и его авторы похожи, как «Оля и Яло».
Интерес к истории сегодня и острый, и пристрастный: велико искушение протянуть прямую событийную связь между явлениями, разделенными столетиями. Захватывает сам процесс узнавания, исторический кроссворд решается без запинки: по вертикали – вчера, по горизонтали – сейчас, в точке пересечения – всегда. И надо признать, что это действенный метод, действительно помогающий кое-что понять и во вчера, и в сегодня, и во всегда.
Только что отзвучавший фильм "Раскол" затрагивает одну из самых болезненных страниц отечественной истории – тему церковного раскола XVII века. Горечь трагического разлада в православном народе ощутима до сих пор, уже хотя бы потому, что нет и не было непреодолимых – догматических – противоречий между несогласными сторонами. Конфликт вспыхнул, по сегодняшним меркам, «на пустом месте», а драматические последствия его пронизали всю последующую историю.
Но особенно грустно, что случился раскол в момент, казалось, достигнутой гармонии, как бы обретенной в реальности симфонии священства и царства. Поверилось на миг, что "собиные друзья", Царь и Патриарх, будут управлять страной в благодати, любви и согласии, что идея благочестивого православного царства осуществилась.
Хорошо известно, что золотой век не случился. Вместо любви – ненависть, вместо согласия – взаимные хулы на долгие три столетия. И кровь. И, как следствие, - особая роль старообрядчества во всех смутах в стране, включая революционную.
Конечно, раскол – грандиозный переломный момент в истории Отечества. В яростной непримиримости столкнулись разные отношения к Мiру - исихастская сосредоточенность на духовной природе жития и решимость бороться с демоническим хаосом в реальной жизни. Этот конфликт многократно повторялся в русской истории, да, может быть, он является для нее стержневым. Хитрость состоит в том, что никак не поддается прямой оценке распределение сил в этом конфликте. Кто какую сторону представляет? Даже в очевидном на первый взгляд споре нестяжателей и иосифлян не определимо, с кем же благодать Церкви, какой путь верный. А уж в страстных столкновениях второй половины XVII века и вовсе путаница. Ведь и одна, и другая стороны настаивали на своей верности Православию и православному царю.
Но сейчас нас интересует, как этот конфликт увидели современные кинематографисты, и, возможно, чуть шире - как на русскую историю смотрит отечественное кино конца нулевых.
Итак, авторы определили жанр фильма "Раскол" неожиданно - это "фильм-фреска". Фреска – монументальная живопись, по преимуществу храмовая. Рассмотрим и мы кинематографический текст в предложенном ракурсе - предельно обобщенного взгляда на важные события.
Сразу надо отметить высокую пластическую культуру фильма. Пристальное внимание к исторической детали: кокошники, зипуны, кафтаны, закопченые бревна в избах, низкие потолки светелок… все свидетельствует о значительной эрудиции авторов, знании подробностей времени. Некоторые кадры почти дословно воспроизводят известные картины братьев Васнецовых, ну и Сурикова в надлежащем месте.
Цветовая гамма фильма принципиально скупа. Коричнево-бежевые тона, холодная белизна снежных полей, изредка - вкрапления ржавого или терракотового. В этой изысканной палитре эстетски утрированной простоты решены также сцены в царских и боярских палатах. А если учесть, что каждая серия фильма начинается нежно-голубой фреской с изображением Царицы Небесной, можно сказать, что через цвет предложено решение основного исторического конфликта. Радость, покой, красота - небесная часть бытия; она расположена на фронтонах и колоннах храмов. Остальное – "как всегда", скудно коричневое. Добавим: для авторов этого фильма так - было, есть и будет.
Это "как всегда" разлито по всему фильму. Порой кажется, что срабатывает формула: "утром – в газете, вечером – в куплете". Мздоимство и тупые, кукольные думные бояре, отсутствие дорог и самоуправство местных воевод, слабый Царь, любящий соколиную охоту да технологические новинки, и активный Патриарх, который не прочь порулить державой…
Такой исторический пасьянс раскладывает режиссер на протяжении 20 серий, не замечая, что он попал в капкан аллюзий, в погоне за внешними параллелями сместил внутреннюю суть исторических событий, упустил уникальность исторического момента.
А момент был поистине уникальный. Россия стремилась выйти на мировой простор как сильная православная держава, управляемая в симфонии небесной и земной властей. Понятно, что это была историческая иллюзия, что человеческие страсти и несмирение стояли на пути прекрасной, еще византийской затеи благочестивого государства. Да, конечно, это не случилось, потому что не могло случиться по определению (по общей нашей греховности). Здесь авторы правы. Но ведь где-то должна была в фильме проявиться энергия мечты, порыв созидания нового мира, которым были воодушевлены и Алексей Михайлович, и патриарх Никон? Где-то должен был прорваться пыл дружбы, которая все же связывала этих ярких, деятельных людей?
Но нет, Московское царство – сонное царство. Степенно и неторопливо ходят бояре, глубокомысленно и благообразно рассуждают "ревнители благочестия", чинно текут церковные службы. Представители разных сословий, одетые в исторически точные и очень красивые костюмы, смирно стоят и без особого энтузиазма наблюдают за происходящим. А бояре в тереме, наверное, и вовсе манекены, а не просто массовка.
Эти, очевидно, продуманные и почему-то выбранные ритмы, приводят к едва ли запланированному результату. За конфликтом, порожденным церковной реформой, исчезает исторический контекст начавшегося кипения, подготовки новых имперских форм государственного существования, известных как "петровские реформы". Можно как угодно оценивать этот период, но нельзя игнорировать высокий градус общественной атмосферы, выражавшийся в том числе и в столкновении неукротимых темпераментов всех участников событий. Да не плохо бы вспомнить и то, что XVII-й – "бунташный век" - ознаменован недавно закончившейся Смутой и мощной энергией противостояния "языкам", борьбой с "нашествием иноплеменных", а значит, с утверждением национального достоинства народа. Куда же делась эта энергия?
Между тем, фильм порой оказывается на уровне вялой иллюстрации к исторической монографии. И в этом "академическом" подходе проглядывает эстетика исторических программ канала ВВС, где важнее всего - достоверность детали, шлема или щита и менее всего интересна внутренняя логика события, столкновение идей. Сам церковный конфликт, лежащий в основе сюжета сериала, отделен от сложного потока событий реальности – от русско-польской войны, от освоения Сибири, первых шагов к созданию систематического образования… То есть эти события названы, но вскользь, они не пережиты героями, не входят в пространство их внутреннего мира.А на экране остаются истовые попы, да пьяные бояре, да скучный царек-начетчик. (Но ведь «Тишайший» означает не флегматичный, а – богобоязненный, благочестивый…). И все люди в фильме живут словно через силу, словно из них вынули пружину, словно во сне. Нет энергии, нет темперамента. Только бесконечное и безрадостное терпение в неуютном и чужом мире.
Есть печальная песня, которая может стать гимном современного российского кинематографа:
Когда будешь большая,
Отдадут тебя замуж —
В деревню большую,
Да в деревню чужую,
Уж и там ли дерутся
Топорами секутся.
Там и утром все дождь, дождь,
А и вечером - дождь, дождь,
И день будет длиться,
И дождь будет литься,
И свекровка браниться,
И соседи коситься,
А соседи все злы-ые!
Вот все наши исторические фильмы – "про чужую деревню", "про эту страну". Кто бы ни был героем - Иван Грозный, Алексей Михайлович или Николай II - все выходит про "чужую деревню", про безрадостную безысходность. А между тем, герои этих фильмов неустанно говорят про мiр горний, про радость веры, про Церковь. Очевидно, зрителям в этих фильмах предъявляется личное авторское интеллигентское взыскание веры - через слово, через разум, добавим, через сопротивление чувства и личного опыта. Потому на экране сомнения - там, где исторически был пафос; вопросы - там, где звучало утверждение.
Кстати, чрезмерное обилие в сериале богослужебных сцен имеет то же объяснение – радость открытия. Авторы явно неофитски любуются величественными облачениями, вслушиваются в торжественные периоды литургических текстов, замирают перед аргументами цитируемых греческими иерархами манускриптов. Но вся эта визуальная и акустическая роскошь не заменяет отсутствующей динамики драматического конфликта истории, в рамках которого беззвучно и трагически так много разрушалось, так много создавалось.
Между тем, прототипы героев наших исторических фильмов жили в принципиально ином внутреннем ощущении мира – радостном. Даже ошибающиеся или преследуемые, подавленные историческими обстоятельствами, они оставались в светлом круге веры и знали спасительную силу благодати, видели метафизическую перспективу. Тому есть множество свидетельств. Вопрос, как передать этот животворный и творческий свет через пластический или драматический образ, остается открытым. Очевидно, нужно обладать этой утверждающей силой духа, которой и строилось наше государство, и создавалась наша культура. Сегодня этой силы нет, и мы своей внутренней дряблостью искажаем, конечно, невольно, историческую правду.
Естественно, возникает язвительный вопрос - почему голливудские исторические фильмы исполнены оптимизма, заражают энтузиазмом. Ответ на поверхности: там умеют не только любить свою страну, но и любоваться своей историей. А в нашем киноискусстве появился новый «большой стиль», «капреализм» - борьба плохого с худшим.
Вот и в сериале «Раскол» подробное вглядывание в судорожное подергивание ног человека, висящего на дыбе, в восковую хрупкость заострившегося носа покойной боярыни Урусовой сменяется образом грядущих перемен. По площади во главе потешного полка с яростной гитлерюгендовской выправкой вышагивает будущий бомбардир Петр Михайлов, по совместительству император Российской империи. Ворота в «чужую деревню» вновь закрылись.
И дело не в том, что на экране нет привлекательных образов. Фильм как раз отличается обилием замечательных портретов. Даже удивительно, что режиссер смог найти так много аскетичных лиц (не гламурно худых, а именно аскетичных). И эти лица очень красивы. Запавшие глаза Неронова, милота округлого лица Марковны и ее дивный, чуть хрипловатый, все время ласковый говорочек, угрюмая сила мощного облика патриарха Никона… И, конечно, тонкое нервное лицо протопопа Аввакума. Лица есть. Силы, темперамента, внутреннего огня, пусть сжигающего, но и согревающего этих людей, - нет.
А ведь национальный гений, великий стилист Аввакум Петров отличался как раз неудержимой мощью натуры. Его литературный текст тому свидетельство. Про патриарха Никона нечего и говорить – во всех смыслах титаническая натура, великий созидатель, хотя и разрушитель в то же время. Трагизм церковного раскола, обернувшегося расколом народа, еще и в том, что многие поступки совершались импульсивно, страсти вели людей и историю (что греховно и пагубно). Проблема состоит в том, что в XVII веке даже благочестие было неистовым. А потом наступало раскаяние и горькое самоосуждение.
Раскол тогда совершился от избыточной силы – силы веры, характеров, любви, самонадеянности, жажды быстрых перемен. Но, главное, веры и преданности. А последствия раскола были очень серьезны. К сожалению, мы хорошо знаем, куда часто ведут благие намерения, не укрощенные смиренномудрием.
И здесь авторы фильма абсолютно правы. Надо все время оглядываться на исторический опыт и хорошо понимать, и все время помнить, что только в сохранении церковного единства, только в согласии может удержаться единство народа и Отечества. Все члены Церкви должны пойти друг другу навстречу, чтобы сохранить самое важное, за что лично каждый из нас ответит перед Богом, – церковное единство. Мы просто не можем позволить себе легкомыслия «невыученного урока».
