Стояли уже минут пятнадцать. Вдруг открылась передняя дверь, и на подножку вскочил молодой человек в оранжевом жилете.
- Что, работать не хотим? - шутливо осведомился он у кондукторши.
- Не говори! - отозвалась она. - Целый день такое.
- Молодой человек! Молодой челове-ек! - позвала его старушка из салона. - Что там впереди? Надолго ли?
- Авария! - ответил он.
Бабушка заохала и села на свое место.
Семенов выпрыгнул в черную морось вечера и зашагал по направлению к дому.
Трамваи стояли длинным многовагонным поездом, хвост которого терялся где-то вдали за поворотом. На остановках терпеливо толпились люди.
На остановке Семенов увидел наркомана. Молодой человек скрючился в неестественной позе, то и дело роняя голову на грудь. Лица его не было видно. На сигарете вырос высокий столбик пепла.
Семенов почувствовал легкую брезгливость, но тут же вспомнил, как сам, еще совсем недавно в забрызганных «контролями» подъездах жег свои вены «джеффом», «черным», потом «винтом». Вспомнил, как под идиотский молочный хохот один за другим из жизни уходили друзья. Как прятал от матери свои глаза и руки. Вспомнил пропитанные едким запахом иода и ацетона сквоты. Вспомнил, что гораздо страшнее подсадить друга, чем уколоться самому.
- “Ты бы смог его простить? Здесь, сейчас, простить, как еще недавно, до завязки, прощал себя?“
Метров через двести Семенов увидел, как стайка детей издевалась над кошкой.
- А ну, кыш!
Дети бросились врассыпную, растрепанная кошка зигзагами кинулась к кустам. Самый старший из ребят, отбежав на безопасное расстояние, выматерился, и швырнул в Семенова камнем, но не попал.
- Ах ты... - Семенов бросился было за ним, но вдруг остановился как вкопанный.
- А ведь это я! - внезапная догадка озарила Семенова. - Точно я, вон и штанишки мои! Всё так и было, - мы поймали кошку, а какой-то идиот нас разогнал. Вот только тогда было весело, а теперь нет.
Через некоторое время кончились трамваи его детства; на смену им пришли какие-то совсем допотопные трамвайчики без дверей, которые, в свою очередь, сменились двуколками. Семенов вышел на окраину города. Асфальт исчез, остановки уступили место небольшими бревенчатым домикам, затем кострам. Вдоль вереницы возов у костров зябко ежились ямщики, совсем по-домашнему кричали дети, где-то стучали кружки.
- Что там, впереди? - спросил Семенов ямщика.
- Не знаю, барин - ответил ямщик, почесав огромное брюхо. - Говорят, генерал-губернатора кокнули.
Семенов зашагал дальше.
Двуколки сменились каретами, те – какими-то повозками.
- Что там? - спросил Семенов мужика, сидевшего на телеге, полной каких-то узлов.
- Да замятня какая-то. Видно, тати гуляют, - ответил он, поглаживая бороду, и посмотрев на Семенова, спросил:
- А ты чаво это босолицый? Али из папёжцев?
Ничего не ответив, Семенов зашагал дальше.
Возы становились все грубее и неухоженнее. Впрочем, среди общего убожества иногда попадались и весьма изысканные паланкины.
- Что там? - спросил Семенов одного из охранников такого паланкина. Тот замахнулся было на Семенова плетью, но в ужасе отпрянул, увидев в сильных семеновских очках отблески огня, и, очевидно, приняв их за глаза. А может, узнав в Семенове себя...
Больше Семенов никого не спрашивал. Да и мог ли? Менялись люди - менялась одежда, изменился язык.
Правда, со временем ему стало казаться, что он понимает простой смысл их коротких неспешных предложений, ясный и прямой язык их тел. У какого-то допотопного чума ему под ноги бросилась девочка в драном мешке. Семенов закутал ее в свою куртку, и, зябко спрятав пальцы подмышками, отправился дальше.
Конечно можно было бы тихонько ехать. И, ничего не теряя, всю жизнь просидеть в теплом уютном трамвае, дожидаясь, когда все впереди рассосется. Не обращая внимания на то, что трамвай всегда идет до конечной, а домой можно дойти только пешком. Можно идти по жизни словно кочевник, который поутру затушив костер струей из кизяка, гонит табун к новой траве, оставляя после себя лишь горстку угольков...
Он возвращался к своему оплеванному прошлому, униженному не раз им самим. Неразвитому, осмеянному, но сохранившему хрупкую нить поколений его предков. Ведь если бы хоть один его пращур за долгую тьму тысячелетий умер ребенком, его, Семенова, не было бы никогда. Конечно, можно сказать, что вместо него мог быть какой-нибудь Сидоров, но в данном случае есть именно он, Семенов. Такой, какой он есть, - вышедший из веков, во тьму которых никогда не заглядывал. Тысячи женщин родили своих детей, тысячи мужчин вырастили их, воспитали, тысячи безвестных ему людей сплели его из своих жил, чтобы теперь, удобно устроившись на диване, он беззаботно прожег свою жизнь в сомнительных удовольствиях?
Семенов вдруг понял, что за всю ночь ему в голову ни разу не пришла мысль оглянуться назад. Может потому, что оглядываться, в сущности, было не на что.
Семенов оглянулся. Позади призывно сверкало и переливалось ночными огоньками будущее, но путь туда, откуда все произошло, нес совсем иную радость. Там, на востоке, уже зеленевшем зарей, укрывалась тайна, та первопричина, что создала его, Семенова, движением от истока своей сущности...
...Под утро на горизонте, - там, куда длинной пестрой змейкой уходила вереница повозок, на холме замаячил величественный дворец, окруженный огромным садом.
Подойдя к невысокой ограде из кованых цветов, Семенов остановился у ворот. Открыта была лишь узкая калитка. Около ворот стояла волокуша, хозяин которой отчаянно спорил со стражей. Он то показывал на узлы и тюки, то бил себя в грудь и показывал на небо. Стражники держались достойно: они сдержанно и терпеливо уговаривали его оставить волокушу и войти без нее. Никто никуда не спешил. Чувствовалось, что спор происходит довольно давно. Вдруг за оградой появился Человек, черты Которого показались Семенову смутно знакомыми. Он сделал знак стражникам; те распахнули ворота. Радостный хозяин волокуши вскочил на узлы, и стеганул лошадь. Та от неожиданности попятилась, потом рванула вперед, и, зацепившись оглоблей за прутья ворот, упала. Волокуша опрокинулась. Узлы, тюки, какие-то сундучки - все посыпалось на землю. Глухо хрустнув, разлетелся здоровенный арбуз; веселым горохом раскатились яблоки. Хозяин забегал вокруг волокуши, торопливо собирая их, и снова роняя, затем, сев на обломок оглобли, закрыл лицо руками и зарыдал.
Человек, который вышел к воротам, вздохнул, повернулся, и ушел вглубь сада. Охранники отвязали прихрамывающую лошадь, ввели ее в сад, и закрыли ворота.
Семенов зашел за Человеком. В его руках ничего не было, и охранники не обратили на него никакого внимания.
Он шел по аллее вдоль крепких деревьев, вертел головой, и не верил своим глазам. Деревья цвели и плодоносили одновременно, распространяя вокруг удивительно тонкий запах. Среди них порхали невиданные птицы. У одних были крылья, как у бабочек, у других были вытянутые, расширяющиеся от основания клювы, напоминающие старые четырехугольные громкоговорители: эти птицы издавали звуки, напоминающие человеческую речь. Одна из них что-то прокричала у самого его уха, и Семенов понял, что ему нужно свернуть на небольшую узкую аллею.
Семенов не мог отделаться от мысли, что все окружающее ему до боли знакомо. То ли в бабушкиной деревне из далекого детства, то ли в каком-то счастливом сне он это видел, и не просто видел, но словно жил здесь. И еще он обратил внимание: воздух. Он был совсем другим: каким-то густым, но легким; он быстро насытил его уставшее тело, как будто бы и не было долгого ночного путешествия.
В конце аллеи он увидел Его. Увидел Его глаза. Он вдруг понял, что предчувствовал эту встречу, готовился к ней всю жизнь, ожидал каких-то слов, оправданий, но пред Ним все эти заготовки вдруг оказались такими смешными и наивными, что потеряли всякий смысл. Реальность открылась Семенову в своей безыскусной простоте, будто мягко укоряя его: сочинять такое приходится лишь от страха, от неуверенности, от вечной необходимости выбирать. А здесь больше нечего бояться, потому что здесь, в вечном настоящем, нет неизвестности.
Семенов рухнул на колени, и замер, не смея поднять глаза. Услышал тихие и твердые приближающиеся шаги. И вдруг почувствовал, как Отец снимает с его мокрых глаз ненужные очки.
