С ним я познакомился в первом классе. Видимо, мы сдружились по одному признаку: поиску приключений на известное место.
Еще в первом классе он показал мне дырку в заборе, которая вела на площадку Сельхозтехники.
Это была дыра в другой мир. Повсюду стояли какие-то трактора и комбайны. На огромных, с трехэтажный дом, стеллажах в ящиках лежали здоровенные круглые и четырехгранные зубья от борон, гигантские шариковые и роликовые подшипники, гайки и болты. В одном из фургонов были навалены обрезки новенькой ткани, – очевидно их привозили из какого-то ателье или швейной фабрики. Мы прыгали и закапывались в них. Тут все было по-настоящему, кипела подлинная жизнь. Кругом сновали грязные веселые мужики. Никто никогда не окрикнул нас, не спросил, что мы тут делаем. Однажды на нас все же устроили облаву, — может, за то что мы пытались разбить какой-нибудь огромный подшипник, чтобы выковырять из него шарики. Нас прижали к стеллажу, но мы ухитрились перелезть через высокий забор, на который были наварены какие-то сельскохозяйственные железные зубья, и, спрыгнув на гаражи, убежали. На следующий день на нас вновь никто не обращал внимания.
В первом классе я узнал от него, что существует Аквариумная речка, где живут настоящие аквариумные рыбки. Она текла далеко, в тысяче километров от дома. И мы ходили туда, через поля, через лес, мимо села и свинофермы. Это правда было очень далеко. И там действительно плавали целые стаи маленьких рыбок.
Колька был технарь от Бога. Хоть он и учился на двойки, но зато знал устройство любого трактора, любого механизма. Он показал мне, что, например, если детский игрушечный двигатель подключить к радиопроводам на крыше, то можно слушать радио. однажды он где-то нашел станок для раскатки жестяных крышек (они были в дефиците, новая крышка стоила 10 коп., а раскатка старой стоила 3 коп.), реанимировал все крышки. Но его душа требовала большего. И он стал закатывать в банки все, что попадалось под руку: гвозди, инструменты, продукты, нитки. Закатал даже бабушкины челюсти. Пол-литровая банка с половинкой воды, в которой плавают они... Для моего детского сознания это был взрыв. Так я познакомился с арт-хаусом.
Однажды, в пролеске посреди полей, километрах в семи от города, он обнаружил настоящий троллейбус!
Я не верил, и мы пошли к нему. По пути мы увидели газо-перекачивающую станцию. Николай тут же сообщил мне, что это труба газопровода «Уренгой-Помары-Ужгород», о котором каждый день говорили в новостях (на самом деле это был газопровод «Дружба», идущий в соцстраны, но это не важно). Потом мы нашли в поле желтую трубу диаметром больше метра. Она выходила из земли прямо посреди поля, на протяжении десятка метров была опутана всякими приборами и рычагами, и вновь уходила под землю.
Я прыгнул на какой-то рычаг, в результате чего поднялся невероятный грохот вырывающегося газа, а потом на самой станции завыла сирена. Я так испугался, что мне хватило сил поднять его, вернуть на место. Вскоре из станции выбежали люди, которые спустили на нас овчарку, но она нас не догнала. А потом мы действительно нашли в лесу самый настоящий троллейбус.
Его отец работал экскаваторщиком на асфальтном заводе. Это был суровый работяга с мозолистыми крепкими руками. Я помню, как мы ходили к нему в гости, через пыль и грохот, через вонь и копоть дизеля, вдыхая приятный запах свежего горячего асфальта, мимо гор щебня и составов с песком, мимо огромных ванн с кристаллами кормовой соли. А потом ждали, когда он закончит работу. Он неспеша вылазил из кабины, закуривал «Приму», и Коля с большим уважением и даже опаской вручал ему холщовый мешочек с едой. Отец принимал мешочек, бросал пару коротких фраз, и вновь запрыгивал на гусеницу своего экскаватора. Я помню, что на заводах все взрослые были добрыми. Они не требовали от нас ничего, всегда были рады и отзывчивы, – не то, что в школе. Вдобавок на заводе все было мудро и весомо, там был виден простой труд. Там не было ничего надуманного, ничего лишнего. Все было как-то по-честному, а простой незлобивый мат до нашего сознания доходил гораздо проще, чем ухищренные педагогические приемчики. Поэтому мы так любили каждую заводскую дырку.
Когда нам было лет по 12, мы решили съездить в областной центр Шостку. Там был знаменитый завод СВЕМА. Говорили, что уцененная 64-я пленка стоит там 1 коп. А мы стали заядлыми фотографами. И мы поехали. Мы ехали зайцем, поэтому было много приключений.
Николай придумал отличный способ убегать от контролеров. За каждым пассажирским вагоном, если выглянуть из тамбура, есть металлическая лестница. Иногда она откидная, иногда в виде скоб. Свесившись за борт, довольно легко на ходу залезть по ней на перемычку между вагонами, а оттуда на крышу. У нас в области не успели провести электричество, – помешала Перестройка, и там до сих пор ходят дизеля. Поэтому над головой – лишь синее небо, иногда – балки железнодорожных мостов. И вот, когда злые контролеры бегают-ищут двух юрких пацанов, эти двое, перепачканные копотью, размахивая руками, бегают по вагонам, и орут, орут от счастья! Ни одна карусель, ни одна уносящаяся вдаль открытая машина из американского кино не сравнится с беготней по закопченным от дизельного топлива вагонам. Слева и справа – леса, поля, деревни, реки. И косари! Косари, опершись на свои косы, что-то орут, и машут нам своими соломенными шляпами. 
Ну конечно же, с Николаем мы не могли попасть в Шостку. Прямого поезда не было, нужно было пересесть на Воронежской, мы ее проехали, потом ехали обратно, была ночь. Мы нашли пустое купе с выбитым стеклом, заткнули дыру матрасом, закрылись в нем, и заснули.
Проводник выгнал нас ранним утром в Черкассах. Николай тут же сообщил, что где-то здесь течет Днепр.
Мы расспрашивали людей, как пройти к Днепру. Но взрослые не верили нам, думая, что мы шутим. Ведь все черкасские дети знают, где Днепр. А потом мы увидели огромное Кременчугское водохранилище, и большой железнодорожный мост. Над ним всходило розовое солнце.
Когда мы подросли, у нас возникло желание обустроить в подвалах девятиэтажных домов свои квартиры, не для взрослых. Мы их называли хибарами. За техническое оборудование и весь электрический креатив отвечал Николай.
В первой хибаре мы вставили двери из рубленой пятимиллиметровой стали. Вечерами у входа включалась лампочка, которая реагировала на фотоэлемент, выведенный к подвальному окошку. Стены мы оклеили плакатами, а потолок для звукоизоляции лотками от яиц, чтобы не мешать соседям. Однако они все равно вызвали милицию. Менты не смогли сорвать замок, но ломом отогнули дверь, и устроили полный погром.
Это был сильный удар. Поэтому во второй хибаре все стало серьезнее. Новые железные двери из семимиллиметровой стали по периметру были намертво проварены уголками. Два двойных мощных засова, каждый толщиной с большой палец руки, были сердечниками у здоровенных электрокатушек, приваренных к двери, и открывались с помощью геркона, реагирующего на крохотный магнит, который был прикреплен к ключу, и вставлялся в замочную скважину. Принцип работы этого примитивного, но надежного замка Николай держал в строгом секрете от гостей и посторонних. Дыра в углу хибары, через которую проходила труба с водой, была закрыта сваренной на месте решеткой, каркас которой был пристрелян к бетону дюбелями. Внутри был диван, стол, на потолке и стене висели пристрелянные светильники.
Но самое гениальное изобретение было не в этом. За несколько пролетов от хибары Николай вывел два провода с прикрепленной грибовидной кнопкой. В этом пролете стояла большая непролазная лужа, через которую был перекинут лист ДСП. Чтобы пройти дальше, нужно было наступить на этот лист. Кнопка стояла как раз под листом. Она автоматически выключала свет и магнитофон в хибаре. Все, кто был внутри, понимали, что кто-то идет, и сидели, затаившись. Чужак не знал, что кто-то есть внутри, и, потоптавшись у закрытой двери, уходил. А узкий круг своих знал, в чем тема, но никому не рассказывал, поэтому никому не удавалось застать нас врасплох. Сама кнопка-гриб подключалась к пускателю, то есть к такому электромеханизму, который стоял внутри хибары, разрывал электрическую цепь, но мог быть тут же включен изнутри хибары, то есть идти к кнопке было не нужно.
Увы, и эту хибару милиция взломала. Дверь они сорвать или отогнуть не смогли, а выбили несколько прутьев той самой пристрелянной решетки у трубы, и, пропустив через дырку маленького пацаненка, открыли дверь изнутри.
Однажды Николай окончил 8 классов, и пошел на завод токарем. На первую зарплату он купил в комиссионном кинокамеру-трещотку. За пару лет у него получилось несколько часов нашей восьми-миллиметровой жизни. Однажды он сортировал пленки, и выкидывал обрезки. Я их забрал себе. А потом к нему пришла милиция, когда его не было, и конфисковала пленки в поисках компромата. Я долго ходил по милициям, нашел даже каких-то знакомых, но не смог разыскать пленки. Скорее всего их просто выкинули. Обрезки я оцифровал.
Николай жил с бабушкой, той самой, которой когда-то закатал челюсти. Всю жизнь она проработала на отбойном молотке. Однажды с него сорвало шланг, выбило ей зубы и оторвало два пальца. Вдобавок руки от такой работы у нее всегда – нет, не тряслись, – они просто ходили ходуном. Бабушка была верующей. В доме у них висели иконы, сделанные из фотографий ужасного качества. Это были первые иконы, которые я видел. Бабушка была сурова, проста, и малограмотна, а мы над ней подхихикивали. Однажды Коля захотел сходить на речку, взял ласты и решил заскочить к друзьям в детский клуб «Эврика». Когда он ушел, к нему зашел друг, и бабушка сказала:
— Мыкола взяв лапти и пишов у Мэксыку.
Вот такая была простая бабушка.
У нее были свои методы воспитания непослушного внука. Использовался целый список идиом и пословиц. Некоторые навсегда врезались мне в память:
— Бакум. (в ее родной деревне был дурачек по-имели Бакум с ударением на «а»).
— Максим воду кача. (значило безделье или пустопорожний разговор)
— Йому ссы на голову, а вин кажэ: дощ идэ. (непереводимая малороссийская шутка).
А потом бабушка умерла. Квартиру пришлось продать за коммунальные долги.
А еще Колька искал Бога. Был у ивановцев, у кришнаитов, у протестантов, изучал Хаббарда. Да везде был, и все попробовал. Когда я ему сказал, что знаю, где Бог, и нашел Его, он ужасно обрадовался. А когда я сказал, что Он – в Православной Церкви, он сразу скис, и потерял к Богу всякий интерес.
Я помню с ним последнюю встречу: как всегда распатланный, он рассказывал взахлеб, размахивая своими кувалдами: хороший дом в селе. Пол – семидесятка.
Я никогда не понимал, чему можно так радоваться. Для меня было важнее, куда окна у дома глядят. А он – пол!
Все село волокло к нему перегоревшие утюги, телевизоры, магнитофоны. Так и жил. Только похудел крепко.
Была еще тысяча и одна история с ним. Как мы лазили на самую высокую башню-ТЭЦ в городе снимать город, как плавали зимой на лодке по незамерзающему от городских нечистот озеру, как плыли по реке на секции пантонного моста. Как в Харькове у нас забрали все деньги, мы возвращались домой на товарняке, и нас чуть не поймали сторожа состава.
У нас было удивительное, непуганное детство, без маньяков, преступников, войн.
Замечательный он – Колька. Технарь от Бога. Не рухни страна – стал бы инженером. И придумал бы такое, что никому не снилось.
На фото: Колька.
Автор фото: Юрий Курбатов.
