“Из нашего центра на зону не возвращаются, – говорит отец Александр, – но некоторые попадают в тюрьму, уже выйдя от нас, через год-другой самостоятельной жизни. Не все нынешнюю жизнь выдерживают… Я слежу за нашими “выпускниками”, когда они уходят отсюда, но за всеми не углядишь…”
До церкви св. Николая в Троекурове человеку “безлошадному” добираться сложно –
храм стоит далеко от метро, в промзоне на западе Москвы. А вот если ехать на машине – то от правительственной трассы рукой подать: поворот с Можайки на Рябиновую, после Троекуровского кладбища направо, и вот он, двуглавый храм святителя Николая Мирликийского. Восстановили церковь из руин и продолжают здесь трудиться воспитанники созданного при храме реабилитационного центра – бывшие зэки, бомжи и алкоголики. Сейчас их здесь свыше пятидесяти человек, а всего за десять лет в храм обратились больше тысячи людей, оказавшихся в трудной ситуации (официально центр существует с 2000 года, фактически же – с 1992 года).
Троекуровский “батя”
– Этому храму уже триста лет, его построил здешний владелец имения, князь Троекуров, – рассказывает отец Александр. – Когда я пришел сюда в 1992 году, здесь не было ни маковок, ни крыши, только стены без штукатурки. А теперь осталось роспись закончить, и все.
Батюшка – среднего роста, поджарый человек лет пятидесяти с огромной лысиной и аккуратно подстриженной седой бородкой, между службами носит не рясу, а обычную “мирскую” одежду, ходит быстро, говорит отрывисто, глядит властно. Настоящий “батя” (или “папа”), как уважительно именуют его между собой обитатели центра.
С отверженными общества и проблемами выживания он столкнулся еще в молодости. “Я родился в Тернополе. Мои родители – папа из Харькова, мама из Винницы – приехали после войны на Западную Украину бороться с бандеровцами и устанавливать советскую власть. Папа, кстати, из очень древнего рода, из Рюриковичей… Наша семья всегда была верующей – даже бабушка, которой это не мешало быть идейной коммунисткой. И я с детства веровал в Бога. Но поведения был сложного – дрался все время, за что и был отправлен в интернат для трудновоспитуемых. Четыре года, пока там учился, постоянно приходилось отбиваться кулаками. В первый год сильно доставалось. Но в интернате нами занимались, там были хорошие тренеры. Я пошел было в секцию бокса, но меня почему-то не взяли. Зато попал к прекрасному наставнику по вольной борьбе”.
Звание мастера спорта по вольной борьбе Немченко получил в армии – отслужил полтора года в ПВО, а дослуживал уже в спортроте СКА, штатным армейским борцом. “С детства хотел быть летчиком, но не получилось”, – говорит отец Александр. Когда врачи не допустили его к службе в ВВС, он решил приблизиться к Небу иначе – стать священником. Это решение было принято и окрепло в армии. Александра “настоятельно просили” остаться на сверхсрочную и продолжить спортивную карьеру. “Но я уже собрался в духовную семинарию. В советские времена такой выбор считался, мягко говоря, не самым удачным. Меня, чтобы “переубедить”, даже отправили “на переподготовку” в команду бывших солдат дисбата. А дисбат, дисциплинарный батальон – это хуже, чем тюрьма. Драться приходилось каждый день… После армии я четыре раза пытался в семинарию поступить. В результате обучался заочно”.
Его старший брат, Анатолий, тоже пошел в семинарию – сейчас он настоятель одного из приходов в городе Бендеры (Приднестровье). А отец Александр начал свое служение в 1979 году, в Пензенской области – сначала клириком одного из храмов, а потом настоятелем полностью разрушенной церкви святителя Николая в Колопено (Краснослободский район, Мордовия). Восстанавливать храм ему помогали ссыльные и бесконвойные – “а таких там каждый второй”. Но местным властям активность нового попа не понравилась, и от правящего архиерея потребовали его убрать. В результате отец Александр оказался в Москве, в только что открытом и тоже еще до конца не восстановленном Даниловском монастыре. “Там была настоящая школа аскетизма – сочетание труда и молитвы. Ее устроил для нас архимандрит Евлогий, тогдашний настоятель Свято-Данилова монастыря, один из замечательных деятелей русской церкви (ныне архиепископ Владимирский и Суздальский – А.Ч.). Многие тамошние методы я и сейчас применяю”.
В монастыре он пробыл четыре года, потом его направили в единоверческую церковь – снова во имя святителя Николая – на Рогожском кладбище. И наконец, в 1992 году предложили разрушенную церковь на окраине столицы, в Троекурове. И хотя предупреждали, что храм этот “трудный”, отец Александр стал его настоятелем. В то время в церкви находился склад, принадлежащий “Мосфильму” и переданный в аренду какой-то коммерческой фирме. Никто не хотел расставаться ни с помещением, ни с огромным – в гектар – прилегающим к церкви земельным участком. “Была большая борьба, причем не только переписка и кабинетные разборки. В меня, когда я находился в храме, дважды стреляли, правда, промахнулись – пули застряли в алтаре, – вспоминает батюшка. – Видно, хотели напугать, не знали, что пугать меня бесполезно. Я только Бога боюсь”.
Последний раз на отца Александра напали весной 2002 года – несколько человек с бейсбольными битами набросились на него прямо на крыльце храма. У священника было тяжелое сотрясение мозга. Он не любит об этом говорить: “Я всех их нашел и простил. А зачем искал? Мне было интересно, это просто пьяная молодежь или наемники? Оказалось, все-таки – наемники. Слишком многим нравится наш кусок земли, особенно после того, как мы привели его в порядок. Но для меня самое главное – чтобы люди принесли покаяние”.
Режим и его строгости
Вокруг газона на церковном дворе – аккуратный кирпичный бордюр, посередине три солидных валуна и надгробный крест. Дорожки и все пространство вокруг храма вымощены плитами. А дальше – рабочий пейзаж с элементами дачного колорита: гараж, штабели стройматериалов, тракторы и бульдозеры, барак, на каждой дорожке – будки с собаками. Чуть поодаль – два кирпичных дома. За ними, ближе к пруду, в котором бывшие зэки выращивают огромных щук – небольшой уютный домик с каминной трубой, садик с облепихой, сиренью и жасмином, на задах припаркован подержанный “Форд”. Здесь живет отец Александр.
Почему рядом с церковью, а не в своей однокомнатной квартире? Да чтобы не оставлять чад без присмотра. “Как их одних оставить? И работать перестанут, и пить начнут… К тому же я должен сам жить той же жизнью, что и они, чтобы быть для них примером. Мне это нетрудно, я ведь человек одинокий – дал обет безбрачия, потому что до принятия сана не женился”.
В первом жилом двухэтажном домике – спальни, уставленные кроватями в два яруса, комната отдыха с телевизором, внизу, в подвале – кухня и столовая. Когда мы с “батей” входим, ребята быстро убирают со стола и прячут какую-то доску (скорее всего, для игры в нарды). Какой-то мужичонка с маленькой головой, огромными оттопыренными ушами и синими от наколок руками пробегает по коридору на улицу с банкой, полной чайной заварки. Чифирь пили.
“Если бы не “батины” правила и строгости, – говорит мне один из старых обитателей центра, Олег, вор-рецидивист, отсидевший в общей сложности восемнадцать лет, – тут бы такое началось… Ведь почти все мы сидели, привыкли к неволе, порядок без строгости для нас – не порядок. А так, народ, конечно, расслабляется, как только “батя” за ворота, но – стараются оставаться в рамках. Потому что здесь за нарушение установленных правил и “приложить” могут”. Отец Александр подтверждает: “Да, иногда трудно сдержаться. Потом переживаю, молюсь. Если не прав – а бывает и так, – прошу при всех прощения. Но послушники наши – народ сложный. Сейчас много людей воевавших, ветераны разных войн, в основном чеченских – и первой, и даже второй. Они порой теряют контроль над собой.
Правила висят на стене в прихожей. Обитатели центра именуются в них по-монастырски “послушниками”:
“Для всех послушников:
1. Ходить оправляться ночью только в туалет, соблюдать личную гигиену;
2. Стирать одежду и постельные принадлежности;
3. Поддерживать чистоту в местах проживания, следить за заправкой коек;
4. Не садиться на чужие койки без разрешения;
5. Бороться с пьянством, наркоманией и игрой в карты;
6. Нести каждому свое послушание.
За пьянство, драки и интриги, нахождение после отбоя не на своем спальном месте – администрация центра оставляет за собой право наказания послушников: до 00.00 часов – хозяйственные работы, лишение завтраков, обедов и ужинов; за неоднократные нарушения – удаление за ворота”.
Чуть ниже –
Распорядок дня в общежитии:
7.00 – 7.30 подъем, заправка коек
7.30 – 8.00 завтрак
8.30 – 14.00 рабочее время
14.00 – 14.15 обед
15.00 – 19.00 рабочее время
19.30 – 20.30 ужин
23.00 – отбой
Телевизор – до 23.30.
За чистотой, порядком и отсутствием окурков на полу следят ночные и дневные дежурные. Но следят именно за порядком, а не за “послушниками” – доносительство, обозначенное в правилах словом “интриги”, считается грубейшим нарушением распорядка, за которое могут вообще выгнать из центра.
Зимнее время вносит в расписание свои поправки – работа заканчивается с наступлением темноты, примерно в 17.00, после – свободное время, которое каждый проводит по-разному: кто читает, кто смотрит телевизор, кто занимается спортом. “Некоторые наши послушники посещают вечернюю школу, несколько учатся в ПТУ, а кое-кто – и в высших учебных заведениях, – не без гордости говорит отец Александр. – Но мы здесь не только к церковной жизни и учебе стараемся их приобщить, но и к занятиям спортом. Во дворе, возле моего домика, “спортзал” – есть тренажеры, штанга, два столба с прикрепленными к ним боксерскими лапами. В свободное время любой из обитателей центра может заниматься спортом. Некоторые, вместе со мной, ходят в спортзал соседнего профтехучилища. Я считаю, что православный христианин должен быть совершенным как духовно, так и физически”. Сам отец Александр по сей день продолжает тренироваться, осваивает боевое самбо и рукопашный бой.
“Я не беру в центр гомосексуалистов, – говорит он, – так как придерживаюсь мнения о необходимости 25-летнего отлучения таких противоестественных блудников от церковного общения. Не беру растлителей малолетних. Не беру больных СПИДом, венерическими заболеваниями, туберкулезом – во-первых, есть риск заразить здоровых, во-вторых, у меня нет условий для лечения и содержания этих несчастных людей, мы передаем заботы о них организации “Врачи без границ”. Кроме того, я никогда не беру в центр людей без документов. Ну и еще мы отказываем в пристанище, если к нам приходят пьяные. Если ты напился и идешь в церковь, значит, ты Церковь не уважаешь. А мне такие не нужны”.
Спускаемся вниз, в кухню. Повариха Марина и Олег (сегодня он дежурный) накрывают столы на пятьдесят с лишним человек. Отец Александр снимает крышку с огромной кастрюли, стоящей на стуле – она почти доверху полна вкусно пахнущими вареными сардельками. Рыбный суп, подливка, сардельки с картошкой, хлеб, чай или компот – вот скоромное меню сегодняшнего ужина. Есть и постное меню (идет Рождественский пост) – картошка с салатами, постный суп. “Вы поститесь?” – спрашивает нас с фотографом отец Александр. Мы постимся. “Поститься или нет, у нас в центре каждый решает сам, – объясняет батюшка. – Вот только спиртное у нас строго запрещено для всех”. Священнику и нам с фотографом накрывают ужин за отдельным столом. Пришедшие с работы мужики, в основном, налегают на рыбный суп и сардельки. Настоятель мясного не ест, но от рыбного не отказывается. Но сначала – молитва. И, как только священник поднимается со своего места и, повернувшись лицом к иконам, начинает читать “Отче наш”, все встают и хором повторяют вслед за отцом Александром.
От клички к имени
Помимо официального списка “послушников”, который показывают милиционерам и другим проверяющим, существует и неофициальный – для подсчета едоков в столовой. Здесь, в основном, прозвища: Длинный, Рудик, Мурзик, Зятек, Балалайка... Причем, прозвища эти даны уже здесь, в Свято-Никольском реабилитационном центре – клички, полученные на зоне, здесь никто не вспоминает.
Страдавшего раньше сильными запоями и успешно прячущегося от журналистов художника прозвали “Карлом Марксом” за удивительное сходство с отцом “научного коммунизма”. Бомжа Сашу называют “Молитвенником” за хитрость – он попросил пустить его в закрытый храм помолиться, хотя молитв он тогда не знал, просто на улице было слишком холодно. А повариху Марину, мать двоих детей, уважительно величают “Мамаша”.
Сейчас в общине – пятьдесят пять человек. Бывает и больше сотни. С наступлением лета многие уходят, а осенью возвращаются, чтобы пережить зиму в тепле. Но кто-то уходит и навсегда. Так, пакистанец Саид, студент Воронежского университета, которого обокрали в московском аэропорту, принял Православие с именем Александр и женился на беженке-чеченке, которая тоже жила здесь, при храме, и тоже крестилась; теперь живут в городе – снимают квартиру. “Из нашего центра на зону не возвращаются, – говорит отец Александр, – но некоторые попадают в тюрьму, уже выйдя от нас, через год-другой самостоятельной жизни. Не все нынешнюю жизнь выдерживают… Я слежу за нашими “выпускниками”, когда они уходят отсюда, но за всеми не углядишь…”.
Саид-Александр – один из тех “послушников” центра, которые никогда в тюрьме не были. Таких здесь тоже немало. Среди них местные старожилы, чета из Харькова – Геннадий и Валентина. Обоим под пятьдесят, на Украине у них остались взрослые дети. Гена и Валя приехали в Подмосковье на заработки, а в итоге чуть не попали в рабство – вкалывали за еду на даче милиционера в деревне Михеево. При Троекуровском храме они живут уже восемь лет.
Прораб Сергей, которому в день нашего знакомства исполнился пятьдесят один год, тоже в тюрьме не сидел – он пил. По пьянке на вокзале потерял документы. Радуется, что попал сюда, что “уже давно” не пьет, что вовремя “уволился из армии” – ему, “спецназовцу военной разведки”, “после командировки во Вьетнам” служить как-то расхотелось.
Отец Александр, наоборот, рассказывает о том, как был на войне, с видимым удовольствием: он ездил в Чечню освящать разрушенный храм Архангела Михаила в Грозном. Говорит, мол, не каждого священника военные туда позовут. “Это было во вторую военную кампанию. Боевики предупредили: мол, любой священник, который появится у храма, получит пулю. А когда каждую минуту можешь оказаться в мире ином… Этим человек тоже проверяется. Крестил, причащал. Не раз был под огнем, летал на вертолетах низко над землей – чтоб не сбили. Военные потом говорили, что за время моего присутствия в частях потерь не было. Горжусь тем, что находился во многих местах боев рядом с генерал-полковником МВД, главкомом войск в Чечне Иваном Ивановичем Голубевым, ныне покойным. Собираюсь как-нибудь еще в Чечню съездить”.
Но сейчас пока дела не пускают. И без того многогранную деятельность своего прихода (помимо прочего, “батя” еще помогает своим питомцам получить документы и, если нужно, находит адвокатов), настоятель хочет еще расширить. “Вот здесь мы построим семинарию, – показывает он на пока еще пустой кусок земли в стороне от церкви. – Она будет выпускать священников для тюрем и воинских частей. В каждой зоне должен быть священник. Это даст огромный результат. Надо, чтобы они не только служили в зонах, но и церкви там создавали, и молельные комнаты. Кроме духовного, у каждого тюремного священника должно быть юридическое образование – помимо служения и наставления, они должны быть способны защищать права заключенных. А молодые военные священники должны получать здесь офицерские звания, должны уметь постоять и за себя и за веру...”.
