

Мученик Стефан (Наливайко)
Отец и мать его, Пимен и Евфросиния, родили его в 1898 году в селе Константиновка Мелитопольского уезда Херсонской губернии.
Пимену Константиновичу, не имевшему своей земли, приходилось ради прокорма семьи арендовать когда пять, когда десять десятин земли, чуть ли не в одиночку занимаясь всеми работами по хозяйству. Держал в подмогу коровку да двух лошадок и бился, как мог. Не оттого ли маленький Степан, обделённый отцовской лаской, так любил хоть изредка поиграть и повозиться с батькой…
Знанием же молитв, и тягой к чтению духовных книг, и становым церковным воспитанием Степан с сестрою были обязаны своей матери, Евфросинии Романовне, женщине неустрашимой веры.
В девять лет его отдали в церковноприходскую школу, а через три года он уже перешагнул порог училища при Григорие-Бизюковом монастыре.
Сей монастырь под пастырской рукою архиепископа Таврического Димитрия (Абашидзе) имел славу обиталища истинно иноческого благочестия, высокой духовности и миссионерского просвещения.
Неудивительно, что в скором времени он сделался алтарником, прислуживал священнику с какой-то недетской сосредоточенностью, проникнутый величественным и таинственным строем богослужения.
Любимыми книгами сделались для него жития святых; особенно, до слёз, трогало сказание о человеке Божием Алексии...
Из стен монастырского училища после двухгодичного обучения вышел четырнадцатилетний уверенный в силах хлопец с опытом веры и не пустой головой на плечах.
Казалось бы, что ещё нужно для надёжного будущего, да только повело его по жизни совсем не наезженной житейской колее.
Он вернётся в своё Константиново, будет пару лет помогать отцу. Но не удержится. В 1914 году занесёт его в город Геническ на монастырское подворье, где он пристроится певчим в церковный хор. Здесь же решит досконально изучить церковный устав, ради чего возьмётся ходить, как на работу в Корсунско-Богородицкий монастырь… Потом пригодится.
Опять вернётся в родное село, и будет охотно принят настоятелем местной церкви священником Павлом Буцинским на должность певчего. Не оставит и домашней заботы, пособляя своему родителю, всегда благоволившему сыну во всех его начинаниях.
С односельчанами, главным образом с мужиками, говорил о Боге прямо и к месту, доходчиво, и мужики не хмыкали, не отмахивались, слушали. Уважали…
В феврале 1917 года, за месяц до падения Российской империи, забреют его, девятнадцатилетнего, в армию. В три месяца обучат в Екатеринославле ходить в строю, стрелять и колоть штыком и отправят на Румынский фронт. А уже в июле противник, воспользовавшись революционной смутой, поразившей некогда стойкую русскую армию, атаковал дезорганизованного противника, захватив в плен, в числе прочих, и немалую часть 134-го Феодосийского полка вместе с рядовым Степаном Наливайко.
Ему, как подневольному военнопленному, достанется побатрачить в прифронтовой полосе, затем его определят в концлагерь «Ламсдорф», но в январе 1918 года, по распоряжению лагерного начальства, пошлют на работы в местный посёлок.
Шли годы, чужбина крепко вцепилась в Степана, и, казалось, не быть возврата домой, но тут вмешалась иные силы. Его бесстрашная мать Евфросиния Романовна, добравшись-таки до оккупационных властей на Украине, отданной по Брест-Литовскому договору Германии, добьётся разрешения на освобождение из плена её единственного сына. Степан опять попадёт в концлагерь «Ламсдорф», куда теперь сгоняли военнопленных перед отправкой на родину, и станет считать часы до своей свободы, но, как назло, грянет революция и в Германии. Во всеобщей организационной неразберихе кому и какое дело было до русских военнопленных; концлагерь бросили без снабжения, что могло предвещать лишь голодную смерть. Но вера помогала ему не падать духом.
Степану с горсткой храбрецов удался побег из лагеря, правда, бежать пришлось в обратную сторону - через Германию, Австрию, Венгрию, ночуя в полуопавших осенних лесах, на вокзалах и пристанях, перебиваясь куском случайного хлеба от небрежных скупых подаяний…
В начале зимы одна из метельных ночей подарит ему удачу, он быстрой тенью пересечёт границу и попадёт в Россию; добрые люди помогут достичь Херсона, а оттуда до родного села рукой подать.
Под самое Рождество, обросший, худой, но счастливый до неба, постучится он в отчий дом и упадёт в родимые объятья…
Мало-помалу придя в себя, пристроился на место псаломщика в храме. Отец по-прежнему тянул на себе державшее дом хозяйство. У сестры Татьяны хватало забот и в своей семье. Мать лежала в болезни. По всему, имелась нужда в молодой хозяйке, и Степан женился. Нашёл себе пару из их же села, девицу Харитину Дмитриевну Севастьянову, круглую сироту, прилежную и работящую.
И дом обновился. Молодая семья переняла хозяйство из родительских рук, стало повеселее жить. Не минуло и года со свадьбы, как пришло пополнение, родилась дочка Раиса. Евфросиния Романовна, забыв про свои болезни, нянчилась и возилась с внучкой; дед ладил из липы игрушки…
Жить бы да не тужить, да стали замечать, что-то неладное творится со Степаном, всё молчаливей и сумрачней делается. А причина была непроста. Радость семейной жизни не могла заглушить непрестанной мучительной думы обо всём, что творилось вокруг невероятного, невместимого… Непонятно, как такое могло произойти на этой земле, столько веков стоявшей в православной вере; непонятно, как люди смогли позабыть Христа, как в одночасье оказались Его врагами, как бросились дружно срывать иконы и строить безбожную жизнь…
Но самое жгучее — как быть во всём этом православному человеку? Как можно спокойно заниматься делами, есть, спать, обнимать жену, играться с дитём, шутить, говорить, дышать?.. Степан задыхался, не зная ответа.
Взялся за сугубую к Богу истовую молитву: только Он Один мог дать ответ на его вопросы. Всё случилось во сне. Жене он скажет, что Господь призывает его в Москву - там решится его судьба.
Не откладывая ни на день, посреди цветущего апреля, засобирался Степан в дорогу. Харитина собрала ему сухарей и вяленой рыбы, не скандалила, не рыдала на шее, но лишь горела любящими глазами — а там и мольба, и страх, и единство с мужем… Мать с отцом, зная сына, не спрашивали, отчего да зачем, — едет — значит, на то воля Божия. Не спрашивали, но оба заплачут, когда Степан, оторвавшись от Харитины и дочки, обнимет своих стариков, с которыми неизвестно свидится ли когда-нибудь на земле.
Степану, заряженному во что бы то ни стало добраться до цели, пришлось потратить на всё путешествие сорок с лишним дней и ночей — через всю разорённую гражданской войной Малороссию, через ревущую паровозным дымом транспортную неразбериху, и уйму прочих дорожных препятствий, где за счёт удачи с попутчиками, где проскакивая окольными направлениями, без денег, без паспорта, чтобы наконец почувствовать под ногою мощёную твердь Москвы.
Майская нэпманская Москва 1923 года встретила криками извозчиков, суетнёй мостовых и общей какой-то неприкаянностью…
Стопы его, уже порядком избитые путями-дорогами, привели Степана сначала в Донской, потом в Даниловский монастыри, в коих исповедовался и причащался с пришлым и местным людом, а из московской молвы узнал тут про похороны знаменитого церковного баса — патриаршего архидиакона Константина Розова, о котором в мире певчих ходило столько громких легенд, и поспешил на Ваганьково. Степан много слышал об этом волшебном басе, как всякий тогда в России, слава архидиакона была не меньше Шаляпинской.
На Ваганьковском кладбище колыхалась толпа, затопившая все, какие можно, подходы к церкви. Гроб с телом архидиакона пронесли до храма и внесли быстро внутрь, после чего, к великому людскому недоумению, двери плотно закрыли. Оставшийся перед входом священник сказал, что похороны откладываются на завтрашнее утро, так как ещё не готова могила, а кроме того, не успели собраться все близкие родственники покойного…
Народ поворчал, потоптался, и только было двинулся к выходу, как тут же замер, остановленный сильным голосом, раздавшимся от затворённых дверей собора.
— Народ православный! Неужели так и уйдём по домам?..
С высокой паперти говорил своё слово, распахнутый ветром, мужик — Степан Наливайко. Настал его час.
Не мог он смолчать, глядя на то, как поступили с людьми, не дав никому попрощаться с усопшим: нельзя же так расходиться, неправильно! Взобрался на паперть и высказался о почившем архидиаконе, об этом знаменитом уникальном таланте, отданном целиком служению Тому, от Кого и был наделён этим даром — могучим басом воспевать хвалу Богу, потрясать покаянием людские грешные души, и возвышать омытые от скверны сердца…
По тем революционным временам дело неслыханное, чтобы кто-то вот так во всеуслышание говорил о таких старорежимных вещах. Но вырвалось и о главном:
— Люди русские, что с нами случилось, что мы живём теперь в таком плохом состоянии, в беде и растерянности?..
Трое милиционеров, присматривавших за порядком, обязаны были немедленно пресекать подобную самодеятельность.
— А ну, замолчь! — прикрикнул один из них.
— Гляди, какой горлопан выискался, — подхватил другой.
Третий, самый хмурый из них, ничего не сказал.
Стражи порядка начали протискиваться к Степану, но толпа перед ними, как по команде, сомкнулась неприступной стеной, и преодолеть эту массу упрямых тел уже не представлялось возможным.
А Степан говорил:
— Наступила година испытаний тяжёлых и трудных, но это для избавления народа от греха. Поэтому, люди, не забывайте Бога! Крестите детей! Не живите невенчанными! А перво-наперво живите по совести! Придёт время, когда православные христиане воспрянут, Бог этих богоненавистников свергнет, не бойтесь их!..
Вооружённое подкрепление, вызванное обруганными и помятыми милиционерами, подоспело как раз к моменту выхода народа с кладбища, и Степана арестовали.
В милицейской пролётке его сопровождал тот третий, который хмурый; смотрел с любопытством.
— Вы из какой губернии? — спросил Степана.
— Губернии все мои.
— Как ваше имя и сколько вам лет?
— Мне двадцать четыре года. Фамилия моя Наливайко. Стефан Пименович.
— Какие у вас документы?
— Вот мои документы, — Степан расстегнул ворот рубахи, показывая внушительный нагрудный крест. — Больше у меня нет ничего.
На вопросы, заданные ему в милицейском пункте, отвечать не стал.
Отдали его в руки ОГПУ.
Следователь положил перед ним анкету и предложил внимательно её заполнить.
В графе, какому государству принадлежит, Степан написал: «Новому Иерусалиму», а на немой вопрос следователя, пояснил:
— Сходящему с небес…
Но этим, похоже, запутал ещё сильнее.
В графе о профессии вывел: «Жнец».
В графе о работе: «Свидетель слова Божия, проповедник».
О том, на какие средства существовал и какой владеет недвижимостью, ответил: «По воле Иисуса Христа, всем тем, что подавал Иисус Христос».
О воинском звании: «Воин Иисуса Христа».
Об имущественном положении написал: «Вечное Евангелие внутри меня».
В строке о политических убеждениях: «Истинно православный христианин».
— «Чем занимался и где служил», — прочитал он вслух вопрос анкеты. И, помолчав, произнёс: — Не помню, но знаю, что в России… тогда ещё Россия была, а теперь я вам не буду о России говорить, потому что её не существует…