- "ОПЫТЫ": Начало. ЦЕРКОВЬ ОДИНОКАЯ (опыт сельского хозяйствования).
- "ОПЫТЫ": Продолжение. ШАРИК (опыт самовыражения). AUTO (опыт аутизма).
(опыт свободы)
Мальчик умирал.
Наталья сидела у кровати и время от времени вытирала платком глаза. Ей хотелось взять сына за руку и держать ее, словно это могло удержать в нем жизнь. Но она боялась это сделать, боялась потревожить капельницу, боялась нарушить покой сына. Олег был в забытьи, только тяжелое дыхание говорило о том, что жизненные силы не покинули это тело.
Вошел в палату муж, он был в ординаторской, разговаривал с докторами. Наталья подняла на него глаза. Они только мельком встретились взглядами. Андрей смущенно, будто это он виноват, что никто не может вылечить их сына, пожал плечами и остановился у изголовья кровати. Вскоре пришел лечащий врач. Он что-то говорил про пульс, дыхание, про состав крови и лекарства. Наталья кивала и даже что-то отвечала. Или, может быть, спрашивала. Андрей увидел боковым зрением, что доктор оказался между ним и женой, наклонился к сыну и неловко поцеловал его в голову. Поспешно приложил к лицу платок, вышел и, дойдя до туалета, зарыдал в полный голос. Молодой крепкий мужчина, он плакал горько и безутешно, как ребенок. Андрей вдруг осознал, что плачет, плачет впервые в своей взрослой жизни, но не удивился этому. Наоборот, он почувствовал в своей душе облегчение, наступило просветление и умиротворение. Он умылся, тщательно вытер глаза и вернулся в палату.
Разговор жены с доктором был закончен. Находиться в палате врачи не разрешили. Андрей взял жену под руку и они пошли.
На работу они не торопились. Шли по улице. Был первый по-настоящему теплый день после затянувшейся весны. Не хотелось втискиваться в трамвай, не хотелось на работу. Не хотелось и домой, где пустота и детские вещи напоминают о неизбежном.
Не сговариваясь, Наталья и Андрей свернули в проулок и подошли к небольшой церкви. Из-за своей «незначительности» или по какой другой промыслительной причине, она не была разрушена ни в тридцатые годы, ни в шестидесятые, и вот сейчас, еще тридцать лет спустя, вновь открылась. По выходным, по праздникам церковным здесь царило оживление, раздавался колокольный звон. Но сегодня было затишье, на дверях висел замок, в расписании утром службы не предполагалось. Муж и жена постояли немного на крыльце, еще раз убедились, что церковь не откроется, и пошли в сторону трамвайной остановки.
Первый рабочий день после праздников как всегда тянулся вяло. Уработавшиеся на садовых участках люди отдыхали, обсуждая огородно-посадочные проблемы. Наташа тихо вошла и села за свой стол. К ней подошла ее подруга Ирина и стала спрашивать про сына.
Просветление, наступившее в больнице, изменило настроение Андрея. Он был бодрым и уверенным. Он ехал в собор. Что влекло его в церковь, Андрей не понимал. Но необходимость попасть туда была столь ощутима, что он, не задумываясь, двигался в направлении собора.
Андрей с радостью увидел открытые двери храма и еще больше утвердился в правильности своих действий. Церковная прохлада приятно дохнула на него, и он, только переступив порог, остановился. Шла служба. Один из служителей стоял перед открытыми вратами и читал. Андрей еще не прислушался к словам, но почему-то ощутил, что читается именно для него, что этот человек в золотисто-розовом одеянии прочитает сейчас что-то важное, значительное. Андрей стал вслушиваться. Текст читался на славянском, но слова воспринимались необыкновенно легко. В них была какая-то особая мелодия, какая-то загадочность и особая значительность. Вдруг Андрей услышал: «Господи! сниди прежде даже не умрет отроча мое...» Андрею показалось, что это он выкрикнул эту фразу, что это он обратился к Богу и, самое неожиданное, Бог услышал его. Вот Он, реальный, живой Бог, стоит где-то рядом и слышит его, Андрея. Андрей же всматривается в прихожан, видит лишь несколько старушек, молящихся прилежно, но Единственного и Необходимого не находит. Где же Он? Ведь Он слышал меня!.. Андрей сознавал, что он сам ничего не говорил, ничего не выкрикивал, но услышанные им слова шли из такой глубины и его сердца, что он был убежден: Господь слышит его. «Господи! приди, пока не умер сын мой». Эти слова, этот скорбный призыв повторялся и повторялся в сознании Андрея. Служба уже подходила к концу, когда он опомнился, что так и не поставил свечи. Ведь в храм заходят поставить свечи. Свечку о здравии... Он подошел к прилавку и достал деньги. Какие покупать? Кому ставить?.. Да ведь это же неважно, какую купить и кому поставить. Важно лишь то, как ты это делаешь, что у тебя при этом на сердце. Действительно ли ты обращаешься к Тому, кто на иконе, или мысли твои заняты чем-то посторонним.
Наташа рассказывала про сына. Про то, как он заболел, как выздоравливал и, когда уже совсем поправился, вдруг случился приступ. Она рассказывала про врачей и про лекарства, вспоминала его детские болезни и разные забавные случаи из его младенчества. Эти воспоминания заполняли все ее материнское существо ребенком, укрепляли ее связь с ним, и воспоминания о его жизни делали эту жизнь живой, непрекращающейся, поддерживали эту угасающую жизнь.
Ирина, мать двоих детей, пережившая смерть третьего ребенка при родах, когда ее саму едва спасли от неминуемой смерти, слушала внимательно, не перебивая. Не раздражаясь на то, что почти все уже неоднократно слышала.
– Он ведь рос здоровым мальчиком. Кроме простуды, почти ничем не болел... Я его до года грудью кормила. Мне все говорили: ну ты героиня. А я просто знала, насколько нужно ребенку материнское молоко. Все силы от него. Он почти и не болел... Один раз только серьезно заболел... Ему три годика было. Поднялась вдруг температура. Тридцать девять и две. Он кричит, беспокоится, места себе не находит. А сказать, что болит, не может. Скорую вызвали, они тоже толком ничего не сказали... Я так перепугалась... А Андрей раздраженный был: ночь, усталость, детские крики. И он какой-то чужой-чужой, как будто к этому ребенку он никакого отношения не имеет. Даже не встал, не подошел к нему. Так мы с мамой – мы тогда вместе жили – и крутились всю ночь. Я ему долго потом этого простить не могла... А когда Олежка говорить начал, он все бормотал какой-то стишок: тоди-доди, бери-бись, покатился с горки внись. Так смешно у него получалось!.. Говорю: пойдем гулять, зайдем в универсам. Подходим: это ванимерсам? Сыр голландский: сыр болванский? А поросят из «Трех поросят»: патьками – пятачками, значит, называл. Мам, почитай про патьков... Врач говорит, что это какой-то новый вирус и от него не успели подобрать сыворотку... Не знаю, Ир, что делать…
– Молись, Наташа! Богу, молись, Пресвятой Богородице...
– Да, молиться надо. На Них одна надежда... Как-то захожу за ним в детский сад. Он подходит: мам, нам сегодня укол делали. Ну как, спрашиваю, больно было? Да нет, мимножко только. Ты не плакал? Нет, только погрустнел чуть-чуть.
Глаза Наташи то наполнялись слезами, то светились радостью. Олег жил в ней, в ее памяти, и он будет жить всегда, покуда не угаснет ее сознание. Но он будет жить только маленьким мальчиком, грудным беспомощным младенцем, каким она взяла его из роддома, подвижным отроком, любящим гонять на коньках и лыжах, первоклассником с букетом астр из собственного сада... Но неужели она не увидит его девушки, которая полюбит Олега так же сильно, как и она, его мать?..
– Ир, может, к экстрасенсу какому обратиться? Да не поможет, наверное. Шарлатанство одно кругом.
– Нет, Наташ, к экстрасенсу не надо. Даже если и не шарлатан. Шарлатан безобидней, «настоящий» хуже. Ведь это же демонические силы. Лучше положиться на волю Божию. Не спасешь жизнь, хоть душу не погубишь. Ни олежкину, ни свою...
«Господи! приди, пока не умер сын мой». Эта евангельская фраза не выходила из головы Андрея. Выйдя из храма, он опять поехал в больницу. Ему показалось, что Олегу должно было стать лучше. Нет, врачи сказали, что изменений никаких нет. Ни в лучшую сторону, ни в худшую. Сказали, что звонила Наталья и ей тоже в больнице сидеть не разрешили. Андрей постоял минуту в дверях палаты, посмотрел на голову ребенка, беспомощно лежащую на подушке, – он почему-то не видел четко лица, не увидел знакомые, похожие на наташины черты, мотнул головой, будто не соглашаясь с чем-то, и вышел.
Как можно согласиться с тем, что человек, придя в мир, приступив только к жизни, уходит из нее! Ничего не сделав, не познав... Хорошо, а он, Андрей, что-то знающий и кое-что сделавший, готов ли он уйти из жизни? Если бы представилась такая, возможность; умереть ему вместо сына? Он бы с радостью согласился на такую замену, хотя... положа руку на сердце, не готов он встретиться лицом к лицу со смертью. Видно, что не готов. Неважно, к кому смерть подступает, к тебе ли самому или к твоему близкому... Сейчас выбор пал на его сына. И он, отец его, не может... не готов... «Господи! – в бессилии подумал Андрей, – приди... Приди, пока не умер сын мой». Да, Бог, Всесильный и Всемогущий Бог мог бы изменить... Андрею захотелось пойти домой и одному, в тишине открыть Библию. Услышать слово Божие. Он хотел разговора с Богом, хотел почувствовать Бога, как почувствовал его в церкви, но то состояние не возвращалось.
– Ты говоришь: молись. А как молиться, Ир? Мы с Андреем хотели сегодня в церковь зайти, так там закрыто было. Не знаем ведь ничего, не умеем, с детства-то не приучены.
– Когда меня каким-то чудом вытащили оттуда, – Ирина показала пальцем вниз, – одна старенькая нянечка все утешала меня. Говорила, что души невинных младенцев становятся ангелами, что таких детей Сам Господь выбирает. Ведь в земной нашей жизни столько горя, болезней, трудов и печалей, а потом еще и смерть свою «пережить» надо. А младенцы еще бессознательны, у них переход в мир иной легко проходит... Не знаю, как я воспринимала бы ее слова, если бы сама не пережила клинической смерти. Ведь я уже там была...
– Ой, Ир, страшно! Всякий раз как ты рассказываешь про тот тоннель, через который ты летела, у меня мурашки по спине... Неужели правда, что там тоже что-то есть?.. Души живут... Мучаются или радуются...
После клинической смерти, наступившей при неудачных родax, Ирина приобрела необычную способность выходить из своего физического тела и улетать в другие миры. Эти выходы случались нечасто, но всегда непроизвольно. Ирина не прикладывала к этому никаких усилий. Миры, в которые попадало ее душа, были большей частью светлыми и радостными. Иногда она видела каких-то дивных старцев, наверное, святых, но иногда попадала и в мрачные обители инфернальных сфер. Даже еще не в сами обители – обратной дороги оттуда, видимо, не было, – а в их преддверья. Так, однажды, она, перелетев какую-то реку, оказалась в жуткой местности, кишащей мучающимися существами. Неясно было, отчего они мучаются, но ощущение невыразимой жути сразу же охватило Ирину.
Раздавались непонятные крики, вопли, «лица» существ были искажены злобой и страданием. Увидев ее, они стали усиленно зазывать ее к себе, потому что каждый невинно попавший туда «берет» часть страданий на себя и тем самым уменьшает муки других. Но Ирина, приложив огромное усилие, смогла оторваться от того места, над которым она зависла, где уже была готова поддаться притяжению зовущих ее и полетела обратно. Видимо привело ее туда любопытство, не знала она реально своих сил, а «заигрывание» с духами тьмы никогда не проходит бесследно. Долетев до середины реки, Ирина почувствовала, что силы ее кончились. Сейчас она упадет и... то ли река поглотит ее, то ли не миновать ей участи тех страдальцев. Ирина взмолилась – не помнила кому, не понимала как, но какая-то сила, словно подхватив ее своей всемогущей рукой, дотащила ее до спасительного пристанища...
По пути домой Андрей вдруг вспомнил случай шестилетней давности. Олег простудился и сидел дома. Он томился от нездоровья и скуки, ему не игралось, не смотрелось телевизор, он подошел к отцу и попросил: пап, давай сыграем в морской бой. Андрею, конечно, не хотелось предаваться столь примитивным развлечениям, но что не сделаешь ради сына, тем более больного. Давай сыграем... Ребенок сразу повеселел – появилось настоящее, интересное дело, да и возможность победить всегда услаждает нашу душу невольно-тщеславными фантазиями. Почему Андрею пришла идея расставить все свои «корабли» вдоль границ, он не знал. Сын-то хотел похитрее расположить свою «эскадру». Думал, ломал голову, рисовал старательно. А Андрей, не думая, ничего не прикидывая: чирк, чирк, и готово.
Когда у Олега было «подбито» больше половины кораблей и не было ни одного попадания во вражескую эскадру, он начал сдавать, падать духом. Сначала как-то рассеялась его бодрость, надежда на победу, потом появилась растерянность и чуть ли не отчаяние – он едва сдерживал слезы. Мыслимое ли дело: ни разу не попасть! И «капитан» со слезами на глазах, в напряженном ожидании называет клетку своего удара. Ну сейчас-то должен попасть, думает ребенок, надеется... Мимо! Мимо, сын мой, мимо… Андрей уж сам был не рад, что так хитроумно получилось расставить корабли, да куда теперь деваться... Неизвестно, кому надо было больше мужества, чтобы довести бой до конца. Держись, капитан! Крепись! Мужайся!.. Андрей хотел бы сам «пострелять» в пустоту, да разве же угадаешь, где пустое поле, а где «четырехпалубный». Он же такой громадный – четыре клетка занимает, никак его не обойдешь своей торпедой. А Олежка опять бьет мимо. Стоило Андрею допустить долю ликования (какое тут ликование! малого ребенка перехитрил... «Пап, я такую смешную хитрость придумал», – сказал однажды сын. Теперь хитрость, но вовсе не смешную, придумал отец...). Олег не выдержал бы и расплакался, но они невозмутимо, как два закаленных в боях, волевых флотоводца, вели битву. Ну, адмирал! Догадайся стрельнуть вдоль границы, в пограничную клетку! Нет, мимо.
Надо уметь проигрывать! Эта мысль пришла Андрею во время того боя. Когда внимательно смотрел на сына, когда ждал: может, сейчас попадет. Надо иметь мужество проигрывать. Впрочем, выигрывать тоже надо уметь. Надо независимо ни от чего, спокойно исполнять свое жизненное дело. Добились ли чего-то или не получилось, хвалят ли нас или ругают – все это не имеет никакого значения. Важно в любых обстоятельствах сохранять себя.
Перед самым концом боя, на грани полного краха, Олег наконец сделал несколько удачных выстрелов. Ему немного полегчало – все-таки есть удача и справедливость, а то какое-то волшебство получается, как будто корабли «живые» и умеют плавать с места на место.
После этой партии они решили сыграть еще одну. Андрей опять так же расставил «корабли». Но это уже было явным уроком: Олег должен понять! А понимание, осознание – это уже и есть победа. Сын, правда, не ожидал такого и вновь начал «стрельбу», как обычно, с середины. Вскоре, увидев безрезультатность своих выстрелов, он догадался. Он понял, что корабли опять прячутся под прикрытием «береговой службы» и стал палить туда. Теперь победа была ему обеспечена.
Научил ли я тебя чему-нибудь, сын мой? Запомнил ли ты что-либо из наших разговоров, наших дел?.. Научил, не научил... Теперь голова твоя безжизненно лежит на белой подушке...
Раньше Наташа относилась к рассказам Ирины не очень серьезно, как к «историям». Читаем же мы фантастику, сказки – и не думаем во время чтения: правда – неправда. Нам просто интересно. Со «снами» Иры было тоже самое. Интересно было слушать о них, но насколько все реально, Наташа оценить не пыталась. Сейчас она начинала думать об этом по-другому.
– Мне та нянечка, – сказала Ирина, – иконку дала очень хорошую... Это слово: «хорошая» как-то не подходит по отношение иконе. Наверное, все иконы хорошие, если на них хорошо молиться... Ты возьми, я теперь ее всегда ношу с собой.
Ирина достала из сумочки маленькую икону Божией Матери «Толгская» и дала ее Наталье. Та внимательно посмотрела на икону. Божественный Младенец сидел на левой руке Матери, обхватив Ее шею и прижавшись Своей щекой к Ее щеке. В изгибе Его шеи, в скорбном выражении Ее лица, в Их прижатых друг к другу ликах – во всем тихо светилась Любовь. Мать и Дитя – Любовь и Непостижимость, начиная от Его рождения и кончая Его крестной смертью. Ведь Она видела Его смерть!.. – подумала Наташа. Она была так тронута подарком Ирины, что ничего не могла сказать.
Олег казался не очень ласковым ребенком, не любил поцелуев («хватит меня целуть», – еще в детстве говаривал он), не обнимался, как многие другие дети. Но когда они сидели рядом, читая, он так необыкновенно доверительно прижимался к ее боку, сам всегда оказываясь боком или почти спиной, что она чувствовала всю его душу. Прочитав одну главу или одну сказку, она целовала его в макушку и спрашивала: все? Нет, давай еще, – говорил он, и она с радостью и затаенной любовью читала дальше. Даже сейчас, будучи уже далеко не младенцем, он иногда любил садиться так же.
– Недавно мы были в гостях у Валентиновых, – вспоминая, стала рассказывать Наталья. – Он сел рядом со мной и «наслонился» – он в детстве так говорил – на меня. И просидел так весь вечер. Это было незадолго до болезни. Может, он предчувствовал что-то, Ир?
– Может быть. Дети – особенно чуткие натуры...
– Теперь я даже понимаю разницу между «прислонился» и «на-слонился». Надо же, как точны бывают дети в своих выражениях!
У Андрея с сыном были вполне мужские отношения. Без излишних эмоций, без сюсюканий. Может быть, сдержанность чувств ребенка шла от внешней суховатости отца, но их родство и внутренняя близость просто не проявлялись вовне, были сокровенны и потому сильны. Андрей не занимался воспитанием Олега каким-то особенным образом. Когда сын обращался к нему, они разговаривали, Андрей объяснял что-нибудь или помогал собрать модель из конструктора, или учил кататься на велосипеде. Андрей иногда удивлялся, глядя на Наташу. Она и покормит Олега, и поможет ему приготовить уроки, и посидит с ним у телевизора, и уговорит его вымыть ноги и почистить зубы, и, выключив в его комнате свет, поцелует его в лоб. Хотя чему же тут удивляться: мать она и есть мать. Наверное, можно сказать, что в делe воспитания сына Андрей во всем полагался на Наташу. Порой он себя и не чувствовал отцом, то есть «умудренным опытом» взрослым человеком, а чувствовал себя почти что ровней с сыном. Каждая живая душа ценна сама по себе, независимо ни от возраста, ни от положения. Их отношения основывались на полном доверии. Когда в это доверие вкрадывалась фальшь – а жизнь настолько богата и разнообразна, что избежать этого никому не удается, – то каждый из них по-своему переживал это. Совсем недавно, незадолго перед болезнью у Олега были соревнования. Андрей хотел «поболеть» за него, поддержать своим присутствием. Хотеть-то хотел, а на деле вышло... Андрей в этот день уезжал в командировку и ему нужно было успеть обсудить кое-какие вопросы. Не пойти в бассейн он тоже не мог, поскольку обещал. В результате он пришел со своим коллегой, с балкона помахал Олегу рукой и углубился в беседу. Иногда Андрей посматривал на сына, на его худую замерзшую фигурку и сознавал, что что-то не то: либо не надо было приходить, либо уж присутствовать на соревнованиях полностью. Первый заплыв Олег пришел последним. Он плыл тяжело, проигрывал даже тем, кого опережал на тренировках. С Андреем такое тоже случалось: в день экзамена или какого другого ответственного события он вдруг «раскисал», не мог собраться, но потом, как правило, все-таки приходил в норму или, взяв билет или начав отвечать, или... хотя всякое бывало. Олег в этом отношении был, видимо, в него. Как же ему помочь? Чем? Научить его проигрывать?.. Соревнования еще не закончились, а Андрею надо было уходить на поезд. Он спустился вниз, подозвал Олежку, потрепал его дружески по плечу: ничего, мол, держись... я поехал. Перед самым выходом Андрея из дома прибежал запыхавшийся Олег:
– От самой площади бежал. Думал, не успею...
Ему вдруг захотелось увидеться с отцом. Что там заплывы, что время на дистанциях (оно, конечно, оказалось хуже его средних показателей на тренировках, не говоря уже о лучших)! Вот увидеться последний раз... Да, будто в последний раз... Андрей спросил, как закончились соревнования, опять простился и уехал.
«Научил ли я тебя проигрывать, сын мой? Научился ли проигрывать сам?.. Я проигрываю, с треском проигрываю... тебя… и никак не избежать поражения... Как же научиться проигрывать? Надо спокойно исполнять свое жизненное дело, независимо?.. Нет, бессмыслица получается. Все бессмысленно перед лицом смерти!»
Андрей сидел дома на кухне. Кофе остыл. Библия лежала нераскрытой. Звонила Наташа, сказала, что пойдут с Ириной в больницу. Отношения у Андрея с Наташей складывались по-разному. После встречи и пылкой любви, вскоре состоялась свадьба. Но после быстрого (как показалось) рождения ребенка произошло некоторое отчуждение. Все эти семейные коллизии на самом деле были вполне обычны, но это если смотреть на них из нынешнего времени. А в тот момент было отнюдь не до спокойствия и философских выводов: ничего нового. Началось же все вообще с «трагедии». Когда Андрей привез из роддома Наташу с ребенком и увидел странное, кричащее существо, отдаленно похожее на человечка, он впал в уныние. Наташа полулежала на диване, ее мать хлопотала у кроватки, и Андрей настолько сильно почувствовал себя лишним, что ушел из дому. Даже и предлог нашелся: к другу для... Страшнее удара для Наташи трудно было придумать. Она почувствовала ненужность Андрею – ни свою, ни своего сына... Андрей углубился в работу, Наташа занималась ребенком. Гуляла с ним, бегала за кефиром на детскую кухню, стирала. Впрочем, стирать помогала ее мама. Их жизни – жизнь матери и жизнь отца ребенка – пошли как-то независимо, пересекаясь ненадолго в каких-то второстепенных вопросах. В главном, в чем-то своем, глубоком они не открывались друг другу. Перелом наступил неожиданно и легко. Когда Олегу было два с половиной года, они поехали втроем в Крым. Ребенок, конечно, был еще мал, наташина мать была против поездки, но они настояли на своем. Им благоприятствовало все: погода, квартира, молодые хозяева, подружившиеся с ними, море и само место, которое им порекомендовали за день до отъезда, спокойное и чистое. После этой поездки их жизни вновь, теперь уже по-настоящему, соединились в одну, их стало объединять главное: их сын. Теперь сын «уходил» от них. Что они будут без него? Во что превратится их жизнь?
Андрей раскрыл Библию. «Господи! приди, пока не умер сын мой». Ему хотелось найти эту фразу, увидеть ее своими глазами и ощутить сердечный ток, который идет из самой его сокровенной глубины к Богу. Господи, приди!.. Господи, помоги найти эти слова, мысленно обращался Андрей. Но Бог молчал. И нужные слова не находились. Андрей вспомнил, как однажды, лет десять назад у него был порыв... Было тягостное воскресное утро. За окном март – начало марта – со всей его давящей серой мрачностью. У него возникло чувство, что если он сейчас не вырвется из четырех стен этой каменной клетки, он задохнется. Ему физически нечем стало дышать. Он резко оделся и вышел: прогуляться... Куда идти, к кому? Ни один человек не мог умирить его душу. Андрей пошел через весь город; шел пешком в церковь, которая стояла, что называется, на отшибе и никогда не закрывалась. Пройдя часа полтора или больше, он открыл дверь храма. Люди плотной массой стояли один к другому, заполняя все помещение вплоть до дверей. Андрей удивился. Хотелось тишины, покоя – внешнего и внутреннего, смутно хотелось чего-то неизвестного, неясного, непонятного, но это Непонятное не открылось ему. «Стучите, и откроют вам». Андрей же был слишком «деликатен». Он постоял немного в дверях храма и пошел обратно. Снова пешком.
Пришел он, однако, успокоенный (прогулка полезна, известное дело). И на работе у него вскоре произошли серьезные изменения... Нет, они в любом случае произошли бы, незачем притягивать независимые события... Но все же, кто знает?..
Наталья с Ириной сидели в палате. Состояние Олега изменилось мало. На две десятых еще поднялась температура. Можно было удивляться, откуда в этом теле берутся силы для борьбы за жизнь. Хлопотать было не о чем. Кормить – не покормишь, говорить с ним – не поговоришь... Ирина пыталась тихонько говорить с Наташей о том, о сем, говорить спокойно и убедительно, чтобы отвлечь подругу от тяжелых мыслей и ожиданий. Наталья охотно шла на поводу и, действительно, в присутствии Ирины успокаивалась. Они поговорили о больнице: хорошая больница, даже – в наше-то время – лекарства есть, о врачах: хорошие врачи – даже денег не берут, а может, понимают, что...
– Нет, Наташ... Бывают же просто честные люди, добрые, отзывчивые... Чем хуже экономическое положение, преступность и прочее, тем больше зажигается таких светильников, поборников правды, истины и доброты... Люди начинают понимать истинные ценности. Благоустроил свою квартиру, пришел вор – и нет твоего благоустройства. Стремился всю жизнь к высокой должности, добился ее, а на следующий день – инсульт. Все в руце Божией. Главное, человеком оставаться при любых обстоятельствах...
Они говорили о серьезных вопросах жизни и смерти, о болезнях и вирусах, о детстве Олега.
– Как-то вечером, после садика, он говорит: «У Павлика уже выпадают зубы, а у Максима еще нет. Они на год старше меня…» Это двойняшки были... Действительно, думаю, родились люди одновременно, а развиваются – по-разному. Чем быстрее развивается организм, тем быстрее он стареет. Олег дальше говорит: «Карпушин младше меня, но выше. Он растет быстрее, значит, он умрет раньше меня?» Получилось, он сказал вслух и по-своему о том же, о чем я подумала. Оказывается, дети все прекрасно понимают... – Наташа осеклась. До нее дошел вдруг смысл последних слов ее сына: значит, он умрет раньше?.. Наташа тихо заплакала.
Ирина ушла из больницы поздно. Наталья упросила дежурного врача поставить ей в палате у сына раскладушку и осталась. С поста дежурной сестры она позвонила домой, сказала Андрею, что остается в больнице. Поговорила с медсестрой. Она немножко оттягивала свое возвращение в палату, с одной стороны, боясь одиночества и худшего, что может случиться, а с другой стороны, предвкушая, что останется вдвоем с сыном... Осторожно войдя в палату, она тихо затворила дверь, совсем неслышно подошла к кровати. Это не было какой-то особой мерой предосторожности, она всегда так входила в спальню к сыну.
Перед тем, как лечь самой, она заходила взглянуть на сына, поправить ему одеяло, провести рукой по голове, убрать со лба челку. Олежка обычно глубоко вздыхал при этом, глубоко и как будто облегченно, словно с этим материнским прикосновением уходили все его дневные заботы, радости и невзгоды и теперь можно было спать спокойно. Наталья привычным жестом провела ладонью по лбу Олега. Он был горячий, но почти сухой. Кажется, это было плохо. Может ли она его сейчас оградить от беды? Почему ей, матери, не даны такие силы? Ей всегда довольно быстро удавалось вылечить Олежку, если он заболевал. Она начинала активно лечить его: ставить горчичники, мазать скипидаром, греть ноги. Но главное – об этом она никому не говорила, главное, она пыталась передать ему свою жизненную силу. Эта передача осуществлялась то ли на мыслительном уровне, то ли на сердечном Наталья сама не отдавала себе отчета. Но Олег всегда поправлялся быстро. А теперь? Почему она бессильна теперь?.. Даже раны и ссадины на Олежке заживали быстро. Расшибется бывало, задумает пореветь, а она подует на рану, погладит его по голове, все, – скажет, – сейчас все пройдет, уже не больно, не плачь. И тот, скуксившись совсем ненадолго и успев пустить одну-две слезы, «погрустнев мимножко», успокаивался. Как-то не любила она его слез, не любила состояние жалости. Хотя такие моменты жалости, не вызванные его слезами, бывали. Когда они были в Крыму – а было Олежке всего-то два с небольшим годика, – он, проявляя самостоятельность, понес стакан на мойку сам. Не успел он отойти от стола, за которым они обедали, тотчас споткнулся, и стакан, выпав из его рук, разлетелся вдребезги. Сколько растерянности, сколько недоумения было в душе ребенка! Как же так, он помогает – бескорыстно, из самых добрых побуждений и это доброе дело... разлетается вдребезги! Понять сие никак невозможно. Так же и термос... Олежка попросил у матери Андрея, когда они были там в гостях, посмотреть, что внутри термоса. И только он развинтил корпус, зеркальная колба выскользнула на пол и рассыпалась на мелкие кусочки. Да, несправедливо мир устроен!.. Почему-то любознательность, здоровая детская пытливость не поощряется.
Была ли она ему всегда хорошей матерью? Сейчас вспоминалось все как-то в одном свете, под одним углом зрения. А ведь она и раздражалась на него, кричала...
«И было, после сих происшествий: Бог искушал Авраама и сказал ему: Авраам! Он сказал: вот я. Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой я скажу тебе». Библейские слова пронзили Андрея. Когда-то, в студенческие годы, он слышал эту историю на лекциях по атеизму. Конечно, по мнению лектора, принесение Авраамом в жертву своего сына служит доказательством, неопровержимым доказательством... Ну что это за бог такой, который, требует доказательства преданности от своего избранника – Авраама, повелевает ему принести в жертву его сына. Единственного и возлюбленного. А еще при этом считается, что он, видите ли, (Он!) всемогущий и справедливый. Это ж издевательство какое-то!.. Авраам встал рано утром, наколол дров, взял сына своего и пошел на указанное место. «И начал Исаак говорить Аврааму, отцу своему... отец мой!.. вот огонь, вот дрова, где же агнец для всесожжения?» Чистому отроку не могло даже придти в голову, что он и есть тот агнец. Что отец его разложит дрова, свяжет его, своего сына, и положит на жертвенник поверх дров. «И простер Авраам руку свою и взял нож, чтобы заколоть сына своего». А он, Авраам, о чем думал он? Какие мысли могли придти в голову ему, отцу, занесшему нож над своим ребенком?.. «Я проигрываю тебя, сын мой Исаак? Проигрываю с...» Нет! Никаких мыслей не могло придти Аврааму. Появись у него хоть малейшее сомнение, он тотчас сделал бы какой-нибудь неверный шаг. Вера, настоящая глубокая вера в настоящего Бога не допускает сомнений. Как не допустимо предположение: а что если бы Ангел Господень не остановил Авраама? Не сказал бы ему... Что сказал Ангел? «...теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего...». Ангел не сказал: сильна вера твоя, Авраам! Он сказал: ты боишься Бога!.. Страх!.. Страх Божий!.. Начало премудрости – страх Господень, – так, кажется, сказано в Книге притчей Соломона. Книга притчей да Екклесиаст – вот и все, что читал Андрей в Библии раньше. Он стал перелистывать страницы, дошел до Притчей. «Надейся на Господа всем сердцем твоим и не полагайся на разум твой». Вот он, вот ключ ко всему происходящему на Земле... И поэт сказал про Россию: «Умом Россию не понять... в Россию можно только верить». Господи, – думал Андрей, – Господи! Ты открыл мне начало мудрости твоей... Не знаю, есть ли во мне страх... Страх за сына, страх смерти... Может, так Бог нас и просвещает? «Наказания Господа, сын мой, не отвергай, и не тяготись обличением Его; ибо кого любит Господь, того наказывает и благоволит к тому, как отец к сыну своему». Благоволит. Благоволил ли я к тебе, сын мой? Наказывал ли? Да, до двух с половиной лет даже шлепал по заднице. А потом, в Крыму когда были, вдруг заметил, что он, ребенок, обиделся. Обиделся, что его шлепнули, как неразумного. После этого Андрей стал прибегать только к внушениям. Иногда, правда, на повышенных тонах, но всегда только словом. Кажется, действовало... Выходит, не наказывал... А что Авраам? «И возвел Авраам очи свои и увидел: и вот, позади овен, запутавшийся в чаще рогами...» Ну, это известно... «Благословляя благословляю тебя, – сказал Бог Аврааму, – и благословятся в семени твоем все народы земли за то, что ты послушался гласа Моего».
Надо не задумываться... Не надо задумываться... Задумываться не надо… Надо верить. Надо только верить! Надо во всем полоться на Бога... «Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его». Не могло придти мыслей Аврааму о поражении, потому что не боролся он с Богом, а выполнял Его волю. И каким бы поражением на человеческом уровне не выгляделo событие, если оно произошло в согласии с волей Божией, то это всегда победа. Проигрывая в земном, человек выигрывает в небесном. «Благословляя благословлю тебя...»
Наташа хотела поцеловать Олега, но не решалась прикоснуться губами ко лбу своего ребенка. Она боялась, что даже дыхание ее может потревожить его покой или как-то напугать его. Прикосновение же руки было столь легким и осторожным, что прошло совсем незаметно. Наташа отошла от кровати, достала из сумочки иконку, которую подарила Ирина. Она весь день помнила о ней и ждала момента, когда можно будет обратиться к Царице Небесной с мольбою. Вот они остались одни: она – мать больного ребенка, изнуренный болезнью мальчик и Мать Того Сына... Какого? Ничего-то она, Наталья, не знает. Который... Бог? Богочеловек? Который пришел в мир, чтобы принять крестную смерть за грехи людские? Как невинный агнец... Надежда моя... Вся надежда на Тебя, Пресвятая Богородица. Помоги нам! Помоги сыну моему... Господи! Да что же это такое!.. За что?.. Наталья заплакала. Ей стало жалко себя, своего страдающего сына... и даже Андрея. Как он осунулся за эти дни. Переживает. Хоть внешне, как всегда, спокоен, но изменился он сильно...
Наташа стала смотреть на Лик Богородицы, Младенца. Ей показалось, что и Божия Матерь скорбит вместе с ней. Пресвятая Богородица, помоги нам! – вновь обращалась Наталья к Ней. Господи, помилуй! Господи, помилуй! – вдруг начинала шептать она. Господи! Спаси и сохрани. Господи, не остави нас, не отнимай у нac сына. Пресвятая Богородица! Ты сама была Матерью, носила Сына своего во чреве, кормила его грудью, радовалась его детской улыбке и первым словам... Наталья вспомнила, как она пошла после декретного на работу, как уставала от пустой бумажной работы и пересудов женского коллектива и как в один миг с нее слетала вся усталость, когда она переступала порог квартиры и детская открытая и ослепительная улыбка встречала ее в прихожей. Мама начинала рассказывать ей, какие успехи достигнуты за день... Хорошо хоть мама не дожила до этих страшных дней… Пресвятая Богородица, Надежда моя, Заступница... – шептала Наталья. Вновь и вновь она устремляла свои молитвы к Богу и Пресвятой Деве, вновь просила Их заступничества и помощи. Вновь вспоминала детство Олега, маму, Андрея. Как он там? Неужели спит?..
«Предай Господу дела твои, и предприятия твои совершатся», – читал Андрей. «Долготерпеливый лучше храброго...» Да надо терпеть. Авраам фактически тоже терпел. Было ли ему по душе повеление Божие? Может и нет. Но он терпел. Сказал ему Бог: возьми сына твоего, и он взял... К уходу Олега (Андрей боялся даже про себя произнести слово «смерть») надо относиться, как к «жертве Богу». Если все это так неотвратимо, так неизбежно, значит, так нужно Богу... Но вот Христос исцелил сына того царедворца, ведь мальчик тоже умирал. Христос, Воплощенный Бог, пришел на землю, чтобы спасти людей. Он творил чудеса, исцелял... Но если Богу «все равно», какой Он, воплощенный или нет, если Он такой живой, то Он точно также может исцелять и сейчас. Точно так же, как две тысячи лет назад, когда Он ногами (из плоти и крови) ступал по нашей земле. «Господи! приди, пока не умер сын мой. Приди, помоги, исцели!..»
Я, конечно, не Авраам, но сын мой – Исаак. Вот он лежит на смертном одре, как на жертвеннике, повитый болезнью, и Смерть занесла над ним свою руку. А я? Не Авраам я, но как он, должен принять Повеление, должен примириться, что сын мой заколается. «Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой...»
Андрей все листал Библию, купленную им в год тысячелетия Крещения Руси, но до сих пор лежавшую без движения. Он открывал Новый Завет, Евангелия, хотел найти те слова, которые а слышал в храме, но натыкался на другие, углублялся в них и поражался силе и значительности, сокрытой в них.
Хорошо, что нет Наташи рядом... Хотя, конечно, тяжело там, но здесь, дома, было бы не легче. Даже тяжелее. И ему, Андрею, было бы тяжелее. Он ощущал бы себя виноватым, что не может помочь ей, бедной страдающей женщине, своей любимой жене. Когда-то их соединило рождение сына. Не сразу, не в один день, долго и трудно шли они к этому единению. Теперь их объединяла смерть. Она объединяла их совсем иначе, совсем на другом уровне, совсем другими узами. Несомненно, человек предстает Богу один на Один. Но именно благодаря этому предстоянию и возможно полное, ничем не разрушимое единство, единство, через Бога, единство в Боге.
Вот уже и понимал Андрей, что терпение нужно, что страх Божий должен быть, вера безоговорочная Богу, а все пыжился своим человеческим разумением придумать: чем бы помочь своей жене. Как же сразу, не имея ни опыта, ни знаний особых положиться на волю Божию. Вот и Иисус Христос, зная, зачем пришел на землю и какой конец Его ожидает, взывал: «Отче! о если бы Ты благоволил пронесть чашу сию мимо Меня! впрочем не Моя воля, но Твоя да будет».
«Да будет!..»
А те слова так и не попадались Андрею.
Наталья забывалась неглубоким сном, просыпалась в страхе, прислушивалась: не случилось ли чего, дышит ли? И забывалась опять. Иногда шептала: Пресвятая Богородица, спаси нас.
Ей вдруг подумалось, что Олег, ее Олежка, все равно когда-то ушел бы от нее. Он «ушел» уже хотя бы потому, что вырос, и не стало бы того хрупкого, трогательного мальчика, который может «наслониться» и сидеть тихо весь вечер рядом. Был бы какой-то «мужчина», у которого растут усы, который носит ботинки сорок четвертого размера, который... который все равно был бы ее сыном, который бы жил. Нет, это разные явления: вырастание из мальчика в юношу и мужа и смерть... мальчика... юноши... мужа. В каком-то смысле каждая мать переживает «смерть» своего сына, когда он перестает быть мальчишкой и становится взрослым мужчиной... Но это другое... Пресвятая Богородица, помоги!
Ирина тоже долго не могла уснуть. Все думала про Олега, про Наталью и Андрея. Что им сказать такого, чтобы утешить их? Как найти нужные слова?.. «Господи, веси яко твориши, якоже Ты волиши, да будет воля Твоя...» – повторила Ирина еще раз слова вечерней молитвы.
«Да будет!..»
После недолгого сна она полетела. Она летела туда, где не было ни направления, ни времени, где не существовало ни земли, ни неба. Да, странный ей снился сон, будто летела она в какое-то безвоздушное и безвестное пространство. Она попала в какую-то оборотную сторону нашего мира или же в другой, невидимый нами мир, однако близкий и даже доступный. И увидела Ирина много-много детей, разных возрастов, разных наружностей и одеяний. Их объединяла одна особенность: лица всех детей светились радостью. Все (!) дети были счастливы, веселы и радостны! Не было ни одного печального, угрюмого или даже нахмуренного лица. Не было здесь скорби и печали. Ярко-зеленый свет то ли травы, то ли какого другого плюшевого покрытия заливал все пространство. Разноцветные дети, сами, как разноцветные игрушки, играли во всевозможные игры и затеи. «Небо» же было так высоко, что создавалось впечатление будто его совсем нет. Будто Сама Бесконечность держит в своих объятиях эту зеленую планету-лужайку и своей силой питает этих детей. Ирина пошла по шелковистой траве, удивляясь счастью детей, их улыбкам, их самостоятельности и уверенности (ведь тут нет ни одного взрослого, – обратила она внимание). Счастье, бесконечное счастье разливалось во всем пространстве и счастьем светилась каждая детская душа. Ирина шла, заглядывала в лица, радовалась сама.
– Кого вы ищете? – спросила вдруг ее девочка лет девяти-десяти в красном сарафанчике белым горохом и белой блузке. Девочка прыгала через скакалку и белый бант с розовыми каемками раскачивался в такт с ней.
– Олега, – неожиданно для себя ответила Ирина. – Я ищу мальчика Олега. Он сегодня должен был придти сюда.
– Его здесь нет, – спокойно ответила девочка. – Я вместо него.
– А как тебя зовут?
– Света.
Ирина спокойно, как сводку погоды, выслушала это «сообщение», прошлась еще немного и улетела назад.
Было пять часов утра. Андрей не чувствовал ни усталости, ни потребности поспать. Он читал Евангелие. «Господи! сниди прежде даже не умрет отроча мое» – всплыли опять в его памяти слова. Они возникли так, как слышались в храме, по-славянски. «Сниди» – как красиво звучит и как точно. Сниди – значит спустись, сойди с Неба... «Даже не умрет... даже не умрет отроча мое. Не умрет отроча мое. Это было утверждение!!! Это был Глас Неба: не умрет отроча!.. Андрей застыл в неподвижной окаменелости. По всей коже его пробежал холод, на глаза навернулись слезы. «Даже не умрет отроча мое». Не умрет... Не умрет... Не умрет отроча мое... Он не умрет... Андрей плакал тихо и просветленно. Бог услышал их с Наташей молитвы, не оставил их... Андрей опустил глаза на Книгу. «Иисус говорит ему: пойди, сын твой здоров». Те самые слова, которые так долго искал Андрей, излучались с открытой страницы и Гласом Божиим звучали в его душе.
Наталья проснулась от каких-то голосов и движений в коридоре. Встала и осторожно выглянула. Дежурный врач скрылся в соседней палате, куда спешно проследовал и врач из другого отделения. Хлопотали сестры. Они входили и выходили из палаты, брали ампулы, шприцы. Прокатили на тележке дефибриллятор. Наталья опомнилась и удивилась, что совсем забыла про Олега. Быстро вернулась в палату, подошла к кровати. Мальчик дышал спокойно и чисто. Лоб его был сухим и теплым. От прикосновения ладони он открыл глаза и узнал свою мать. Улыбнулся одними глазами... Расстроенный и даже слегка испуганный дежурный врач заскочил в палату.
– Что? Что с ним? – стал он спрашивать испугавшуюся Наталью.
– Ничего... – прошептала она. – Все хорошо...
– Хорошо? – доктор нащупал пульс, посмотрел на часы, приложил два пальца к груди Олега. – Хорошо, хорошо, – бормотал он. Потом резко поднялся и сказал:
– Да, все хорошо. Кризис миновал... У Натальи полились слезы облегчения.
– А что там? – спросила она не вышедшую еще за доктором медсестру. – Кому-то плохо?..
– Да, – шепотом ответила сестра. – Девочка умерла... Внезапно... Она была легкая, в общей палате лежала... Девять лет...
– А как ее зовут? – почему-то спросила Наталья.
– Света.
Фото Владимира Ештокина.
