В рубрике "Чтение" мы обычно публикуем произведения верующих авторов. Дан Маркович назвать себя верующим не может. И тем не менее на неком глубинном уровне все творчество этого немолодого уже писателя пронизано поиском Бога. Он всей кожей, всеми нервами ощущает ужас ледяного "обезбоженного" мира и пытается хоть как-то согреть окружающее пространство любовью к людям. Но одного этого мало, чтобы изгнать холод, а примириться с пустотой бытия душа не может. Всякая человеческая душа - это тайна, до конца открытая только Богу. Почему при всей его "метафизической тоске", при всем его сострадании Дан Маркович так и не пришел к вере, мы судить не можем. Однако в его рассказах отчетливо звучат те мысли, те переживания, которые неизбежны на пути всякого человека, стремящегося из пустыни атеизма в Отчий дом. Поэтому мы и рискнули предложить их читателю. Это тот опыт души, который будет полезен всякому - и уверовавшему, и пребывающему в поиске.
Знака нет
У моего приятеля с Богом сложные отношения.
- Как я могу поверить, если он мне знака не подает...
- Чуда хочешь?..
- Нет, зачем... но хоть что-нибудь...
Время идет, а знака все нет и нет.
- Смотри, ветка качается, кивает за окном...
- Ветку бьет ветер, а он без Бога живет, ищет перепады давления.
- Вот рябина стоит вся багровая, мороз, ветер, а ягоды держатся...
- Это холод их прихватил, ничего особенного.
И вот чудес все нет, и просто особенных событий тоже нет, все объяснимо, естественным образом возникает и пропадает.
- Вот если б стол вдруг подскочил... или полетел... Или шапка с головы слетела...
Стол стоит как стоял, а шапка помедлила чуть-чуть - и слетела, покатилась. Он поймал ее - ветер это, говорит. Действительно, ветер, веселится на воле, выравнивает давление... и никакого знака нет. Жить спокойней, но что-то беспокоит:
- Вызвать бы его на серьезный разговор.
- Ветер, что ли?..
- Ну, ветер... Бога. Буду ругать его на чем свет стоит, может, ответит...
Ругал, ругал - и за дело, и просто так, от тоски, а в ответ ничего - ни звука, ни знака... Нехотя зима ушла, весна тут же примчала, все как полагается, согласно расписанию, и никаких чудес. Явилось лето, дождливое, правда, хмурое, но именно оно, а не сразу осень. Листья-травы разрослись чудесно и глубоким зеленым цветом покрыли черноту земли. И опять осень, снова ветер, снова рябина, как всегда - снег...
- Хоть бы снега не стало...
И представьте - растаял, до января земля черна, желта - всюду мертвая трава, нет ей покоя.
- Бывает, - приятель не смущен, - было уже и будет, просто циклон, а потом, предсказываю, снова снег, мороз и прочее.
И предсказанное им сбывается. Он и рад, и не рад - зима восстанавливает силы, законы подтверждают свое постоянство, причины понятны, ответы найдены... а знака нет.
- Ну как я могу Ему поверить, хоть намекнул бы...
Так он мучает Бога много лет, требует знака и внимания, просит доказательств, верит, не верит, мучается сам - и умирает, опять же как все люди. И снова ничего особенного, ни знака тебе, ни намека - одна печаль. Он лежит холодный, белый, на губах улыбка. Я наклоняюсь к нему:
- Ну, как? Что там? Будь другом, подай какой-нибудь знак, подай!..
Нет, он молчит, тайну соблюдает. А за окном осень, ветер, любимая его рябина - бьется в окно, машет багровыми гроздьями...
Воробьиная ночь
Приближалась ночь, а грозы все не было. Темнота и духота объединились против нас и сдавили узкие коридоры больницы. Свет потушили везде, и только столик сестры был слабо освещен, как островок спасения. Я бродил в темноте, среди стонов и тяжкого дыхания. Здесь люди умирали от рака, и я, молодой и здоровый, каждый день умирал вместе с ними. Я представлял себе раньше жизнь как борьбу, и в конце - славную смерть, а здесь увидел, какое грязное и унизительное дело - умирание. Чем я лучше их, и внутри у меня все так же, кровь и зловоние, и все так хрупко и непрочно, что страшно двигаться, есть, пить, дышать, страшно за сердце, которое чудом каким-то приведено в движение и беспрерывно бьется ... и за любое место в теле, которое может внезапно взбунтоваться и стать безобразной язвой или наростом, разрушающим все вокруг... Как можно жить?.. Моя вера в устойчивость жизни была поколеблена.
Белый халат был виден из палаты, и меня окликнул кто-то. Звала старуха, которая лежала у двери. "Молодой человек, помогите подняться повыше..." Она почти ничего не весила и неизвестно как еще жила. Теперь она почти сидела и смотрела в окно. Я спросил, нужно ли ей что-нибудь еще. "Если переживу эту ночь, то и день проживу... Дышать нечем, а грозы нет и не будет. Смотрите туда..." Я посмотрел в окно. На горизонте вспыхивали и гасли огни, судорожно разгорались - и гасли снова, а над нами простерлось огромное черное небо. "Это воробьиная ночь, - она сказала. - В такую вот ночь пришли и увели моего мужа. Он сказал мне - живи, только живи... Я жила, сколько могла, еще сорок лет..." Я поправил постель и почувствовал, как ее пальцы держатся за край одеяла - мертвой хваткой. "Я жила, - она повторила, - а теперь такая же ночь. Вы молодой, живите долго, живите..."
Меня позвала сестра, и я ушел в другую палату. Утром старуха спала, и днем тоже, а вечером тихо умерла во сне. Я был рад, что она умерла легко, не сознавая этого. Хорошо бы так умереть, когда придет время, и, может быть, сказать кому-нибудь: "Живите, только живите..."
Негодяй
Мужчина с девочкой гуляли в зоопарке. Я их давно заметил у клетки с тигром, а теперь они решили посидеть на скамейке. Я тоже сидел здесь и смотрел на уток, которые ухитрялись, не двигая ни головой, ни крыльями, скользить по воде, как маленькие кораблики с моторчиком - быстро и неутомимо. Я не умею ни плавать, ни летать, а они умеют ... Девочка спрашивает - "почему они не летают?" Ей лет пять, она в красной шапочке и теплом комбинезоне. Отцу около сорока, он в берете и старой куртке, видно, что за одеждой не следит.
- Смотри, какие у них красивые перышки - красные.
- Не красные, а малиновые.
Она права, этот цвет малиновый. Утки кружатся на одном месте, часто окунают головы, смотрят под воду.
- Зачем они?..
- Там, наверное, есть еда.
Мне уже пора домой, но здесь тихо и особая какая-то жизнь. Скрываешьься? .. Что поделаешь - скрываюсь. Смотрю на уток, как они плавают. Я не стал бы плавать, сразу бы улетел.
- Так почему они не летают? - Девочка тоже хочет знать.
- Здесь корма много - зачем им лететь. И куда?..
Может, он и прав, а может, им крылья подрезают, я слышал. Но ей не обязательно это знать... Утки нырять перестали, поплыли большими кругами, скользят между листьев, которые то и дело пригоняет ветер. Скрываюсь... Но уже пора, лететь не можешь - живи как все...
Девочка спрашивает:
- Папа, ты негодяй?..
Она долго думала, когда смотрела на уток - спросить или промолчать...
- Кто тебе сказал?..
Она задумчиво смотрит на носок ботинка, покачивает ногой.
Мужчина вздохнул:
- Ну, пойдем...
- А ты купишь мне Чебурашку?..
- Куплю, куплю. А где это продают?..
- У всех девочек есть.
Они встали и пошли к выходу. Я еще посидел немного. Утки уплыли на другой берег, вылезли из воды и важно переговаривались. Может быть, негодяй - просто негодный к чему-то человек? Негодный к тому, чтобы летать, например. Негодник... Тогда мы все негодяи. Хватит, пора, пора за дело... негодяй...
Поговори со мной...
Я в автобусе еду. В центре светло, но людей уже мало. Магазины закрыли, а мест для гуляния мало. Еду. Темные громады... дальше черные улицы поуже, дома пониже... Уплываю, корабль мой мал. Раньше я это любил - там, впереди... Теперь все равно. Узкую нору роет человек. Над всей нашей жизнью нависла ошибка. Каждый вроде бы для чего-то жил... Ну, каждый... он всегда ищет оправдания... Улица, зима, темень, тусклые окна - там тени, кто ест-пьет, кто спит, кто на детей кричит... Еду. Раньше думал - как выбраться из тьмы... Во-он там где-то свет ... Покачнулись, стукнуло под колесами - рельсы... будочка, в ней желтоватый огонек... Стой! кто там? кто?.. Уплыло, снова темнота... еду. Я думал - есть светлые города, небо... надо только уехать отсюда. Нет, чернота внутри... внутри темнота...
Человек в автобусе. Мы вдвоем. Старик, желтое лицо:
- Поговори со мной...
Я говорить с ним не хочу.
- ...мне страшно...
И мне страшно, но не о чем нам говорить, не о чем.
- ...я с женой живу... она все по хозяйству... Ночью спит... Я лежу. Думаю?.. нет, меня качает на волнах... страх меня качает. Умру - что с ней будет?.. Уходим в темноту. Неужели всегда так было? Ведь верили, улетали к свету... Ты молодой, уезжай отсюда, уезжа-ай... здесь все отравлено... Хочу верить - будет Страшный Суд - всех к ответу... И в это не верю.
- Ты что... так нельзя, старик...
Нагнулся - он уже спит. Нет, нет, нет, на первой же остановке... дальше не поеду, выпустите меня!.. давно позади огни, город, голоса, песни, смех, небольшие приключения и шалости, даже какие-то успехи, гордость... Под нами нет земли. Оправдания нет... Не надо! пусть это сон - яркий свет в лицо, кто-то треплет за плечо - гражданин, ваш билет!.. А, как хорошо! да, билет, конечно, билет - вот он, во-о-т... А что со стариком? Лицо белое... улыбается...
- Хорошо тебе? А мне страшно, поговори со мной...
Чем это кончится...
У нас в доме много детей, но только одна девочка добрая. Остальные, кроме одного, тоже не злые, но добрых нет больше. Ее считают почти что дурочкой и смеются над ней. Вокруг нее мало доброты, и я смотрю с замиранием сердца - что же будет с ней?.. Она похожа на мать - такое же широкое крестьянское лицо и широко поставленные чуть раскосые светлые глаза, но у матери лицо грубое и недоброе. Неужели и дочь со временем станет такой же? Вот уже голос стал грубей и глаза смотрят не так доверчиво и открыто... Она уже озлобляется, потому что кругом другие люди - в них мало сочувствия. Нет, все-таки она отличается от других...
Я стал думать - в чем тут дело, почему доброта - такая редкая вещь. В ней две стороны - внимание и сочувствие. Вниманию можно научить ребенка, если говорить - "смотри - кошке больно, ты ведь знаешь, как это бывает..." Получится внимательная вежливость, хорошая привычка воспитанного человека - не делай другому того, чего не хочешь себе. И, может быть, какое-то сочувствие - стоит представить себя в таком положении... Но настоящего сочувствия не будет. С ним рождаются. Оно идет от способности воображать, живо представлять себе чувство другого и при этом испытывать его самому. Зачатки воображения есть у всех, но у некоторых они сильней. Такой человек не просто представляет себе чужую боль, а чувствует ее на себе - это совсем другое... Бывает, что воображение есть, а внимания к окружающему миру мало. Такие люди постоянно замкнуты на своих переживаниях и тоже не могут стать добрыми. Но если они сумеют выразить свою боль и другие чувства каким-то образом - нарисовать или написать об этом, то из них получаются настоящие художники и писатели. Рисунок и слово дают им возможность вырваться из себя, и тогда то, что они думают и делают, становится интересным для других, если, конечно, они глубокие люди. Они по-своему счастливы, но их судьба трагична, потому что их видят все, и каждый считает своим, а они остаются сами в себе... И все-таки добрыми я их не назову, это другое. А девочка эта - добрая...
Рисунки автора.
АВТОР О СЕБЕ
Я родился в Таллине. По первой своей специальности - биохимик, энзимолог, биофизик, молекулярный биолог. Работал в Институте биофизики АН СССР. Автор около 70 статей и монографий. В 1986 г. окончательно оставил науку, стал профессиональным художником.
Живописью и графикой занимаюсь с 1975 г. Ученик московского художника Евгения Измайлова. Написал около пятисот картин, половина из них рассеяна по многим галереям и частным коллекциям в России и других странах. Имел более двадцати персональных выставок.
С 1984 г. пишу прозу, одновременно рисую, иллюстрирую свои книги. С 1997 г. издаю электронные литературно-художественные альманахи "Перископ" (http://www.periscope.ru).
Я люблю писать небольшие вещи, очень короткие рассказы, прозу, в которой главное - звук и ритмический рисунок, скольжение по ассоциациям. Иногда они на грани "стихотворений в прозе". Грань эту я, однако, не перехожу и стихов не пишу, меня больше привлекают скрытые ритмы прозы.
Я не люблю воинствующий авангард, разнообразные "концепты" и "придумки" как в живописи, так и в литературе. В живописи я начинал как примитивист, потому что до 35 лет никогда не рисовал, потом, условно говоря, постепенно склонялся в сторону экспрессионизма. Мне близка московская школа живописи, интересны Сезанн, Сутин, Руо, Марке. Я мало читаю и почти не знаю современную литературу. Как бы "стильно", эффектно, "круто" ни была написана вещь, она холодна и пуста, быстро блекнет, если в ней никого не жаль. Но это не значит, что можно писать плохо, если тема - "бедные люди".
Я не думаю, что "человек - это звучит гордо". Я атеист, но с уважением отношусь ко всем верованиям, нужным другим. Для меня достаточно уважения к жизни, ко всему живому в одинаковой степени, исключительному и хрупкому явлению в том каменном мешке, в который нас занесло.
