Поэма «Мария». Епископ Геннадий Каскеленский (Гоголев)

Мария

* * *
С юных лет в обители пустынной
Подвизался старец седовласый.
За полвека помыслом бесчинным
Не покинул монастырь ни разу.

Дни текли, как облака, неспешно.
И смиренный инок богомольный,
Нрав усердно исправляя грешный,
Был смущаем думой своевольной:

“Я молился Богу без сомнений,
Но душою снова неспокоен.
И хотя чудесных откровений
Был не раз от Бога удостоен,

Но не знаю – кто бы мне ответил,
Сколь угоден подвиг мой смиренный?
Кто еще несет на этом свете
Столь же тяжкий труд и сокровенный?”

Так Зосима, лунными ночами
Размышляя, тщетно ждал знаменья.
И однажды над его очами
Прозвучало ангела веленье:

“Встань, Зосима, соберись в дорогу,
Как Аврам, прими свое призванье.
И доверься Всеблагому Богу,
И ответит Бог на вопрошанье.

Оставляй свои родные стены,
Перейди поближе к Иордану.
Там найдешь обитель совершенных,
Что живут молитвой непрестанной”.

Инок радостно в поход собрался,
Взором монастырь обвел прощальным,
И душой ни миг не колебался,
В путь ступив неведомый и дальний.

И, ведомый ангелом заветным,
Чрез пустыню, города и села
Он пошел в обитель за ответом
И припал к вратам ее тяжелым.

Иордан внизу струился шумен,
Рыхлой пеной шевеля осоку.
И согбенный ждал его игумен
У ворот обители высокой:

“Мир тебе, подвижник знаменитый,
Ты явился с благородной целью.
Так войди: врата тебе открыты
И готова прибранная келья.

Пусть под сенью алтаря святого
Твоя ревность, отче, не остынет.
А когда велит устав суровый –
Для молитвы мы уйдем в пустыню”.

Наклонил главу свою Зосима,
Сладкая заныла в сердце рана,
Трепетали волосы седые
На ветру, подувшем с Иордана.

Потекли торжественно и чинно
День за днем. Уж миновало лето.
И смущаем думою единой,
Старец кротко ожидал ответа.

Вот зима дождливая промчалась,
Пост Великий подступил к порогу.
И, как прежде, братия собралась
Совершить в пустыне службу Богу.

Испросив у ближнего прощенья,
Взяв в дорогу фиников и хлеба,
Иноки направили теченье
В тишину песков под своды неба.

И, послушен древнему уставу,
Укрепясь молитвою святою,
С ними брел Зосима – не за славой,
Но для встречи со своей судьбою.

Восемь дней в пути уж миновало,
Спутники остались в отдаленье.
Снова сердце у Зосимы ждало
Чудного небесного знаменья.

Над псалмами тяжелеют веки.
Вдруг… душа монаха встрепенулась:
Будто тень какого человека
Справа от подвижника метнулась.

Что же это? Сонное виденье?
Дух небесный в светозарном чине?
Или беса злое наважденье
В непроходной нежилой пустыне?

“Не сведен ли я с ума жарою,
Что с утра палит невыносимо?”
И, взмахнув слабеющей рукою,
Осенил крестом себя Зосима.

На одно мгновенье тень пропала,
Вскоре обнаружилась яснее,
И, завидев старца, побежала,
Словно от коварного злодея.

Что есть духу, бросился в погоню
Старец за неведомою тенью.
И кричит, и, пав на землю, стонет,
Громко просит внять его моленью.

Сил остаток на бегу теряя,
У ручья вдруг тень остановилась:
И внезапно женщина нагая
Перед взором инока явилась.

С кожей, почерневшей от загара,
С волосами белыми до шеи,
Женщина как будто улыбалась,
На монаха взор поднять не смея:

“Старец, брось одежды мне покрыться,
Вижу: ты монах святой, неложный!
Ах, чему ты хочешь научиться
У Марии, грешницы ничтожной?

Для чего, Зосима, ты пустился
В дальний путь по девственной пустыне?
Что желал, к чему душой стремился –
И моих советов ждешь ли ныне?”

Скинул старец свой хитон убогий –
Им Мария тело покрывала.
И спросил ее отшельник строгий:
“Как же имя ты мое узнала?

Преподай же мне благословенье,
Сотвори молитву надо мною!”
И упал Зосима на колени
Перед удивительной женою.

Но в ответ подвижница сказала:
“Ты священство получил от Бога,
И тебе, Зосима, надлежало
Мне в сей час благословить дорогу”.

“Нет! Постой! – монах пришел в волненье, –
Я с тобой расстаться не посмею.
Преподай мне слово наставленья!
Ты во мне прозрела иерея,

Ты судьбу мою узнала сразу.
Вижу, что полна ты благодати”.
И заплакал старец седовласый
На песке при солнечном закате.

Поднялась с песка сама Мария
И, к востоку обратясь глазами,
Прошептав вечерние молитвы,
Вопрошала инока словами:

“Расскажи: мирны ли христиане,
Царь теснит ли варваров войною?
И во многих ли сегодня странах
Крепки души верою святою?”

“Слава Богу! Храмы все открыты!
В Новом Риме царь со славой правит.
А по вашим подвигам великим
На земле Бог веру сохраняет.

Но прошу, молю тебя, Мария,
Не оставь меня без утешенья.
Дай узнать про подвиги святые,
Жизнь свою открой без утаенья!”

Смущена, подвижница молчала,
Отказать Зосиме не решалась,
Прядь седых волос с лица упала,
В алом свете тихо колыхаясь:

“Что ж… Узнай же правду, добрый инок,
Но не знать ее – так было б лучше.
Ты меня с презрением покинешь,
Отбежишь, как от змеи гремучей.

Рождена я, грешная, в Египте,
Но не долго прожила с родными:
Покорясь внезапному наитью,
Бросив дом, ушла в Александрию.

Там, в столице, сатане охотно
Заплатив собой живую плату,
Я семнадцать лет бесповоротно
Проходила на путях разврата.

Знаю, ад торжествовал победу,
Черная владела мною сила:
Нет греха, который мне не ведом,
Нет тех дел, которых не творила.

Во хмелю безудержных попоек
Ежедневно плод блуда вкушая,
Я не знала, как внутри он горек,
Как смердит и душу отравляет”.

Замерла пустынница в молчанье,
От лица монаха отвратилась.
“О, сестра, продли повествованье!
Где же правда для тебя открылась?”

“Раз под осень с думами пустыми
Я на главной пристани бродила,
С маяка струя густого дыма
Ввысь потоком стройным уходила.

На море корабль быстроходный
К плаванью команда снаряжала.
Перед ним развязно и свободно
Я в беседу с юношей вступала:

“Дай ответ, куда такие сборы?
Финикийский парусник вам тесен!”
И уйти решила с ними в море,
Полагая, что мой нрав известен.

Зная, что одежду, пропитанье,
Все, что нужно путнику обычно,
Я легко добуду – не трудами,
А бесстыдным ремеслом привычным.

И, тряхнувши кудрями своими,
Юноша ответил: “Поспешаем
К празднику, когда в Иерусалиме
Крест Господень в храме воздвигаем”.

Я со смехом поднялась на судно,
И, отплыв навстречу приключеньям,
Вновь в толпе искала многолюдной,
Кто моим послужит вожделеньям.

Третьим утром, словно из пожара,
Выбравшись из корабля по сходням,
С головой, тяжелой от угара,
Поплелась я прямо в Храм Господень.

Но пока в хлопотах ежечасных
Торжество Креста не наступило,
Я еще немало душ несчастных
Во Святой Земле блудом сквернила.

Утром на молитву с Патриархом
Прибывал народ, как волны моря:
Проходили чинные монахи,
Суетились странники в притворе.

Повинуясь праздному желанью
Новое увидеть представленье,
Я пыталась во святое зданье
С улицы зайти без промедленья.

Но пока паломники свободно
В Божий храм, перекрестясь, входили,
Я одна вдруг замерла у входа,
Повинуясь непонятной силе.

Будто воины тесною толпою
Путь во храм мне молча преграждали –
То незримой, крепкою стеною
Все грехи передо мною встали.

В миг вся жизнь пред взором пролетела,
И пока в притворе я стояла
Все свои припомнила паденья
И свою погибель осознала.

Подошли рыдания, как волны,
И прорвался крик, подобный стону.
И мой взор, отчаянья исполнен,
Вдруг упал на ближнюю икону.

И, припав на камни у порога,
Я пред ней всем сердцем завопила:
“О, Мария, Дева, Матерь Бога!
Ты Одна меня наставить в силах!

Так впусти меня под сень Святыни,
Дай коснуться Древа мне устами,
Поручись перед Распятым Сыном,
Что я вновь не осквернюсь грехами.

Укажи мне путь для очищенья,
Даруй время мне на покаянье,
И пошли небесное знаменье:
Как исполнить мне свое призванье!”

Сжалилась над грешною Марией
В этот час Мария Пресвятая:
Я прошла под сводами святыми,
Сокрушенным сердцем замирая.

Крест Господень там облобызала,
Совершила тяжкие поклоны,
И внезапно голос услыхала,
Исходящий от Ее иконы:

“Обретешь покой за Иорданом!”
Я на миг душою обомлела,
Но, страдая от греховной раны,
Не послушать Деву не посмела.

Кто – то медяки вложил мне в руки –
Я три хлеба у ворот купила.
Радостью наполнив час разлуки,
На дорогу странствия ступила.

Шла неспешно, плакала, молилась,
И достигла вскоре Иордана.
Там Христовым Тайнам причастилась
В церкви у Предтечи Иоанна.

По внушению Пречистой Девы
Двор нашла с заброшенной ладьею.
И уже пустынный берег левый
Принимал меня палящим зноем”.

Смолкла вновь Мария. Потемнело.
Прерывая мирную беседу,
К ним звезда падучая слетела,
Тишину своим пронзая следом.

“Сколько лет, как вышла ты из града?
Чем в пустыне плоть свою питала?
Продолжай! Слова твои – отрада,
Много лет душа их ожидала!

Чрез тебя Господь мне посылает
Ныне Свое чудное знаменье.
Твой рассказ о подвигах внушает
Сердцу неподдельное смиренье”.

“Слушай, если не жалеешь время,
От тебя, Зосима, я не скрою:
Самое мучительное бремя
Я в пустыню принесла с собою.

Тягостней жары, всех бурь страшнее
Были сердца страстные желанья:
Сколько раз, терпеть их не умея,
Я бросалась ниц с глухим рыданьем!

Тяжесть всех грехов меня томила
Больше, чем сухое тело жажда.
Но я верность клятве сохранила,
Данной Богородице однажды.

Так шестнадцать лет была борима
Сатаной, и плотью, и пустыней.
И узнала я, отец Зосима,
Что мой Бог меня прощает ныне:

Чудный свет внезапно мне явился,
От восторга сердце встрепенулось,
Дух мой благодати приобщился,
Я в пустыне, как в раю, проснулась.

Сорок семь годов в уединенье.
Уж давно и платье все истлело.
Скудные и горькие коренья
Вечерами подкрепляют тело.

Но теперь лишенья и невзгоды
Веселят меня и согревают.
Как вода, текут в пустыне годы,
Дни земные неприметно тают.

Добрый инок! Нам пора проститься.
Ночь оставим мы для покаянья.
Но прошу о грешнице молиться
И ее исполнить пожеланье:

Через год, в страстной четверг, под вечер
Выходи на берег Иордана.
Там тебя я непременно встречу,
От тебя приму Святые Дары”.

Поклонилась иноку Мария
И ушла невидимой тропою.
Лишь минуту волосы седые
Серебрились тихо под луною.

Сам Зосима сердцем умилился,
Получив ответ на вопрошание,
В монастырь с весельем воротился.
Потекли недели ожиданья.

Целый год он ждал Поста святого,
В ревности Марии подражая,
Предавался подвигам суровым,
Братию смиреньем поражая.

Время к Пасхе близилось привычно,
Иноки в обитель возвращались.
Как велит устав, они обычно
В тот четверг совместно причащались.

Причастился старец. Из придела
Он под вечер вышел стороною,
И Христовы Тайны неумело
В чаше у груди держал рукою.

Ощутив, как под его хитоном,
Кровь и Тело Господа пылает,
Сходит инок каменистым склоном,
У реки Марию ожидает.

Меряет пространство шагом чинным.
Только мысль врасплох его застанет:
Кто же там, на берегу пустынном
К переправе ей ладью доставит?

Лишь подумал – как она с пригорка
Вниз сойдя извилистой тропою,
Осенила путь крестом широким
И… прошла над темною водою.

Вскрикнул старец. Радость и блаженство
Хлынули неведомо откуда.
“Как же я далек от совершенства!” –
Прошептал монах при виде чуда.

В чаше под луной Святые Тайны
На руке протянутой лежали,
И молитвы так необычайно,
Так легко в устах ее звучали.

Взяв немного чечевичных зерен,
Их водой из речки размочила.
Взор ее был светел и спокоен,
И луна морщины осветила.

Окропив слезами расставанья
Ветхий край накинутого пледа,
Старец дал Марии обещанье
Вновь прийти на место их беседы.

И крестом повторно осеняя
Иордана быстрые потоки,
Слабо воздух трогая стопами,
Шла Мария по водам глубоким.

Через год, по сказанному слову,
Вновь Зосима поспешил в дорогу.
В теле силы ощутил он снова,
А на сердце – странную тревогу.

Тщетно он искал – не обнаружил,
Где однажды раннею весною
В тихий вечер, замирая, слушал
Житие подвижницы святое.

Шел направо, влево, воротился:
Все один кругом простор безбрежный.
И монах отчаянно взмолился
Со словами скорби и надежды:

“Покажи, молю Тебя, Владыка,
Ангела, сокрытого в пустыне!
Дай увидеть мне сиянье лика,
Что весь мир забыть позволит ныне!

Лишь сказал, как слышит: за отлогом
Будто раздалось воды журчанье.
Там ручей струился неглубокий,
Странника даря очарованьем.

К ручейку живому устремился
Ветхий старец с быстротою тени.
Поглядел – и замер, и склонился,
И упал со вздохом на колени.

Вся камнями тропка вниз покрыта.
На камнях, застыв, лежало тело.
И лучам, и ветерку открыто,
На восток лицо ее смотрело.

А вверху, над самой головою,
Там, где склон не тронут был ветрами,
Словно нимб неведомой рукою
Был начертан на песке словами:

“Погреби, Зосима, не жалея,
Прах убогой грешницы Марии.
Умерла я первого апреля
В ночь, как Тайны приняла Святые”.