Почему я больше не пишу про многодетность

А зарплату мне накануне срезали, между прочим, в два с половиной раза. Она и так-то была, прямо скажем, не очень. А стала вовсе какая-то... трудноразличимая. И в придачу — ну вот прямо в этот же день — дома сломалась старенькая стиральная машина. Безвозвратно и непочинимо.

Нет, это я все не к тому, чтобы пожаловаться или поиронизировать. Дело было восемь лет назад, когда очередной кризис грянул. Мало тогда никому не показалось.

Ирония ситуации заключалась в другом: сразу же после этих двух внезапных апперкотов со стороны судьбы я отправился по заданию редакции брать интервью на тему «В чем отличие счастья от удовольствия».

Мой собеседник — известный московский батюшка, настоятель большого храма, ректор университета, человек — ну очень занятой. Просто чрезвычайно. День расписан по минутам. И вот, договорились мы. Он выкроил для интервью полчаса, отменил какую-то важную встречу. Зашли к нему в кабинет. Сели. Я задаю свои заранее прописанные вопросы. Он на них отвечает — умно, неожиданно, красиво. А я сижу напротив, и в голове у меня вместо этих самых — счастья и удовольствия — лишь одна мысль крутится: «Ну и как теперь жить на эти десять тысяч? С четырьмя детьми, трое из которых — подростки?»

И так мне горько стало, что я взял и неожиданно для себя вдруг спросил об этом батюшку. Он сначала, бедный, и не понял, о чем я. Потом помолчал чуть-чуть. И стал рассказывать, как сам растил с матушкой четверых детей. Как им было трудно, как они на грани бедности жили. Почему-то запомнились стоптанные ботиночки, которые их дети донашивали за чужими. Быть может, потому что ботиночки-то и у нас были — сплошь такие же.

И вот, говорит он все это, говорит. А я в ответ все ною и ною: мол — как жить-то теперь? Как жить?

Ну что будешь делать — заклинило меня. Бывает так, когда тянул-тянул лямку, а потом — раз! И все. Встал в оглоблях. Мордой в стену.

В кабинет уже раз десять кто-то пытался прорваться. Интервью по запланированному времени минут сорок, как закончилось. И я все ждал, когда ректор огромного университета, наконец, вежливо выпроводит меня восвояси.

А ректор вместо этого успокаивающе махал рукой на огорченные лица, то и дело заглядывавшие в дверь, и продолжал:

— Жить будет трудно, да. Но вы справитесь. И деток своих вырастите. Небогато, конечно, будете жить, что ж... И мы смолоду жили небогато. Не огорчайтесь так, Господь вас не оставит. Дал детей, даст и на детей.

Он говорил. А я молча слушал. И ждал-таки аккуратного закругления этого разговора — вставания, благословения, прощания. Но тут вдруг батюшка замолчал. Я сидел, глядя в пол. А он все молчал.

Я поднял голову. И увидел... Даже описать не берусь, что я там увидел, в глазах у него. Наверное, точнее всего было бы сказать — любовь. Но это как-то очень уж банально прозвучит. Бог весть, что я там увидел...

Сострадание, боль, тревогу, искреннее желание помочь дураку, надломившемуся под очередной проблемой и еще не нюхавшему настоящей беды. Наверное, так мог бы смотреть на меня отец.

Собираясь на встречу, я думал, что увижу такого — церковного генерала — важного, неприступного и ужасно занятого.

А он ведь все свои дела отложил тогда, чтобы меня утешить. И даже когда уже не знал что еще сказать, все равно не хотел меня отпускать в таком разбитом состоянии духа. Просто — сидел рядом в своем «генеральском» кабинете. И молча, смотрел так, как на меня, наверное, не смотрел еще никто. Тут я быстренько попрощался, поблагодарил за интервью, и едва ли не бегом выскочил за дверь. Не хотелось, чтобы батюшка увидел, как я плачу.

С тех пор прошло ровно восемь лет. Детей мы вырастили. Жили хотя и небогато, но не скажу, чтобы так уж и бедно. Господь нас, действительно, не оставил. Хотя кризис тот в стране и в мире был не последний по счету, и вообще жизнь штука непростая...

Но все, что батюшка так терпеливо пытался мне объяснить, сбылось в точности. И даже новую стиральную машину мы купили буквально через несколько дней, каким-то чудесным образом.

Однако батюшка не только об этом говорил. Он ведь тогда еще и о внуках своих рассказывал, о том, какая это радость — большая семья в несколько поколений. И теперь я потихоньку готовлюсь к исполнению уже этой части утешительной батюшкиной беседы. Где-то ведь ждут своего счастья три мои будущие невестки. И зять тоже, небось, в возраст входит. А в Божьем плане, наверное, уже имена моих внуков и внучек прописаны. И до всего этого, чую — рукой подать.

Вот такое неожиданное вышло у нас в итоге интервью. О различии между счастьем и удовольствием.

Раньше я про многодетность писал, пускай и немного совсем. А теперь и писать-то стало нечего. Потому что, так уж вдруг оказалось, что многодетность — это и была вся моя взрослая жизнь. Хорошая ли, плохая — Господь рассудит. Но, повторюсь, от нашей с женой жизни она теперь неотделима. Пропитала ее всю до донышка, до последнего края: попробуй — отыщи, где и когда мы жили без нее. Тяжко ли было, радостно ли, все одно — это наше, общее, любимое, самое-самое дорогое.

А другого ничего в жизни просто не было. Да и не будет уже.

Читайте также:

• Многодетный отдых: когда куча детей и мало денег
• Четверо спасенных
• Материнские открытия
• Записки многодетного брата