У нас в доме никогда не выбрасывают еду. Детей учат не оставлять ничего на тарелке. Неприличным считается класть себе больше, чем можешь съесть. И принято выдерживать долгую паузу, оглядываясь на сотрапезников, прежде чем возьмёшь со стола последний кусок.
Холодильник забит баночками и тарелочками, прикрытыми фольгой. В холодной кладовке всегда хранится крупа, сахар и не меньше пяти бутылок постного масла.
— У вас не культ еды, у вас культ продуктов, — заметила как-то моя знакомая, которой случилось пожить у нас неделю.
Так и есть. Надо видеть, как мама берёт в руки булку и бережно оборачивает её пластиковым пакетом — чтобы не засохла. Ни одному человеку еще не удалось уйти из нашего дома ненакормленным.
Мой дедушка, Глеб Осипович Погребцов, не родной — родного расстреляли в 1935 — тоже пережил блокаду в городе. Это про него, про друга своего дяди, который заходит к ним в гости, пишет десятилетний Роман Попель в своем блокадном дневнике: «Погребцовы съели свою собаку». Да, так и было: у них была крупная немецкая овчарка, которая состарилась, умерла и своей смертью последний раз послужила хозяевам. Глеб Осипович был по профессии агроном, животновод. На фронт его не взяли. Сказали: кто-то должен бойцов кормить. Он и кормил, днем работая в пригородном совхозе, а ночами с винтовкой охраняя от воров вагон с кормами для коров. Из собачьей шкуры он сшил себе куртку-доху. Она и после войны хранилась у нас в кладовке. Схоронил жену. А двух дочерей сберег.
С моей бабушкой они встретились и поженились после войны. В семье его все звали одним словом — Глепощ и очень любили. Сколько его помню, он постоянно сушил сухари. В кухне и в кладовке на гвоздиках висели мешки, наполненные твёрдым хлебом. Он и с собой постоянно носил маленький полотняный мешочек, туго набитый солёными кубиками, которые он самолично обжаривал на большом чёрном противне.
Мои родители уехали из Ленинграда по месту службы отца, морского офицера, во Владивосток. Однажды Глепощ приехал навестить нас. Он прожил тогда с нами целый месяц. По утрам он вставал рано, брал меня за руку и вёл на море, купаться. Мы сидели с ним на скамейках еще пустого пляжа «Водник», ёжась от утренней прохлады, смотрели на чистую морскую волну и по очереди таскали из мешочка солёные сухарики.
Это и был мой блокадный хлеб.
***
Этот текст — фрагмент из новой книги «Блокадные дни. “Жёлтый снег…”». В книгу вошли документально-исторические повествования о блокаде Ленинграда известного журналиста, общественного деятеля, постоянного автора «Фомы» Елены Зелинской и очевидца трагических событий 1941—1944 годов Владислава Глинки (1903—1983), историка и писателя, сотрудника Эрмитажа, пережившего блокадные дни.
