В 2014 году несколько больших фестивальных премий получил фильм Андрея Богатырева «Иуда», снятый по рассказу Леонида Андреева «Иуда Искариот».
Вор и мошенник Иуда становится апостолом, пытаясь понять Христа. А присмотревшись к Нему, прислушавшись к учению Его, понаблюдав за поступками Его, начинает любить Христа как великого Учителя. В трактовке Андрея Богатырева Иуда — личность страдающая. Он хотел быть любимым учеником Христа, «первым после Учителя». Иуда обрек себя на предательство, он погубил Христа, чтобы учение Его, как только Он воскреснет, стало бессмертным.
По Иудиной «правде», предание Учителя на крестную муку было... самым тяжелым и самым необходимым способом служения Учителю. Остальные апостолы даже не защищали Христа, когда Его брали под арест, разве только Петр, что называется, «рыпнулся». Вот они-то — истинные предатели. А Иуда чист и светел: привел Христа-человека к гибели, поскольку исполнял Божий промысел, осознанный одним Иудой — прочие апостолы ничего не поняли. Предал Христа, поскольку кому-то, не щадя себя, смирив и унизив себя, следовало предать Христа... ради Христа. А потом не вынес чудовищной тяжести избранного «пути» и возложил веревку себе на шею.
Формально Богатырев оставляет зрителям хоть какое-то пространство для выбора: прав или неправ Иуда, желал ли Бог от него предательства, или сам Иуда вбил себе в голову невесть что. В картине нет слов или действий, свидетельствующих прямо — Господь одобряет предательство апостола. Но логика системы образов, вложенная в фильм, с большой художественной силой ведет зрителя к однозначному выводу: Иуда — молодец, умница, славный человек.
Евангельский текст использован как глина для интеллектуальных игр. В подавляющем большинстве сцен и Андреев, и режиссер фильма идут мимо строк Священного Писания, исходя из собственной интуиции или из соображений драматургии сюжета.
Евангелие-то не оставляет места для мудрования, оно сообщает о роли Иуды однозначно, устами самого Бога: «„Не двенадцать ли вас избрал Я? — обращается к апостолам Иисус, — но один из вас диавол“, — это говорил Он об Иуде Симонове Искариоте, ибо сей хотел предать Его, будучи один из двенадцати» (Ин 6:70-71). И, далее, прямо говорится: «Диавол... вложил в сердце Иуде Симонову Искариоту предать Его»; Иисус знает об этом и на последней вечере с апостолами прямо указал на предателя (Ин 13:2,21-27). Куда уж яснее!
Однако то, что в Евангелии относится к образу не только Иуды или его «ближайшего товарища» Фомы, но и к образу апостолов в целом, чаще всего обращено двумя деятелями искусства в своего рода фэнтези, выполненное в стиле декадансной эпохи. Как, например, «Огненный ангел» Брюсова... Евангельские сюжеты, пройдя очень значительную «переработку», «достройку» приняли роль антуража. Точнее говоря, суммы обстоятельств на тему об особой роли образованных людей в мире сем.
Довольно значительная часть образованной публики всегда и неизменно (хоть во времена Андреева, хоть во времена Богатырева) проявляет неистребимое желание — обращаясь к Богу, толкуя Его слова и поступки, претендовать на особое понимание Его притч, спасать в Боге души... мимо Церкви. Кто в Церковь пошел, кто в Церковь глубоко погрузился, тот уж никак не принадлежит этому слою. И если поначалу причисляет себя к таковому, то впоследствии непременно сбросит эту ветхую одежку.
А Иуда и у Леонида Андреева, и у Андрея Богатырева — именно «лукавый умник», представитель образованного общества декадансной эпохи. Разумеется, не стоит видеть в образе Иуды коллективный портрет отечественной интеллигенции. Ничего подобного не имели в виду Андреев и Богатырев, на это ни малой мере не намекает и автор сих строк. Смыл фильма не в том, чтобы искать тут какой-то невидимый знак равенства. Больше того, не столь важно, получило предательство Иуды одобрение у режиссера или не получило: тут уж каждый зритель сам выберет, что ему авторитет — Священное Писание или замысловатая игра интеллектуалов.
Важнее другое.
Иуда — вечно наособицу. И ритор из него лучше, чем из прочих апостолов, и ум его сложнее, и страдания тоньше. Очень, очень тонкая натура. А прочие апостолы (т. е. в сущности, живые зерна будущей Церкви Христовой) — сущая простота, грубость нравов, недомыслие... «Лукавый умник»-Иуда идет своим путем, он понимает своего Учителя лучше всех, а потому с толпой апостолов не желает смешиваться. И разговаривает-то из них разве что с Фомой, который, по его мнению, чуть «поумнее» прочих.
Ну а теперь давайте сыграем открытыми картами. Эта давняя претензия широкого круга образованных людей на особое понимание Бога и особую душевную организацию, не позволяющую «тупо» пойти в Церковь, она ведь на деле представляет собой безответственную жажду ничем не ограниченной личной свободы. Чтобы так: как хочу, так и ворочу, и пусть конец света случится, а мне бы чаю пить. Я вот так считаю! Ум мой вот к этому привел! А что иные люди считают, то мне не указ. И пусть Церковь мне ничего не говорит, ничем меня не стесняет, никаких рамок мне не ставит. Церковь-то — стадо невеж и невежд, у меня-то ума поболе, я всё лучше знаю. Церковь вообще лишняя. Мы с Богом без нее договоримся. Я — и Он. Если, конечно, Он мне понравится, если, конечно, Он меня полюбит страстно. Тогда — да, и я его страстно полюблю, я Его даже из любви своей прибить могу, но Он-то понимает, что я Его лучше всех понимаю...
И Бог в этом «диалоге» неудержимо превращается из Личности, из Нравственного абсолюта, из Творца в фон для реплик «тонко понимающего» человека. Бог прозрачнеет, Его уже едва разглядишь, Он недостижимо далек и... не мешает. Вот если бы сам Господь в фильме прямо дал оценку мыслям, намерениям и поступкам Иуды, разве не потерял бы Иуда самостоятельное значение? Но Андреев и Богатырев «уговорили» Бога «не вмешиваться»...
Слой, продуцирующий подобное мировоззрение, был интеллектуально влиятелен на закате Российской империи, трудно не заметить его и в наши дни.
А ведь всё это называется одним словом — самообольщение. «Лукавый умник» до такой степени горд своими мыслительными способностями и своим образованием, что считает их идеальными инструментами для познания мира и Бога. А потому всецело доверяет себе. Особенно если уже убедил себя в том, что успел понять нечто важное. Вот представьте себе: приходит такой человек на конференцию по высшей математике и заявляет: «Дважды два — пять! Вы не согласны? Тогда вы не нужны!»
И потому Иуда — герой страшненький. Он творит одно преступление за другим, а зрителя подталкивают к вере в благость его поступков, ибо Иуда претендует на обладание истиной.
Под таким углом зрения претензия на некую особую миссию исчезает, и вместо нее становится видна хворь, терзающая дух. Это не болезнь предательства и не болезнь лжи. Это, скорее, тяжелый соблазн, который трудно преодолеть именно образованному человеку, «книжнику», как говорили в старину. Ему очень хочется изъять Бога из центра мира и ввести на Его роль человека. А раз человек становится «мерой всех вещей», то почему этим человеком не может быть некая конкретная личность?
Конечно же, та, самая страшная форма духовной хвори, которая была представлена выше в предельном ее развитии, касается не всей интеллигенции, а всего лишь одного ее слоя. А именно тех, кто либо утратил корни, связывающие с верой, либо опасается пустить их в эту благодатную почву. Но хворь-то чрезвычайно привязчива, трудно от нее уберечься. Для духовного отстранения от нее надо прилагать сознательные усилия, иначе она вмиг овладеет личностью.
Самообольщение — сильная штука. Ум, обольщаясь собой, слабеет и никнет. Но ему становится так уютно, так хорошо!
Смирение дается труднее.
