20 ноября Патриарху Московскому и всея Руси Кириллу исполняется 67 лет. Накануне этой даты мы постарались в различных интервью Святейшего найти те моменты, в которых он рассказыввает о личном - своей жизни, семье, радостях и трудностях служения.
Ведь систематических воспоминаний или мемуаров Патриарх Кирилл пока не написал. Кроме того, будучи скромным человеком, он не очень много говорит о себе и своей жизни, хотя ему, безусловно, есть что сказать.
Он нечасто упоминает об исповедничестве деда и отца, о деталях своего жизненного пути, о встречах с великими и замечательными людьми уже прошедших эпох — только когда это напрямую связано с предметом разговора: будь то голод тридцатых в России и на Украине, гонения на священнослужителей в Советском Союзе или воспоминания о международной церковной работе. Как крупицы, эти воспоминания разбросаны по интервью и выступлениям Предстоятеля, и если их собрать и представить читателю — рисуется судьба человека, воспитанного в семье, где скромность сочеталась с глубочайшей верой и верностью Церкви, которая никогда не противоречила верности своей стране, гражданскому долгу.
Нам кажется, давно пора из этих «камешков» создать мозаику, чтобы показать, какой путь прошел человек, который является сейчас Патриархом Московским и всея Руси. Нашим Патриархом.
Редакция
Священниками были и мой отец, и мой дед, причем отец принял священный сан раньше, чем дед. А дед был настоящим исповедником веры и провел многие годы в тюрьмах, лагерях и ссылках. Он как-то подсчитал, и оказалось, что за его плечами было 47 тюрем и 7 ссылок.
Отец мой, главный механик оборонного предприятия в Ленинграде, вырос глубоко верующим человеком. До войны он был репрессирован, тоже был исповедником, сидел на Колыме, потом строил укрепления во время обороны Ленинграда. В годы войны был военпредом на Горьковском заводе и принимал танки Т-34 перед их отправкой на фронт. Уже после войны, в 1947 году пришел к митрополиту Ленинградскому и попросил благословения на иерейское служение, стал священником. Мама была учительницей немецкого языка в средней школе.
Видя пример деда и отца, я в детстве рос в убеждении, что и мне предстоит пострадать за веру, готовил себя к этой судьбе. Я не был пионером, не вступал в комсомол, больше всего боялся стать соглашателем. Но не стал и диссидентом. Прежде всего потому, что всегда любил свою страну и свой народ. И в советское время я считал, что нельзя делать ничего такого, что могло бы повредить единству народа и пагубно отразиться на судьбе страны.
* * *
У папы и мамы было трое детей — старший, Николай, я и младшая сестра, Елена. Все мы встали на путь служения Церкви. Отец наш был книголюбом. Мы жили очень скромно, в коммунальной квартире, но папа сумел собрать прекрасную библиотеку. Она насчитывала более трех тысяч томов. В юности я прочитал то, что большинству наших сограждан стало доступным только уже в период перестройки и в советское время. И Бердяева, и Булгакова, и Франка, и замечательные творения нашей русской религиозной и философской мысли начала XX века. И даже парижские издания…
* * *
Я учился — и неплохо — в передовой школе. По всем статьям должен был стать пионером. Но не считал это возможным. Помню, меня пригласила для разговора директор школы. А я сказал ей: «Если Вы согласны с тем, чтобы я в галстуке ходил в Церковь, то готов его повязать». Она, конечно, ответила: «Нет». Можно себе представить ситуацию — тысяча детей в школе, и один мальчик без галстука. Я все время находился в состоянии постоянной готовности ответить — почему этого не сделал...
* * *
Уже в 15 лет у меня были четкие убеждения и представление о будущем. В этом возрасте я ушел из дома и стал жить самостоятельно. Но ушел не потому, что было что-то не так. Я не мог, чтобы родители все время заботились обо мне материально. Испросив у них благословение, я поступил работать в Ленинградскую комплексную геологическую экспедицию.
* * *
Помню, был троллейбус № 1, который шел по всему Невскому проспекту. Никогда не забуду этого момента — я ехал и отсчитывал эти остановки. С трепетом священным вошел я тогда в здание духовной семинарии на Водном канале. Здесь тогда размещалась епархия. Владыка Никодим ютился в маленьких комнатках. Войдя в кабинет и увидев его, я очень поразился. Было впечатление, что он меня уже давно-давно знает. А я как будто с другом встретился. Помню этот пронзительно-проницательный взгляд. Передо мной был очень сильный человек, с невероятной силой воли и ума. Поскольку я хотел вначале пойти учиться в университет, то спросил его: «Как мне поступить, Владыка?» Он задумался и сказал: «Знаешь, я бы тебе не рекомендовал. Физиков очень много в нашей стране, священников мало. Поступай прямо в семинарию». Никогда-никогда я не жалел о том, что послушался.
* * *
…Один очень мудрый ленинградский священник, Царствие ему Небесное, отец Евгений Амбарцумов, который преподавал у нас в духовной академии, узнав, что я подал прошение о монашестве, сказал мне:
— Володя, ты отдаешь себе отчет, что ты сделал?
— Да, но не до конца.
— Ты же решил судьбу не только за себя, двадцатидвухлетнего мальчика. Ты сказал «да» и за тридцати-, и сорока-, и пятидесятилетнего мужчину. И за шестидесятилетнего, и семидесятилетнего старика. Ты за всех за них сказал «да». А не может получиться так, что вот этот семидесяти-, шестидесятипятилетний будет потом плеваться на тебя?
— Не знаю. На это у меня нет ответа.
Тогда я отдал себя в руки Божьи. Как бы проведя черту, сказал себе: «27 марта 1969 года — это тот день, когда я должен решить. Если к этому времени не женюсь, принимаю монашество». Получилось так, что не женился — и принял монашество. Конечно, человек остается человеком, но все зависит от стиля жизни. Владыка Никодим меня учил: «Ты никогда не справишься со своими проблемами, если у тебя будет много свободного времени. Сделай так, чтобы у тебя его никогда не было». У самого Владыки не было, и у меня с тех пор свободного времени нет...
* * *
Я был ректором ленинградской духовной академии и семинарии 10 лет. А перевели в Смоленск в один день. Это, конечно, была отставка. Кстати, первый человек, который меня правильно настроил, был Святейший Патриарх Алексий, бывший тогда управделами. Когда я приехал к нему, Святейший сказал слова, которые я до сих пор помню: «Владыка, никто из нас не может понять, почему это произошло. С точки зрения человеческой логики этого не должно было быть, но это произошло. И только потом мы узнаем, зачем все это нужно было». Сейчас из архивных источников стало известно, что инициаторами моего внезапного перевода из Ленинграда в Смоленск были светские власти.
В Смоленске, в соборе, особенно возле чудотворного образа Одигитрии я многое понял. Все мое существо охватил тогда какой-то духовный трепет. Я подумал: Господь меня привел сюда совсем не случайно. Я вспомнил, как в детстве стоял перед чудотворным образом Смоленской иконы Божией Матери — на левом клиросе храма Смоленской иконы Божией Матери на Смоленском кладбище в Ленинграде… Тогда у этой иконы я обратил свои первые молитвы к Богу. Рядом стояла мама. Помню отца, совершающего Литургию...
* * *
Я как-то затрудняюсь вспомнить, когда у меня был выходной день. Даже если день не присутственный, то есть мне не обязательно ехать для того, чтобы встретиться с людьми, я работаю с документами, которые накапливаются иногда в таком огромном количестве, что мне приходится прочитывать до трехсот страниц текста в день. А если к этим тремстам страницам вы добавите телефонные звонки, встречи с людьми, поездки, то вот и получается примерный средний объем работы Патриарха. Поэтому отдыха не получается. Я говорю об этом не со скрытой надеждой или уверенностью, что люди скажут: «вот какой Патриарх! какой он трудолюбивый, какой умница, сколько работает, как много читает!» — я хотел бы сказать, что, может быть, Патриарх не умеет управлять своим временем. Я стараюсь ввести какой-то порядок в свою работу, потому что без отдыха человек работать не может — так Господь нас создал. Седьмой день был создан как день отдыха для поддержания качества человеческой жизни. Поэтому я очень надеюсь, что сумею, опираясь в том числе на своих помощников, организовать свое рабочее время.
* * *
Дед прошел 47 тюрем и 7 ссылок. В последние, уже послевоенные годы, не был в заключении, но скрывался от властей, потому что ему запрещено было проживание в целом ряде мест. Он, как сказали бы сегодня, фактически бомжевал. Иногда находился в Москве, в других городах, спал в каких-то подвалах, в кочегарках — вот так жил. И только уже в конце 40-х годов его положение было легализовано, и он впервые смог приехать к нам в Ленинград. Мы с мамой встречали его на Московском вокзале. Я хорошо помню эту сцену: вышел из вагона сухощавый пожилой человек, мне даже показалось, старичок, с огромным черным фанерным чемоданом, и мама подбежала к нему: «Папа, папа! Мы сейчас возьмем носильщика». А он возмутился: «Какого еще носильщика?» — «Ну как, чтобы помочь чемодан нести…» Дед улыбнулся, снял ремень, перевязал им чемодан, взвалил на плечи, и мы пошли. Эту встречу я хорошо запомнил.
* * *
Одиночество, видимо, — это то, что реально до конца дней будет сопутствовать мне как Патриарху. Оно сопутствовало и всем моим предшественникам. Может быть, то, что я сейчас скажу, — это очень личное, но я хочу, чтоб Вы меня правильно поняли: у Патриарха не может быть друзей, у него паства. А вот дружба в обычном, бытовом смысле слова, я думаю, практически невозможна.
Все силы Патриарха уходят на то, чтобы быть пастырем для всех. Дружба предполагает избранный круг людей, неких любимчиков, тех, кто поближе к Патриарху, чем другие. Патриарх должен быть открыт для всех. Мне кажется, что все силы Патриарха должны уходить на пастырскую любовь к людям, и если это так, то ни на что другое никаких сил уже не остается.
Источники: газета «Республика Башкортостан», фильм «Митрополит» (снят студией «ПИТА» по сценарию Н. Лисового), «Комсомольская правда», «Труд», журнал «Смоленск», Телеканал PRIME (Молдова). Фото из архива пресс-службы Патриарха Московского и всея Руси
