Открывающий радость. Наталья Трауберг о Клайве Льюисе

Клайва Льюиса в основном знают по фантастическим детским сказкам «Хроники Нарнии» и остроумной притче «Письма Баламута». Другие его книги массовому читателю известны куда меньше. Однако в среде воцерковляющейся интеллигенции Льюис был издавна популярен. Многим он помог утвердиться в вере, справиться с неизбежными сомнениями, понять нечто очень важное в христианстве. Но есть и те, кто относятся к его книгам отрицательно. После выхода американского фильма «Лев, колдунья и волшебный шкаф» возникла новая волна интереса к творчеству Льюиса. О том, как влияют его произведения на новообращенных христиан, о том, каким он был в жизни, и как складывалась история его переводов в России, мы беседуем с Натальей Леонидовной ТРАУБЕРГ — крупнейшим специалистом по творчеству Клайва Льюиса и первым переводчиком его книг на русский язык.

Кумир неофитов

— Как Вы думаете, почему англиканин Льюис пользуется таким успехом у воцерковляющихся православных людей, особенно у молодежи?

— Этот вопрос я и сама себе не раз задавала, но четкого ответа у меня нет. Может быть, потому, что Льюис обращается преимущественно к разуму. Неофитам это легче понять. Бывает, человек вроде и уверовал во Христа, но не слишком горит верой. То есть разумом он все принимает, более того — испытывает своего рода интеллектуальный восторг, восхищается мудростью христианского учения — но на его реальной жизни это не слишком сказывается. Вот такие люди могут совершенно искренне увлечься книгами Льюиса, считая, что таким образом они постигают христианство. Впрочем, это всего лишь версия, а как там на самом деле... в каждом конкретном случае, видимо, своя причина.

— Иногда приходится слышать, что православным не стоит читать инославных авторов — от этого, в частности, предостерегал святитель Игнатий (Брянчанинов). Что Вы об этом думаете?

— Ну, определенные основания для таких высказываний у святителя Игнатия были. В его время, во второй половине XIX века, среди российской интеллигенции было в моде католичество, причем крайне непримиримого толка, враждебное и Православию, и русской культуре. Это, кстати, еще Лесков сатирически описал. Одни истерические дамы, практиковавшие «салонное католичество», чего стоят... Сейчас такого, по словам самих католиков, значительно меньше, да и культурные реалии сегодня совсем другие. Но я, знаете ли, много изучала католическую литературу, долго жила в католической стране — Литве, видела разное, и не будь я лично знакома с действительно замечательными исповедниками — могла бы решить, что все католичество такое. Возможно, святитель Игнатий сталкивался именно с таким крайним изводом католичества.

Разумеется, есть громадная разница между православной и католической мистикой, разница в догматике, в аскетике... Но вряд ли неофит способен постичь эти сложнейшие вещи. А когда речь идет об основных категориях, я не вижу беды в том, чтобы читать произведения любого христианского автора.

Кроме того, есть богословские различия, а есть реальная жизнь. Меня воспитывала православная бабушка, читавшая журналы XIX века, где печатались и отрывки из святителя Игнатия Брянчанинова, и стихи Алексея Хомякова, и многое другое. Их у нас был целый шкаф... Так вот, моя бабушка — традиционная питерская православная женщина — уважала все конфессии. Тем более, в то время — двадцатые-тридцатые годы прошлого века, гонениям подвергались все христиане, и перед лицом безбожной власти все конфессиональные различия казались не столь уж важными. Я помню, как она любила мою преподавательницу французского — католичку, и знакомых лютеран, и тех, кого называли «евангелистами» — кто они были, я до сих пор не знаю... Их высылали из Питера, сажали, порой они возвращались... или не возвращались... Кстати, у Льюиса в «Размышлениях о псалмах» есть такие слова: когда остров веры противостоит такому кошмарному океану, то уже не до наших разделений.

Так что, не думаю, что сейчас, в XXI веке, слова святителя Игнатия нужно воспринимать буквально, и уж тем более использовать их как «дубину». Это, по-моему, крайняя, начетническая позиция. К тому же его письма были адресованы конкретным людям, со своими духовными особенностями, которым из пастырских соображений, по-видимому, нужно было сказать именно это.

А вот покойному владыке Антонию Сурожскому книги Льюиса очень нравились. Их высоко оценивал епископ Каллист (Уэр), их любят многие православные священники — так что мнение об их «душевредности» весьма и весьма спорное.

— Но все ли равноценно в апологетике Льюиса?

— Разумеется, не все. Об одной характерной черте — апелляции к разуму, логике — я уже сказала. Впрочем, апологетика — то есть в изначальном смысле «оправдание христианства» — и должна быть обращена к разуму. Но между апологетикой и богословием большая разница. А богослов из Льюиса никакой. У него есть большая книга «Просто христианство», где он пытается объяснить новоначальным сложнейшие понятия. Конечно, чтобы дать этим попыткам квалифицированную оценку, нужен профессиональный богослов, но я уверена, что любому образованному православному или католику «Просто христианство» не понравится.

— Может, это «профессиональный риск миссионера»? Он пытается говорить с несведущими людьми о сложных вещах максимально простым языком — и попадает в ловушку собственного упрощения...

— Да, разумеется. Но это ловушка не только для миссионера, но и для его слушателей и читателей. Некоторые попадаются. Я не раз наблюдала, как люди, начитавшись Льюиса, воображали себя великими знатоками богословия. А на самом деле не то чтобы хорошо в нем разбирались — они богословия и в глаза-то не видели. Ведь «Просто христианство» — это вообще не богословский труд, а крайне упрощенная проекция христианского вероучения. Причем, часто упрощенная до неверности.

Можно понять людей, которым в советское время приходилось черпать знания о христианстве из всего, что попадалось под руку. Что-то из Брокгауза, что-то из самиздатовского Льюиса, а что-то и из «Настольного справочника атеиста». В итоге у этого поколения сложились очень своеобразные, «клочковатые» представления. В том не было его вины. Впрочем, как и особой беды, особенно если люди придерживались важнейшей христианской добродетели — смирения, и не считали свои обрывочные познания истиной в последней инстанции. Но в наше время есть множество других книг, по которым следует знакомиться с основами богословия.

Такие разные книги...

— Большинство людей знают Льюиса по «Хроникам Нарнии» и «Письмам Баламута». Как Вы думаете, почему именно они так привлекательны для современного читателя?

— О «Письмах Баламута» я могу ответить словами владыки Антония Сурожского: привлекательность их в том, что простейшие истины христианской аскетики рассказаны там с «обратной стороны», поданы от лица старого опытного беса-искусителя, который дает своему юному племяннику советы, как эффективнее искушать людей. Неожиданный взгляд, нестандартная подача всегда запоминаются сильнее. Там очень тонко разобраны обычные искушения простого человека. Ведь часто люди, обратившись в христианство, уверены, что отныне с ними всегда все будет в порядке, и у них нет искушений страшнее, чем не вовремя съесть майонез. И замечательно, если, читая «Письма Баламута», они понимают: это сказано о них, они сами постоянно попадаются на те же крючки, что и герой книги, молодой англичанин, искушаемый бесенком.

Что касается «Хроник Нарнии», то они очень красивы. Правда, Толкину эта книга категорически не нравилось, но, по-моему, «Нарния» написана очень хорошо. Кроме того, в мировой литературе не так уж много детских сказок, в которых захватывающий сюжет служит раскрытию христианских истин. В советское время у нас о таких и не знали, а потребность в них накапливалась, поэтому, когда были изданы «Хроники Нарнии», они тут же оказались востребованными.

Другое дело, что зачастую их слава сильно раздута. Многие думают, что это чуть ли не учебник христианства для детей, что любому ребенку они помогут уверовать в Бога. Но на самом деле все куда сложнее.

Может, мои слова прозвучат странно, но, на мой взгляд, дети гораздо хуже, чем о них, как правило, думают взрослые. Все дети в своем развитии проходят такие страшные туннели, такие трудные периоды, что тут никакой Льюис не поможет. Я сужу и по своему собственному детству, и по своим детям, и по внукам — а их у меня шестеро. Что поделать, такова уж человеческая природа. Вполне возможно, что в какой-то период «Хроники Нарнии» у ребенка не пойдут: либо он прочтет их просто как увлекательную сказку, не обращая внимания на христианскую «подкладку», либо вообще возмутится их излишней назидательностью, менторством — и эффект будет обратный. Так что не стоит считать Льюиса таким уж прекрасным детским писателем и знатоком детской души.

— Неужели?

— Увы. Он писал детские сказки, но детей не любил, не понимал, и живого общения с ними старался избегать. Что поделаешь, это известный факт. Возможно, причиной было его тяжелое детство — он рано потерял мать, его отец, блестящий юрист, в семейной жизни был человеком тяжелым, несправедливым, сильно пьющим. Затем школа — просто кошмарная: ее директора позднее признали сумасшедшим и отстранили от преподавания... Конечно, все это не могло не повлиять.

— А как Вы оцениваете его фантастику? Он же и фантастику писал...

— У Льюиса есть такая «Космическая трилогия». Первый роман, «За пределами безмолвной планеты», мне совершенно не нравится, это очень слабенькая вещь. Второй, «Переландра», ужасно нравился Сергею Сергеевичу Аверинцеву, но мне он тоже не близок: меня в нем настолько травмировало буйное противление злу силой — физической силой! — что все остальное я как-то не восприняла. Хотя по художественному уровню это уже лучше. А вот третий роман, «Мерзейшую мощь», я очень люблю. Я начала его переводить в 1979 году и закончила к Пасхе 1983 года, в Литве. С этим переводом связано много всяких интересных историй, но это уже отдельный разговор. А что касается самого романа, то он удивительно жизненный, причем многое в нем очень напоминает советские реалии 80-х годов — такое вот странное совпадение. Но главное, роман этот глубоко христианский, он — о смирении, с помощью которого только и можно преодолевать торжествующее вокруг зло.

— А что Вы считаете у Льюиса самой лучшей вещью?

— Пожалуй, короткую притчу «Расторжение брака». В ней он совсем не ментор, никакой нарочитой назидательности. Написал он ее в 1943 году, в разгар войны. Представьте — мрачный серый город, автобусная остановка, люди в очереди ругаются, приходит автобус, кто-то сумел забраться, кто-то нет... И тут оказывается, что серый город — это ад, а автобус везет тамошних обитателей в рай: кому там понравится — тот останется, кто не захочет — вернется. И далее разыгрываются сцены, замечательные по своей духовной глубине, точности и выверенности. Вот что нужно в театре ставить, вот какое кино по Льюису нужно снимать! Все вертится вокруг человеческого эгоизма. Вроде и просто остаться в раю, никто не гонит — но нужно преодолеть свой эгоизм, вошедший в самую суть, разросшийся в душе. И почти никому это не удается: ни эгоистичной матери, ни эгоистичной жене, ни эгоистичному дядьке... Есть там и дивной красоты «богослов-либерал», епископ, который улыбнулся «сладкой клерикальной улыбкой» и уехал обратно в свой адский город, потому что там у него общественные дела, там он должен выступить с докладом о том, что Христос умер слишком молодым и поэтому все перепутал — а жил бы долго и счастливо, непременно додумался бы до чего-нибудь либерального... Там непередаваемый юмор... И написано лучше всех остальных книг Льюиса: люди, страсти, самооправдания — все настолько узнаваемо...

В самиздатовском формате

— Когда Вы начали переводить Льюиса?

— На Троицу 1972 года я была под Москвой, в Новой Деревне, в храме, где служил отец Александр Мень. После литургии ко мне подошел отец Сергий Желудков, дал маленькую английскую книжечку «The problem of pain» (которую, как потом выяснилось, ему дала Надежда Яковлевна Мандельштам) и попросил посмотреть — стоит ли ее переводить и запускать в самиздат. С такими просьбами насчет зарубежной христианской литературы ко мне периодически обращались. Причем, чаще всего это были сугубо специальные книги, интересные лишь немногим.

Я взяла эту книжечку. Об авторе я совершенно ничего не знала кроме того, что он дружил с Толкином — об этом мне рассказал Владимир Сергеевич Муравьев, первым совместно с Андреем Андреевичем Кистяковским переведший «Властелина Колец». В электричке начала читать — и под конец была в полном восторге. Спустя несколько месяцев я закончила перевод и отдала «Страдание» (так мы назвали книгу) в самиздат. С тех пор мне начали поставлять зарубежные издания Льюиса, и я их переводила. Даже норму себе установила: в год одну его книжку или пятнадцать-двадцать эссе.

— А как Вы узнали, кто такой Клайв Льюис?

— От Владимира Муравьева. Он работал тогда в Библиотеке иностранной литературы, в международном отделе, и у него было достаточно возможностей знакомиться с творчеством западных писателей.

— И как дальше складывалась судьба переводов Льюиса?

— Со временем и другие стали переводить его на русский. В основном, в «самиздатовском» формате. К примеру, были переводы Татьяны Шапошниковой — именно она, кстати, перевела «Письма Баламута», и имя «Баламут» она же придумала (хотя, на мой взгляд, не слишком удачное, вот «Гнусик» — это действительно находка). А в 70-е годы в Ленинграде вышла первая часть «Хроник Нарнии» — «Лев, колдунья и платяной шкаф» в переводе Галины Арсеньевны Островской. В издательстве просто не догадались, что это религиозная сказка.

Но по-настоящему издавать Льюиса у нас начали только в конце 80-х годов. В 1988 году мне позвонил Вячеслав Иванович Кураев (исполняет функции иностранного агента) (отец диакона Андрея Кураева (исполняет функции иностранного агента)) — он заведовал редакцией философии в «Политиздате», который тогда трансформировался в издательство «Республика» — и попросил разрешения напечатать Льюиса и Честертона, два томика. Тогда только-только сняли «запрет на религию» и разрешили печатать всё... Откуда он мог узнать о Льюисе? Скорее всего, от своего сына.

Два года я занималась подготовкой переводов к изданию. Надо сказать, это было не так просто — в самиздатовских переводах обнаружилось множество неточностей, ошибок, разночтений, а редакционный план предусматривал очень жесткие сроки, и нам приходилось сидеть ночами. Но мы все же выпустили томик, в который вошло «Просто христианство» и несколько эссе Льюиса, а также томик Честертона — «Вечный человек».

С тех пор в России было множество разных изданий Льюиса. Но самое полное и самое выверенное — это восьмитомное собрание сочинений, первые тома которого вышли в 1998 году, к столетию автора, а последний, восьмой — в 2004 году. Сейчас готовится к изданию его «Аллегория любви» — научный труд, считающийся классикой английской филологии.

«Желание „быть хорошим без Христа“ зиждется на двух ошибках. Во-первых, это нам не под силу, во-вторых, это — не цель нашей жизни. Нельзя взобраться одному на высокую гору святости, но если бы мы и взобрались, мы бы погибли во льдах и в разреженном воздухе. Начиная с определенной высоты, не помогут ни ноги, ни топорик, ни веревка. Нужны крылья: дальше придется лететь».

Клайв Льюис, «Человек или кролик?»

Чернильное братство

— Вы говорили, что Льюис дружил с Дж. Р. Р. Толкином...

— Они оба учились в Оксфорде, только в разных колледжах. Там и познакомились. Знакомство переросло в дружбу. Более того, своим обращением к христианству Льюис обязан именно Толкину. Тот в итоге стал ему кем-то вроде крестного. Они много спорили о вере. Льюис говорил, дескать, это ваше христианство — просто миф. А Толкин и другие их общие друзья возражали: ну и что? Миф — это просто способ описать ту реальность, которую невозможно выразить иначе. И вот однажды, 19 сентября 1929 года, они гуляли, спорили, и вдруг у Льюиса что-то словно щелкнуло в голове, и он как-то совершенно иначе увидел мир. С этого дня началось его обращение, он сам описал это в книге «Настигнут радостью» — по сути, духовной автобиографии.

Дружба их была очень крепкой, они были невероятно близки. И даже полушутя, полувсерьез создали братство «инклингов» (игра слов: ink — чернила и inkling — намек) — то есть сообщество пишущих людей, преданных литературе и филологии. Позднее к ним присоединился Чарльз Уильямс, а затем и другие. Дважды в неделю они собирались, иногда в кабачке, иногда у кого-нибудь дома, чаще у Льюиса. Тот вообще располагал к себе окружающих, он был очень обаятелен, в отличие от Толкина, который, напротив, трудно сходился с людьми, был застенчив, и со стороны казалось, что лидирует Льюис, хотя в духовном отношении ведущим был, конечно, Толкин.

— А как Толкин относился к книгам Льюиса?

— Он очень ценил Льюиса как ученого, но его художественные произведения считал крайне слабыми: сказки вообще никуда не годятся, а трактаты, притчи — хоть и можно читать, но все равно «самодельщина». Понимаете, Толкин был традиционным католиком и считал, что есть Писание, есть отцы Церкви, и тому, кто приходит к вере, этого достаточно, незачем кормить новоначальных какой-то самопальной апологетикой. На мой взгляд, его позиция близка к тому, о чем писал святитель Игнатий Брянчанинов...

— В конце прошлого года на экраны вышел фильм «Лев, колдунья и волшебный шкаф» — экранизация первой части «Хроник Нарнии». Ожидаете ли Вы в связи с этим всплеска интереса к творчеству Льюиса? И не станет ли отношение к нему после этого более «попсовым»?

— Такое может случиться, но будет ли в этом виноват сам Льюис? В конце концов, Толкин тоже не в ответе за своих излишне заигравшихся поклонников, которые поворачивают его Средиземье на 180 градусов и меняют местами добро и зло. Кроме того, я не думаю, что популярность Льюиса так уж сильно вырастет благодаря этому фильму. Все-таки, в некотором смысле, Льюис обречен оставаться маргиналом. Он никогда не достигнет известности Толкина и Честертона. И я думаю, что это хорошо. Пусть его читают те, кому интересны его книги, а не степень его «раскрученности».

— Наталья Леонидовна, а менялось ли Ваше восприятие Льюиса? И если да, то в какую сторону?

— Безусловно, менялось. Чем дальше, тем более я понимала: в нем борются свидетель с ментором. И ментор слишком часто побеждает. Поначалу я этого не замечала, мне казалось, что он прежде всего свидетель истины Христовой, что благодаря его книгам люди кардинально меняются. А потом увидела: не так все просто. Люди читают Льюиса, повторяют его построения — примитивные, если богословские, замечательные, если чисто апологетические, переводящие через порог веры или подводящие к нему... Повторяют... А все остальное у них остается, как было. И оказывается, что служить двум господам очень комфортно и даже приятно... Во всяком случае, Льюис этому не мешает. А вот, к примеру, Честертон — мешает. Но это моя личная оценка, и на ее безусловной правильности я не настаиваю.

Только не поймите меня так, что читать его не надо. Просто начать лучше с других. А читая Льюиса — понимать, что это еще далеко не всё. Льюис воздействует на разум, но воздействие на сердце — куда сильнее.