В 1940 году Валерия Лиорко встретит знаменитого писателя Михаила Пришвина, выйдет за него замуж и возьмет его фамилию. После его смерти напишет несколько книг об их совместной жизни. О жизни, которая вознаградит ее за все предыдущие страдания. В их числе были арест и гибель любимого отца. Расставание с друзьями, репрессированными за связь с Церковью. Наконец, в 1932 году, – собственный арест и, после отказа стать осведомительницей, трехлетняя ссылка в село Колпашево Нарымского края (север Томской области). Обвиняли ее в сотрудничестве с «Истинно-Православной Церковью» – объединением православных, ушедших в оппозицию к митрополиту Сергию (Страгородскому) и к его политике лояльности СССР…
Пройдет 30 лет, и Валерия Дмитриевна соберет свои воспоминания о тех временах в книгу «Невидимый град». Один из ярких эпизодов этой книги мы предлагаем вам сегодня
Нас погружают в вагон с зарешеченными окнами. Я впервые узнаю҆, что такое «столыпинский вагон». Помещения, где сидят в два ряда арестанты, не имеют дверей: они отделены от коридора решеткой. Люди сидят впритык друг к другу, потные, задыхающиеся, сидят так неделями, от этапа до этапа очередной пересыльной тюрьмы. Здесь молодые и старухи, здоровые и больные. Убийцы и воры едут вместе с «политическими», с невинными упрямыми старухами, вроде Екатерины Павловны и меня…
А по коридору за решеткой день и ночь ходит часовой. Поезд стоит долго. Я жадно присматриваюсь через двойную решетку к тому, что делается на воле: видно небо, зелень деревьев, изредка фигуры людей на платформе.
<…> Ночью, когда внизу все сидя спят, я спускаюсь и сажусь на грязный пол у решетки. Ночь лунная, свет бьет через решетку мне в лицо, и ветерок достигает моего потного, грязного лица. Я жадно дышу, открывая рот, как рыба, умирающая на берегу. Часовой — молодой деревенский парень мерно ходит вдоль всего вагона. Наш отсек — крайний. На противоположном конце коридора — мужские камеры. Оттуда круглые сутки доносятся ругань и удары. Но сейчас и там, видимо, дремлют: в вагоне стоит необычная тишина.
Я сижу на полу и дышу — не надышусь. Молодой часовой ходит и ходит, каждый раз отводя глаза от меня при приближении. Вот он остановился, он хочет что-то мне сказать. Он колеблется — разговор с арестантами запрещен. Тем не менее, он приближает свое лицо к решетке, наклоняется и говорит:
— Простите меня! Я знаю, вы невиноватые, я не своей волей тут, сил моих нет молчать! — говорит он, волнуясь и забывая об опасности.
Я оглядываюсь: никто вокруг не шевелится. Я умоляюще складываю руки и зажимаю ими собственный рот: «Молчи, мол, услышат!» Но часовой не унимается: видно, ему теперь вся жизнь в том, чтоб получить мой ответ. И я ему, еле шевеля губами, говорю:
— Прощаю, прощаю. Замолчи!
Парень утирает одной рукой глаза, в другой он держит ружье. Я продолжаю сидеть на полу, а он ходит взад и вперед, как заведенный, по коридору.
Источник публикации: Валерия Пришвина. Невидимый град. М.: Волшебный фонарь, 2009.
Публикацию подготовил Игорь Цуканов
