
Бывает, живут люди в одном городе, в одном доме и в одной квартире, а у каждого свой образ жизни, свой мир. Иногда эти миры совсем различны, даже враждебны. А где-то далеко, за тысячи километров живет человек — и сторона другая, и язык другой, а тебе он как родной.
С 6 по 15 марта в Центральном доме художника , в павильонах 14 и 15 проходит уже XVIII Международный художественный салон, в рамках которого проводится выставка художника и фотографа Валерия Близнюка. Валерий родился в Москве в 1964 году, окончил МСХШ и Московский государственный Художественный институт имени В. И. Сурикова, член Московского союза художников с 1998, с 1987 занимается фотографией, а с 1992 – иконописью.
На выставке представлены работы, сделанные за несколько лет путешествий по православным святыням: Афон, Сербия, Русский Север… Более тысячи лет в этих местах живут уединенно иноки. Например, на Афоне, небольшом полуострове Эгейского моря, — двадцать православных монастырей, двенадцать скитов и иноческих поселений. Есть обители и скиты греческие, грузинские, сербские, болгарские, русские, румынские, и каждая хранит свои древние традиции, великие реликвии и святыни.
На выставке тихо, кажется, что посетителей не очень много, но идут они нескончаемой чередой, внимательно вглядываясь в образы. Сам автор с радостью приветствует всех, ему задают вопросы, не скупятся на благодарные отзывы. За каждой фотографией — удивительная история. Образы и люди оживают, погружаешься в их жизнь, их переживания, словно попадаешь внутрь остановленного фотографом времени:
— Ваша выставка называется «Образ жизни». Что за образ вы хотели донести, что это за жизнь такая?
— Я, например, просто иду куда-то, смотрю по сторонам как художник, и вдруг что-то увиденное меня останавливает. И вот я понимаю, что хотел бы это донести до людей, может быть, в виде фотографии, или нарисовать, или пересказать как-то. Это образ, который я хочу сохранить.
До недавнего времени для меня это были предметы прошлого времени. Монастыри, храмы, дикая природа — из-за них я стал фотографом. Но с годами я начал понимать, что на первый план выходят люди . Человек, его образ жизни как ценность, которую хочется запечатлеть в какой-то форме, в данном случае это фотография, благодаря этому искусству я могу поделиться этим образом с другими людьми. Здесь собраны фото тех людей, которые для меня родственны, близки.
— А что объединяет эти снимки?
— Главное — это внутреннее родство, а снято может быть все что угодно — Святая гора Афон, Архангельская область, люди и храмы, московский храм, в который я хожу, веселая семья Зайцевых. Вот люди сидят у окна, занавешенном марлей, но за этим образом — мое знакомство с Архангельской областью, со множеством людей, живущих там. В этой фотографии сконцентрировано мое отношение и моя любовь к этим людям.
Вот фотография монастыря святого Павла (один из афонских монастырей. — Прим. ред.). Эти монахи из разных стран (там есть братья из Великобритании, из Италии, из России, из Румынии...) живут одной счастливой семьей. И семья Зайцевых и семья афонских монахов — они объединены на этой выставке. У них один образ жизни.
—В чем заключается этот образ жизни, почему он для вас так важен, ценен? В чем одинаковость?
—Видимо, оттого, что я живу в таком мегаполисе, как Москва, громадном и немножко безумном, я пристально вглядываюсь в жизнь человека вне этого мегаполиса, я по нему скучаю и грущу. Живя в большом городе, мы тратим громадное количество времени на совершенно второстепенные вещи. А вне мегаполиса жизнь становится более цельной, ты выстраиваешь ее сам, сам устанавливаешь ее ритм. Часто посещая такие места, как Архангельская область, острова Белого моря, монастырь на Афоне, я все время радуюсь, что я могу там погрузиться в тот ритм жизни, который мне близок по духу, как человек, который этому сопричастен. Я все время стремлюсь туда, но вынужден возвращаться. Каждый раз, когда я работаю с этими фотографиями, выставляю или даже мельком просматриваю их, они служат мне камертоном, мне становится легче жить.
— На выставку приходят разные люди, не обязательно православные, что бы вы хотели донести до них?
—Через эту серию фотографий я хочу познакомить зрителей с иным образом жизни, чтобы они могли почувствовать, что он им сродни или наоборот чужд.
Когда я учился в Художественной школе, у нас была в седьмом классе практика в Карелии, на Онежском заливе. Там сохранилась потрясающая деревня — из прошлой жизни, жизни империи. Я жил в Советском Союзе, был пионером, комсомольцем... И вдруг я попадаю в другой мир. В этом мире дома, которым по 100, по 200 лет, окна, на них шпингалеты, а на шпингалете, как сейчас помню, написано - «Фабрика Баташева» и двухглавый орел из латуни. Иду мимо помойки, а там — выброшенные самовары, целая гора, с двуглавыми орлами на клеймах, с профилем императора Николая на медальоне! Когда я оттуда уезжал, сшил из мешковины сумки, нес этюдник, папку и четыре самовара, по два с двух сторон, они бились друг о друга — так я вернулся в Москву. И тогда я понял, что нас обманули, что люди жили совершенно иначе, чем нам внушали.
Когда я попал в Кижи, там был экспонат с табличкой «Дом бедняка» — 250 квадратных метров. А искусствовед рассказывал, как жили эти люди, как в храме молились, как они зарабатывали на жизнь. «Дом бедняка» — более антисоветской надписи я в своей жизни не встречал.
Мы живем почти в центре города, у нас мусоропровод, лифт… жизнь невероятная. А мне гораздо ближе то, как живут там, на Русском Севере, хотя у меня, по ряду обстоятельств, так жить не получается. Но там люди так живут до сих пор. И я бы не сказал, что они выживают, они нормально совершенно живут. Да, у них не хватает магазинов, дорог, больниц. Но все равно я видел много счастливых людей.
И я хочу сохранить эту жизнь хотя бы в изображениях. Раньше я рисовал, потом стал фотографировать. Фотография — это правда, это не интерпретация художника, не вариации на тему увиденного.
Вот Соловки — туда государство вкладывает сейчас огромные деньги, планируется реконструкция, реставрация, т.е. нынешний образ изменится, как он изменился на Валааме, в Дивеево. Очень хорошо, что после многих лет запустения храмы восстанавливаются, но что-то при этом теряется. А я пытаюсь успеть зафиксировать, запечатлеть.
— Вот Вы сказали, что, пользуясь красками, карандашами, художник в большей степени превносит свое «я», , в ту реальность, которую хотел бы сохранить. Но ведь это так же справедливо и для фотографа, согласитесь.
—Вы совершенно правы. Авторство фотографа можно определить точно так же, как авторство живописца, графика. Критерии оценки очень близки. Есть композиция, мысль, ради чего вся работа сделана, цвет и тон. Замысел автора четко виден в композиции или в ракурсе, в тональности или цветовой гамме. Фотография — или произведение искусства, или просто фиксация предмета, который ты видишь перед собой.
— Тогда почему Вы выбрали именно фотографию, какие средства именно фотографического художественного языка, лучше передают ваше желание сохранить мгновение, образ?
— Именно эти художественные критерии, о которых я говорил, способны помочь показать то, что было на самом деле, а не то, что я мог себе представить. Как, к примеру, я делаю в живописи или графике.
— Но вот, например, есть художник Верещагин, его картины, на самом деле же это практически фотографии, документалистика.
— Не могу согласиться, потому что он все равно конструировал образ, с помощью реалистического изображения доказывал, что это то, что мы видим перед собой.
— Да, у него масса зарисовок…
— Но ведь то же самое можно сделать и в фотографии. Я могу с помощью программ создать иллюзию реальности, из разных фотографий сделать одну. Я это к тому, что и живописец, и фотограф вправе влиять на реальность. Но для меня ценность фотографии как раз в том, что я в этот день увидел этого человека или конкретный предмет, я как-то переживал эту встречу, и это переживание я могу облечь в форму. В данном случае, в фотографию.
— То есть если бы вы это нарисовали, это была бы неправда?
— Для меня было бы менее ценно. Потому что с помощью рисунка или живописи я могу изменить что-то... И мне нужно будет доказывать: а я Верещагин, я это видел на самом деле.
Если бы это было нужно только мне лично, то мне было бы гораздо меньше нужно. А я все-таки хочу вовлечь окружающих. Я даже могу сказать, почему я стал заниматься фотографией. У меня есть брат-близнец, с которым мы росли вместе долгое время. Но что такое близнец? В моем случае это человек, который абсолютно такой же, как я. Мы одинаково воспринимаем жизнь, людей, красоту. А потом он стал священником, я стал художником, наши жизни сложились по-разному. И мне все время хотелось поделиться тем, что было увидено без него. Фотоаппарат мне в этом смысле очень сильно помог. Я потом, приезжая, ему показывал, что наснимал, мы это обсуждали. Отсюда все время этот поиск образа, который потом брату будет показан. И требование правдивости, чтобы не нужно было объяснять и рассказывать.
Но я не считаю, что изобразительное искусство из-за этого ущербно, а фотография более ценна. Мне просто интересней заниматься фотографией, потому что мне Господь дал это увидеть и зафиксировать. Я могу быть соучастником того, что мне дано. Не Творцом! Господь — Творец, а я могу в этом процессе быть участником, зафиксировав и показав людям: посмотрите, каково оно было. Когда вдруг получается, и человек вдруг точно понимает, что ты тогда пережил — это попадание.
Расскажу историю. Я работал на Соловках от лесхоза помощником лесника, должен был следить, чтобы не возникло никаких пожаров, посторонних воздействий. Анзер — совершенно необитаемый остров, выдавалось даже специальное разрешение на его посещение. И вдруг я вижу двух послушников из Псково-Печерского монастыря, иконописцев. Естественно, мы сразу познакомились. Я пошел было показывать остров, но они сказали: «Валер, это же то место, где нужно сразу упокоиться». Им было тогда по 20 с чем-то лет, а мне — 24. «Давай здесь останемся на всю жизнь, будем писать иконы...» Мы с такими мыслями стояли, смотрели на закат, солнце садится в море, тишина, штиль... Стоим с одним из них, а за нами — третий. И вдруг я слышу какой-то невероятный шелест. Поворачиваюсь — а у него на голове сидит громадный ястреб. В тот момент, когда мы повернулись, он начал взлетать. Я никогда в жизни этого не забуду. Вот стоит человек в береточке, и у него с головы взлетает ястреб Он же просто летел, увидел каких-то три столба и решил тоже посмотреть на закат солнца, на один из них опустился, потому что мы не двигались.
Я понял, что это событие очень характерно для этого места. Там такая тишина, и состояние, которое они сразу нашли: «это место наше, давай здесь останемся на всю жизнь». Через несколько лет я встретился в Псково-Печерском монастыре с тем, третьим из нас, спрашиваю: «Помнишь, к тебе на голову ястреб сел». Он говорит: «Я не помню». — «Как, ты что, я всем рассказываю...» Причем из нас троих он один и стал монахом. Мы потом так мыслили, что это вот Господь его выбрал, к нему ястреб сел на голову. Я говорю: «Я всем рассказываю историю, как ты стал монахом, как к тебе ястреб сел, а ты даже не помнишь об этом?» И только потом я понял, что он-то этого не видел! Он только почувствовал вес этой птицы, а образ ястреба, взлетающего с головы человека, освещенного закатными лучами, был показан только нам. Это для меня было, чтобы я стал фотографом.
— Была у меня как-то выставка черно-белой фотографии, ко мне подошел дяденька, говорит: «Почему же вы так не любите Божий мир, вы же православный». Я говорю: «Почему же я не люблю?» — «У него же синее небо, зеленая трава, а вы все в черно-белых тонах видите...» Отвечаю. Есть разные жанры в искусстве и разные изобразительные техники. `В том числе есть такой жанр в изобразительном искусстве — черно-белая фотография, ему уже 200 лет. Так что дело не в том, что я не люблю цвет. У меня есть цветные фотографии, здесь я их тоже демонстрирую. А в данном случае я хочу, чтобы серия была связана с фотографиями прошлого времени, хочу показать преемственность, которой уже больше 100 лет. Т.е. люди, которые представлены здесь, они вне времени, и черно-белым языком это можно выразить лучше всего.
Я думаю, что изображение черно-белое сложнее цветного, здесь меньше критериев для «нравится» —«не нравится. Цвет уже как бы отсутствует, хотя я считаю, что и это тоже цвет. Вот серия фотографий «Афон». Синее небо, ярко-зеленая трава — все это сразу уводит мысль в теплые страны, в курортные места. А черно-белые фотографии соотносятся со снимками конца XIX века, когда великие князья ездили на Афон и фотографировали его. У меня те же самые средства, те же самые возможности, я как будто с ними устанавливаю связь, продолжаю ими начатое дело. Мне это интересно. Вот, допустим, схима афонских монахов — это черный с красным, это очень интересно и красиво, сочетание только двух цветов. Но… Черно-белая фотография, она эту надвременность подчеркивает. Показывает, что это могло быть 50000 лет назад, а может быть, и через 50 лет.
Я в фотографию пришел из графики, занимался офортом в институте, литографией, и мне этот язык фотографии близок, как некая техника — печатная, тиражная графического листа.
— Каким бы вы хотели видеть главный итог вашей выставки, что бы вы хотели, чтобы люди получили от вас?
- То, что получил я и… передал. Любой художник, любой автор, я думаю, хочет поделиться тем, что у него есть. Для этого он и занимается творчеством, для этого устраиваются выставки. Я не верю, когда говорят: «я могу и без зрителя быть художником». Я сконцентрировал свое внимание, зафиксировал, что для меня самого, может быть, важно, ради моего брата. Лично для себя во многих случаях памяти было бы достаточно, хотя, в некотором смысле, фотогорафии для меня подобие дневниковых записей, фиксация пережитого.
— Вы упомянули православный образ жизни. Почему Вы выбрали именно Православие?
— Видимо, тут можно вспомнить изречение, что душа каждого человека —христианка по природе, он даже сам это может не знать.
Фото Юлии Маковейчук
Выставка была замечательная! Большое спасибо автору за подвижнический самоотверженный труд показа красоты православия в современном мире!!
А корреспонденту "Фомы" - за репортаж! В другой раз - пожалуйста, пораньше про выставку!