Наступает черед учению о том, как верным жить в этом мире и как относиться к людям, причем и близким по духу, и не очень. Вот вопрос вопросов в иерархически устроенном обществе (а сильно ошибаются те, кто думает, что бывает общество без иерархии): вопрос о главенстве.
Причем место в земной иерархии как-то мало волнует учеников, потому что про это они уже нечто важное понимают, чем и отличаются в лучшую сторону от многих и многих наших современников. Но вот проблема: как будут обстоять с этим дела в Царстве Небесном? Очень ведь хочется выяснить; и дело не только в том, чтобы заранее узнать, какие почести тебе «причитаются», - а вопрос «что мне за это будет» имеет двойную перспективу, - но и в том, чтобы таким нехитрым способом попытаться уяснить, насколько обитание в Царстве отличается от временного пребывания здесь, на земле. И нужно отметить, что Спаситель вовсе не считает этот интерес праздным, напротив, желая, чтобы Его слова были предельно ясны, он прибегает к тому, что можно назвать наглядным обучением: подзывает ребенка и ставит его в кругу Апостолов. Только представьте себе эту картину! После чего следуют слова:
«Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не пойдете в Царство Небесное; итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном...».
Ну вот, про детей. Думаю, что сильно ошибаются те, кто утверждает, что «как дети» - это значит в бессловесном невежестве. Эти люди просто не знают детей. И знать не хотят. Для них дети - это те, которыми легко манипулировать. Об этом будет сказано ниже, а сейчас немного в предварение.
Дети действительно немного знают, но хотят знать больше. Детская способность к познанию поражает. С недостижимой для взрослых скоростью дети учат язык, причем науке непонятно, как же они это делают. С такой же интенсивностью они мыслят о мире, старательно делают умозаключения (пусть неправильные, но уже дело взрослых эти суждения подкорректировать). И еще: дети любят не за что-то, а просто так, и это прекрасно отражено в старом анекдоте:
- Мама, ты меня любишь?
- Когда ты хороший мальчик, люблю, а когда плохой, нет.
(вздыхая): - А я тебя всегда люблю.
Дети обидчивы, потому что чистая душа не готова сталкиваться со злом мира. И обидеть ребенка можно на всю жизнь.
А еще дети (нормальные дети, не испорченные) никого не подозревают во лжи и подлости; их умаление - это чистая и ясная картина мира, в которой дьяволу просто нет места.
Но вот и продолжение:
«...кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает; а кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской».
Принимать дитя во имя Божие - вовсе не означает только усыновление; принять ребенка можно и в свою душу, поделившись с ним любовью, знанием, добротой и - в меру его понимания - духовным опытом, точнее - его результатами. И здесь, наверное, не стоит задавать верхнюю планку возраста такого «малого сего». Просто нельзя допускать, чтобы в мире иссякло подлинно доброе отношение между поколениями.
А вот про соблазн малых сих, верующих во Христа, нужно, как представляется говорить особо.
При слове соблазнение большинство носителей русского языка представляет себе инцидент полового характера. Достаточно много и тех, кто назовет этим словом процедуру, в ходе которой человека отвращают от истинной веры. Это, безусловно, правильное понимание. Но не полное.
Сейчас очень распространено (и очень старательно распространяется) убеждение, выражаемое словами «а пусть знают». Впервые я с этим встретилась без малого полвека назад, когда вынуждена была наблюдать бракоразводный процесс: разводящаяся жена выливала на голову мужа многолетние обиды. Он же, опустив голову, говорил только: «А ребенка-то зачем привела?», на что был ответ: «А пусть знает, какой у него отец!».
Тезис сомнительный, потому что по определению Фомы Аквинского смертный грех - это то, что может убить душу ребенка. Оно нам надо? А ведь есть и такие мерзости, от которых и душе взрослого не поздоровится.
Конечно, любители крайностей радостно обвинят меня в том, что я против гласности, прозрачности, информированности и т. д. Вовсе нет; есть вещи, о которых и дети, и взрослые, к сожалению, должны знать, - для профилактики. Но сообщать о них следует только тогда, когда это действительно актуально, осторожно и бережно, тщательно подбирая слова, а главное - с добром в душе и обязательно с упованием на милость Божию. А соблазнительные вещи сообщают со смакованием, со злом в душе и с желанием причинить зло. Из злой сокровищницы вынося злое. То есть служа злу, если коротко.
Именно поэтому «горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит». И не потому горе, что вот мы все сейчас навалимся на него всей мощью добродетели и сотрем с лица земли, а потому что он встал на путь погибели.
Более того, последующие слова Христа свидетельствуют о том, что возможен, так сказать, предельный случай, когда человек сам соблазняет себя: «Если же рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и брось от себя: лучше тебе войти в жизнь без руки или без ноги, нежели с двумя руками и с двумя ногами быть ввержену в огонь вечный; и если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя: лучше тебе с одним глазом войти в жизнь, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную». Вряд ли следует толковать эти слова буквально; недаром Церковь признает самокалечение грехом, и отрубающий себе палец затворник мог возникнуть разве что в бурном воображении Льва Толстого, которому христианство было достаточно чуждым. Скорее речь о том, что человеку следует бескомпромиссно отвергать идеи, привычки, стремления и вещи, которые способны разлучить его с Богом.
И вот здесь - при том, что, как говорится, все «за», - масса затруднений, касающихся выбора того, от чего следует отказаться. Многие и многие не слишком отличаются от пожилой экономки у Гончарова, которая дала обет сходить в Киев на богомолье, если барыня выздоровеет. А та возьми и выздоровей. Вот богомолица идет к батюшке и объясняет ему, что пешком она ходить совсем не может, тем более в такую даль. А тот резонно отвечает, что данный обет нужно либо выполнить, либо заместить другим. Страдалица предлагает дать обет воздержания от мяса. - «А много ли ты его ешь?». - «Да уж сколько лет в рот не беру». - «Так разве это обет? Ты вот дай обет кофе не пить».- «Так я ж без кофе не могу...».
Считается, что можно отказаться от своего творчества и от приобщения к мировой культуре - но не от собственной лени. От рассудительности - но не от предрассудков, принимаемых по незнанию за «священные» традиции. От общения с «недостаточно духовными» людьми - но не от сварливости. Все это складывается в неутешительную картину: отказываемся от Божьих даров, сохраняя собственные грехи. Да еще и жалуемся, чего это нас никто не любит, считая священным и неотъемлемым свое право никого не любить. Отсюда и множество разочарований в духовной жизни, потому что душу не обманешь: невзирая на затрачиваемые усилия она предощущает надвигающуюся опасность...
Один из тяжких симптомов недолжного - высокомерие, которое может возникнуть практически у любого человека, потому что он, одержимый гордыней, всегда найдет кого считать ниже себя. И вот что об этом:
«Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих; ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного. Ибо сын человеческий пришел взыскать и спасти погибшее. Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? И если случится найти ее, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти незаблудившихся. Так, нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих».
Заметим, что значение первой фразы многократно усиливается тем, что, как мы частенько слышим и читаем, «Бога человекам невозможно видети, на Негоже не смеют чини Ангельские взирати». А вот Ангелы малых сих - смеют. И это важно, потому что всю благость, почерпнутую в этом созерцании, изливают на этих «малых».
И совершенно неожиданно для привычного восприятия к «малым сим», то есть хрупким и кротким созданиям, более всего напоминающим детей, причисляются и погибшие. А что? Для Бога они - заблудившиеся дети и могут пропасть, а Он этого не хочет. Нет на то Его воли. Так что если посмотреть очами Божиими на тех, кого так привычно поносить, проклинать, гнать, бить и желать им смерти - ой-ой-ой, как неловко-то получается. Стыдно и нехорошо.
Здесь просматривается мотив притчи о милосердном самарянине: кто мой ближний? - а тот, кто нуждается в твоей помощи. Только не нужно опять-таки передергивать и рассуждать на тему, что всякому профессиональному попрошайке не надаешься, что протяни палец - руку откусят и т. д. На то нам и разум дан, и трезвость суждения. Действительно невозможно и вредно всегда удовлетворять всякие просьбы. Помню, как мне деликатно намекнули, что нужно помочь «бедной девушке», которая много лет выдавала себя за излечившуюся наркоманку и получала с этого свой профит, а сама употребляла наркотики. И вот это дело всплыло, и ее гневно выгнали, и специалист, которого она все это время обманывала, от нее отказался (хорош специалист, между прочим!), а у нее ломка, денег нет и диплом нужно защищать. Спрашиваю, по какой специальности. Ответ: школьный социальный работник. Говорю: «Вы что, не понимаете, что к школе ее и в качестве уборщицы подпускать нельзя?». - «Ах да», - говорят мне неохотно. Единственное, что ей на самом деле нужно, - это действенная помощь в крайне суровой программе отказа от наркотиков (и не говорите про добровольность; здесь нужно разве что ее понимание в необходимости этой самой суровости). А насчет ломки и диплома - извините. Но если мы не можем по-христиански рассудить, в чем человек нуждается (не попустительски, не ханжески, не лицемерно...), то лучше бы нам заняться собой.
А тем временем в словах Христа - снова, как это было чуть выше, поворот к сугубо личному: «Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего; если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи церкви; а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь».
Ох, как с этим все на самом деле не просто. Для начала - «согрешит ... против тебя», а вовсе не нарушает, по твоему мнению, каких-то правил и обычаев. И здесь у нас очень здорово напутано: считается, что если именно против тебя лично, то нужно «смиряться», а вот если против... чего угодно другого, то следует тебе восстать и ополчиться. При этом критерий просто исчезает; ведь ты можешь в этом случае и ошибаться... А ведь сколько приходится сталкиваться с пламенными свидетелями-обличителями, которые просто несколько не в курсе дела! Потому что им сказали, что они затронуты, вот они и «затронулись».
В 30-х гг. отменили правило, согласно которому на судебном процессе судоговорение могло вестись не на русском языке, и сделали это потому что в некоторых языках есть разница в грамматической форме описания того, что ты видел, и того, о чем ты слышал. И каково было суду, когда на вопрос «свидетелю» о том, говорил ли обвиняемый то-то и то-то, следовал ответ, буквально значивший «Да, мне сказали, что он это говорил». Кстати, в последующие времена то, что «свидетеля» не было на месте происшествия, уже ничего не значило. А ведь это нехорошо даже не с юридической, а с христианской точки зрения.
И вот дистанция между «приобрел ты брата своего», что значит, что вы примирились и по-прежнему испытываете друг к другу теплые чувства (как в псалме (Пс 54:15): «разделяли искренние беседы и ходили вместе в дом Божий») - и «да будет он тебе, как язычник и мытарь». То есть как человек, с которым у тебя нет общих интересов, потому что мытари неправедно обогащаются, а язычники ... есть язычники. Но ни о каком стирании с лица земли того, кто упорствует в своей вине против тебя, и речи нет.
«Истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе, и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе». Казалось бы, все просто и ясно: в сообществе верных, которое есть христианская Церковь, Апостолы устанавливают правила, согласно которым она и будет существовать до конца времен, и эти правила соединят в одно целое Церковь земную и Церковь небесную. Хорошо бы в дальнейших размышлениях придерживаться именно этого простого основного понимания, не мудрствуя лукаво. И да будет нам вехой на пути этих размышлений слова молитвы, которую священник читает при отпевании, освобождая усопшего от «клятвы священнической», то есть от сурового приговора своего собрата. Потому что когда отверзаются Небеса, жизнь человеческая предстает в иной перспективе.
Как не мудрствует и прямодушный Петр, спрашивая о том, сколько раз - не семь ли? - прощать согрешившему против меня брату? На что Спаситель отвечает: «Не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз».
Семь - число полноты, 70 - полнота сугубая, а 7х70 - практически абсолютная, хотя это и не 144 000 из Апокалипсиса, там полнота другая. То есть нам предписывается бесконечное терпение. Казалось бы, невыполнимо, но если настроиться... я это прошла на практике: простила тяжко прегрешившего своего автора именно потому, что увидела:он не в состоянии исправиться. Так не пропадать же человеку? Ну и притерпелась. Правда, особых надежд на него не возлагаю, но и ничего страшного.
И вот - грандиозная притча о прощении, о великодушии и мелочности, о роковом неумении меняться к лучшему, когда мир вокруг тебя преображается чудом. И все это - образ Царства, которое нам открывается, а мы упорствуем в его неприятии. Притча рассказывается Иисусом довольно пространно, но в ней столько завораживающих деталей, что повторение ее никогда не станет излишним.
«Царство Небесное подобно царю, который захотел сосчитаться с рабами своими; когда начал он считаться, приведен был к нему некто, который должен был ему десять тысяч талантов; а как он не имел, чем заплатить, то государь его повелел продать его, и жену его, и детей, и всё, что он имел, и заплатить; тогда раб тот пал, и, кланяясь ему, говорил: государь! потерпи на мне, и все тебе заплачу. Государь, умилосердившись над рабом тем, отпустил его, и долг простил ему».
Десять тысяч талантов - огромная, непредставимая сумма; в то время в Палестине это было скорее всего несколько меньше 50 кг серебра. Конечно, стоимость нескольких человек и их имущества вряд ли могла дотягивать до этой суммы, но их продажа имела бы скорее символическое значение уничтожения личности. А в общем-то довольно хорошую аналогию этой ситуации представляет отпущение грехов в таинстве покаяния, потому что грехи наши безмерны, но милость Божия прощает. И далее:
«Раб же тот, выйдя, нашел одного из товарищей своих, который должен был ему сто динариев, и, схватив его, душил, говоря: отдай мне, что должен. Тогда товарищ его пал к ногам его, умолял его и говорил: потерпи на мне, я все отдам тебе. Но тот не захотел, а пошел и посадил его в темницу; пока не отдаст долга. Товарищи его, видев происшедшее, очень огорчились и, придя, рассказали государю своему все бывшее. Тогда государь его призывает его и говорит: злой раб! весь долг тот я простил тебе, потому что ты упросил меня; не надлежало ли и тебе помиловать товарища твоего, ибо и я помиловал тебя? И, разгневавшись, государь его отдал его истязателям, пока не отдаст ему всего долга». Между тем сто динариев - это по аналогичному подсчету несколько меньше 500 г серебра. что и представимо, и возможно выплатить. Но как же нужно быть закрытым ко всему доброму, если и ослепительное великодушие не учит ничему, не вызывает ответного отклика в душе и желания тоже поступать благородно! А разве мало кто из нас, получив отпущение грехов, не начинает тотчас рассуждать о том, что прощать можно, а чего нельзя?
«Так и Отец Мой Небесный поступит с вами, если не простит каждый из вас от сердца своего брату своему согрешений его». Нужно обратить внимание на то, что это говорится Апостолам, - избранным, самым близким, самым верным. Но ведь наша здешняя жизнь такова, что пока мы живы, мы можем надеяться на милость Божию, отпущение грехов и спасение, - но и согрешить и пасть тоже можем. Подниматься по ступеням совершенствования - долгий и тяжкий труд. Скатиться - гораздо легче и быстрее.
