Вот уже двадцать с лишним лет, как в Инженерном корпусе Третьяковской галереи существует изостудия. Это большое двухуровневое помещение с огромными окнами высотой метров в пять, вторым этажом, с балкона которого родители с волнением смотрят вниз на подиум. Там за пятнадцатью мольбертами стоят пятнадцать юных дарований лет четырех-семи и творят. А еще — это пятеро настоящих профессиональных художников-энтузиастов, которые уверены: нельзя ждать! пробуждать творческие способности ребенка нужно прямо сейчас.
Когда я впервые пришла в изостудию, меня потрясло несколько вещей. Это музыка — обыкновенная классическая музыка, которая журчала, как ручей, из колонок миниатюрного магнитофона, это аромат свежезаваренного кофе и атмосфера, настоящая атмосфера творчества.
Мы с моей пятилетней дочерью вбежали в студию на всех парах, боялись опоздать. Но здесь… все было неспешно. Дети, из тех, кто пришел пораньше, уже стояли за мольбертами. На большом столе был установлен натюрморт: огромный букет дивных осенних цветов, плоды и разноцветные, замысловатые по форме бутылки. Мамочки в сторонке наливали себе кофе и любовались своими малышами. Последние, стоя в фартуках, с засученными рукавами платьев и рубашек, с длинными черными кистями, то и дело прищуриваясь и вглядываясь в натюрморт, писали.
Педагог Вера Анатольевна Мирошник в это время рассказывала, как прекрасна осень, как богата она красками, как художник должен уметь видеть все многообразие цветов и оттенков. Говорила она абсолютно понятным детям языком. Еще минут пятнадцать спустя все мы отправились в галерею. Шли по переходам, спускались на лифте, поднимались по мраморным лестницам. Третьяковка казалась детям огромным подземным городом. А потом — вошли в зал. Обычно, когда человек приходит в музей (а делают это простые обыватели не так часто), он пытается в несколько часов охватить неохватное, посетить все залы, постоять у каждой картины. Я даже слышала, как один любитель ходить в музеи с гордостью рассказывал другу: был в Эрмитаже, видел все, уложился в четыре часа. В этом «уложился» — вся соль…
Вера Анатольевна повела детей сразу к Левитану. Мы стояли у «Золотой осени», и она обращала наше внимание на детали, потом были «Стога», «Осенний день в Сокольниках» и «Бабушкин сад» Поленова в соседнем зале… Все это — те же пятнадцать-двадцать минут. Вернулись в студию и, усевшись на миниатюрные шелковые подушки, смотрели выбранные Верой Анатольевной фрагменты фильма Франко Дзеффирелли «Брат солнце, сестра луна». Камера оператора надолго замирала, и мы буквально погружались в пейзажи цветущей Италии: поля алых маков, желтые стога, высокая изумрудная трава. А потом дети вновь вернулись к мольбертам и написали еще по одному натюрморту — впрочем, получился он уже совсем другим.
Я сидела, пила кофе с печеньем и думала, что со мной такое впервые: была в Третьяковке и увидела всего пять картин, сидела перед экраном и посмотрела лишь краткие мгновения восхитительного фильма, но как много впечатлений! И, судя по напряженному выражению лиц детей, смешивающих краски на палитре, не только у меня…
«Студию мы более 20 лет назад начинали втроем: я, Вера Мирошник и Наталья Кульчинская, — рассказывает старший научный сотрудник Государственной Третьяковской галереи Валентина Моисеевна Бялик. — Но на самом деле инициатива была не наша. Идея создания детской студии витала в воздухе. Тогда галереей руководил настоящий художник-монументалист, удивительный человек, который позже стал членкорром, академиком, — Юрий Королев. По опыту загранкомандировок он отчетливо понимал, что тот музей хорош, где ведется серьезная работа с детьми. К тому же такая практика уже сложилась в Государственном Музее изобразительных искусств им. Пушкина. В те времена там была одна комнатка, в которой дети и преподаватели жались в крайне антиэстетических и антигигиенических условиях, но творили преинтереснейшие вещи. Именно поэтому, когда в 1986 году Третьяковка была закрыта на капитальный ремонт, Королев заложил в проекте реконструкции детскую изостудию, под которую отвели Инженерный корпус. И уже в 1989 году мы открылись. Наши цели были просты: приобщать детей к миру прекрасного и превратить поход в музей в неотъемлемую часть их существования и сегодня, и завтра. При этом под музеем понималась не конкретно Третьяковская галерея, а нечто большее: посещение разнообразных экспозиций, выставок, мастерских художников. Все ради того, чтобы побуждать детей к их собственному творчеству».
Сначала детей было немного, но с каждым годом число желающих заниматься только растет. «В прошлом году столпотворение кандидатов на 150 вакантных мест напоминало кадры из фильма Джузеппе де Сантиса “Рим в одиннадцать часов”, — говорит Валентина Моисеевна. — Казалось, что лестницы просто не выдержат…» И тогда руководство галереи предложило всем тем, кто не попал в студию, альтернативу: «Абонемент выходного дня». Никто не ожидал, что он будет пользоваться таким огромным успехом. Родителям с детьми, пришедшим в галерею в воскресенье, показывают некий мотив (тематически определенный). Проводят краткую экскурсию. Потом дети отправляются рисовать, а с родителями в это время занимается методист. Он объясняет, как говорить с детьми об искусстве, на что и зачем обращать внимание и как, в конце концов, развиваться самим.
«На наших занятиях родителям присутствовать не возбраняется, — говорит Бялик. — Лично я убеждена, что, работая рядом с ребенком, родитель реализует некие свои потенции, которые он не успел воплотить в детстве».
«Помню, как вместе с коллегой, тогда ученым секретарем музея-усадьбы “Архангельское” Валерием Раппопортом мы сделали шутливую стенгазету, — вспоминает Валентина Моисеевна. — И вывели в ней два лозунга, которые остаются важными для меня по сей день. Первый: “Чтоб рос талантливый ребенок, в музей неси его с пеленок”. И второй: “Чтоб дело наше шло быстрей — музей, учи учителей”. Увы, увы. Я не говорю обо всех сегодняшних учителях. Несомненно, есть энтузиасты, но драматические 90-е годы не могли не наложить отпечаток на уровень нашего педагогического состава. Он всегда в своей основной массе, и я говорю это абсолютно обоснованно и не желая никого обидеть, был достаточно скромным по своему интеллектуальному уровню. “Музей, учи учителей” — очень важный принцип работы, в том числе нашего отдела методической работы и музейной педагогики. Мы очень много работаем с учителями. И я всегда пытаюсь донести важную мысль: любить детей недостаточно. С детьми должны работать глубоко образованные, яркие, самобытные, талантливые люди. Именно поэтому я не люблю слово педагог — очень уж оно сухое и шершавое. На занятиях со взрослыми я пытаюсь объяснить, что именно интересно детям, а что абсолютно чуждо, о чем им следует рассказывать, говоря про картины. Для детей никогда не важно “что”, им всегда интересно “как”. Детей надо научить любить произведение искусства. Но не нужно понимать буквально эти слова, мол, “научить любить, как Иван Грозный убивает своего сына”. Мы должны научить детей любить то, что создал художник, движение его руки, полет его мысли. Есть мнение, что дети лучше всего воспринимают скульптуру, то есть объем в пространстве. Но я глубоко убеждена — прежде всего, они воспринимают магию цвета: яркие, нежные, шумные, громкие, тихие, слабые, грустные, веселые и так далее… И наша задача — воспитать детей таким образом, чтобы они научились чувствовать».
Как-то Бялик отвела детей на выставку художника Александра Древина — человека с трагической судьбой, расстрелянного в 1938 году. Вернувшимся в студию детям Валентина Моисеевна предложила сделать любую композицию, сохраняя колорит Древина.
«Я была потрясена, когда один из мальчиков сказал: “Значит, придется рисовать одиночество?” Понимаете, подросток так понял и почувствовал художника. И это при том, что к нам приходят совершенно неподготовленные дети. Маленькие дети — это совершенно восхитительная глина, tabula rasa, чистый лист. И то, что мы на нем напишем, то и будут читать. При этом очень важно понять, особенно тем родителям, которые пытаются запихнуть (намеренно употребляю это слово) своего ребенка к нам в студию: не всегда в этом есть необходимость. Подобные студии существуют в Москве почти при всех крупных музеях. И кто ищет, тот всегда найдет. В нашем случае специфика занятий заключается в том, что они не могут быть между теннисом, хором и танцами. Потому что со всеми разборами полетов, дружескими посиделками, прогулками, выездами в другие музеи наши занятия превращаются в целый мир, некое особое существование в особом пространстве, путь и всего два раза в месяц.
Конечно же, есть некие родительские ожидания: мол, сейчас сдам своего ребенка, и он выйдет профессиональным художником. Но дело в том, и я не раз говорила и писала об этом, что мы не учим детей рисовать! У нас нет такого: возьмите лист бумаги, приколите к мольберту, смочите лист водой — сегодня мы работаем акварелью, будем говорить о линии и штрихе… Все это не требует объяснений, все это включено в процесс и происходит исподволь и незаметно. Главное, к чему мы стремимся, — привить интерес к искусству. Это, в том числе, и задача самих родителей. Да, некоторые дети потом продолжают идти по этому пути, а многие — нет. Мы действительно не гонимся за успехами в живописи, хотя и проводим ежегодные отчетные выставки, стараемся с детьми делать выездные выставки. Главное для нас, чтобы дети стали хорошими, глубокими людьми. И то, что они делают, должно быть не перепевами уже созданного, а их собственным пластическим языком, их взглядом».
Делясь представлениями об идеальном учителе, Бялик говорит о своих талантливых коллегах — Екатерине Романовой, Игоре Герасимове, Вере Мирошник, Марине Мацкевич, Светлане Зубовой. Они, как и сама Валентина Моисеевна, — настоящие учителя. Каждый раз открывая в общении с детьми нечто новое, они лишний раз доказывают, что лозунг «Музей, учи учителей» применим и к ним самим. Музей и приходящие сюда дети лишний раз убеждают этих энтузиастов оставаться в профессии.
…Я допивала свой кофе, дети весело щебетали и собирались с Верой Анатольевной спуститься в музейный храм святителя Николая в Толмачах, чтобы отнести букет роз к Владимирской иконе Божьей Матери. А мне тогда подумалось: как же важно понять взрослым, что дешевый псевдореализм — это плохо. Как следствие, с нашей стороны требовать от детей «рисовать похоже» — наивно и даже гнусно. Вы походите в Большой театр, попробуйте танцевать «как Плисецкая» или петь «как Карузо». Трудно? Так разве имеем мы право требовать того же от детей, даже если они ходят в изостудию, художественную школу, кружок живописи? Но вот научить их понимать, что балет и Плисецкая — это восхитительно, а еще наслаждаться классической музыкой, литературой и живописью — это то, что мы обязаны сделать.
