Мученик Алексий (Зверев)

Вагон вместо обещанного второго оказался третьего класса и находился в середине поезда, между приспособленными под пассажирские перевозки вагонами товарными. Увидев это, приехавший позже других архимандрит Матфей смутился. На первых от входа нижних местах расположились архиепископ Василий и Алексей Зверев. Оба в этот предрассветный час глубоко спали. В следующем купе было отведено место архимандриту Матфею. Все остальные места в вагоне занимали солдаты — с оружием и без вещей. Никто из солдат не спал, но внешне они держались дружелюбно. До страшной расправы оставалось совсем немного времени…

Мученик Алексий родился в 1871 году в селе Борисове Московской губернии (ныне оно находится в черте Москвы) в семье крестьян Даниила Павловича и Анны Филипповны Зверевых, принадлежавших к белокриницкому противоокружническому раскольническому согласию. В начале ХХ столетия около половины жителей села Борисова принадлежали к раскольникам, которые появились здесь в начале ХIХ века, когда значительная часть жителей села отпала от Церкви. То, что уход из Церкви в раскол стал массовым спустя двести пятьдесят лет после его возникновения, само по себе свидетельствовало о неблагополучии, бывшем тогда в Российской Церкви, включенной в то время в состав государственных учреждений.

Настоятель Троицкой церкви в селе Борисове, священник Николай Смирнов, писал о присоединении к Церкви Алексея Зверева и его родных: «В обращении их видимо действовал Промысл Божий, — так что невольно сознаешь, что, как во время святых апостолов Господь промышлял о спасении искренно желающих себе спасения, например Корнилия сотника, хотя этот был язычник, и Савла — еврея, хотя этот был жестокий гонитель христиан, но видя в них искру ко спасению, призвал к Себе, — так и Зверевых призвал в Свою православную веру, видя в них искреннее расположение ко спасению».

Сам Алексей так вспоминал о своем присоединении к Церкви: «Родители мои <…> были старообрядцы. <…> На седьмом году от рождения родители меня отдали учиться грамоте в сельское училище, где каждое утро читали и пели молитву. Поэтому, когда я отправлялся в школу, родители мне говорили: “Ты смотри, не молись тамо, — грех с еретиками молиться!” Скоро я выучился порядочно читать. Читаю, бывало, что-нибудь из Священной истории: домашние с удовольствием слушают, но при этом часто добавляя: “Вот теперь тебе бы выучиться читать “канун”, а это ведь книжки гражданские, их, говорят, и читать-то грех. В воскресный или в другой какой праздничный день мать моя брала меня на “службу” в деревню Курьяново (ныне находится в черте Москвы — Ред.), в которой есть противоокружническая молельня. <…> Служили с одним уставщиком Егорычем. <…> Егорыч был нетрезвой жизни, однако раскольники его считали великим “начетчиком”.

Своих старопечатных книг у нас в доме, по бедности, не было, поэтому почитать что-нибудь божественное приходилось по гражданским <…> книжкам, которые <…> давал нам сельский священник отец Николай Смирнов. Он имел у себя довольно книг противораскольнического содержания: “Истинно древняя Церковь Христова” — митрополита Григория (Постникова), сочинения архимандрита Павла (Леднева), “Братское слово” и другие. Мое убеждение о сих книгах таково, что кто их прочтет со вниманием и беспристрастно, тот в расколе не может оставаться…»

Когда Алексей Зверев принял окончательное решение присоединиться к Церкви, священник Николай Смирнов предложил, чтобы присоединение это состоялось в Москве в храме преподобного Сергия в Рогожской.

Узнав, что Алексей присоединился к Церкви, хозяин фабрики в Борисове, будучи раскольником, на следующий же день уволил его, а мать в гневе не пустила домой. И пришлось ему перебираться на работу и жительство в Москву. Но он не оставил родных. «Он стал из Москвы навещать их, сначала с осторожностью, потом чаще и чаще. Когда гнев родителей не утихал, он молчал; когда же родители стихали, он подавал свой голос, сначала понемножку, потом более и более. Он брал у священников <…> книги и читал их — сначала про себя, потом вполголоса и вслух; когда же родители приказывали замолчать, он молчал. Так продолжалось три года. Наконец у него накопилось книг уже сундучок. И сколько раз мать порывалась сжечь этот ненавистный ей сундучок! Топит, бывало, печку, готовит кушанье одна, а все родные в поле или в саду на работе; взойдет ей в голову — как сын ее разобижает, доказывая из своих книг будто бы много заблуждений в излюбленной ими “старой вере”. Вот она и подойдет к проклятому сундучку, с гневом возьмет его и идет к огню: “В нем все горит, сгоришь и ты!” Но на минуту-другую остановится, подержит в руках и раздумается: “Эти сожгу, ведь других ему дадут!” И заплачет, заплачет, и опять пойдет и положит сундучок на свое место. “Дивлюсь я, — вспоминала она, — сколько раз я порывалась сундучок его сжечь — да все какая-то невидимая сила меня от того отталкивала: возьму, хочу бросить — и опять ворочусь, поставлю, заплачу, а не сожгу”».

Мать Алексея, Анна Филипповна, обратилась за получением ответов на мучившие ее вопросы к «начетчикам», то есть считающим себя знатоками священных книг людям, но они не смогли дать ответ. Тогда Алексей предложил матери поездить на беседы, которые вели православные миссионеры в доме Касичкина на Таганке, и она согласилась. «Побывали там раз, другой, третий — и чтения, ответы и доводы миссионеров поразили ее до глубины души. Тут ей прямо говорило сердце: “Вот где наставляют истине! вот где раскрывают ложь! Вот те, кто истинно желают нам спасения! И не принуждают, не настаивают, а убеждают со всей любовью. Поневоле послушаешь их! ”»

В 1895 году Анна Филипповна вместе со всей семьей присоединилась к Церкви.

В 1902 году Алексей Данилович был назначен окружным миссионером Московской епархии, в этой должности он прослужил до мученической кончины, все эти годы ведя беседы с раскольниками, которые устраивались в храмах и в светских аудиториях. И сам миссионер, и его собеседники — православные пастыри, и руководители раскола, и рядовые раскольники — не боялись на этих беседах затрагивать глубокие богословские вопросы. Для них выяснение истины тогда было вопросом жизни и смерти.

В результате собеседований, которые проводил исполненный любви, кротости и смирения миссионер, множество людей присоединилось к Церкви. Авторитет Алексея Даниловича в Москве был столь высок, что в 1917 году он был избран делегатом сначала на уездный съезд духовенства и мирян Московской епархии, затем — на епархиальный, который и избрал его делегатом на Поместный Собор Российской Церкви, в работе которого он затем принимал активное участие. И было время, когда он оставался на Соборе единственным представителем от мирян.

16 августа 1918 года Священный Синод принял решение направить в Пермь комиссию в составе архиепископа Черниговского Василия (Богоявленского), ректора Пермской духовной семинарии архимандрита Матфея (Померанцева) и миссионера Московской епархии Алексея Даниловича Зверева для выяснения обстоятельств ареста архиепископа Пермского и Кунгурского Андроника (Никольского). 21 августа об этом решении было сообщено на пленарном заседании Собора. В Пермь члены комиссии прибыли утром 23 августа.

По завершении работы комиссии архиепископ Василий встретился с местными руководителями советской власти, которые заверили его, что будут всячески содействовать благополучному отъезду членов Собора из Перми.

Поезд должен был оправляться на рассвете 26 августа. Незадолго до отправления главного кондуктора вызвал к себе комендант станции и распорядился, чтобы кондуктор остановил состав сразу же после того, как он проедет мост через Каму.

Когда поезд тронулся и миновал мост, кондуктор дал знак машинисту, и тот остановил поезд. Из вагона, в котором ехали члены Собора, вышли вооруженные красноармейцы во главе с комиссарами, затем вышли архиепископ Василий, архимандрит Матфей и Алексей Данилович Зверев, и кондуктору было приказано, чтобы он подавал знак машинисту. Поезд тронулся, оставляя у полотна дороги обреченных на смерть один на один с их убийцами.

Часть красноармейцев пошла впереди, часть — позади. Вскоре комиссар приказал всем остановиться, а соборянам, которые к этому времени уже поняли, к чему клонится дело, положить вещи на землю. Те стали спрашивать, за что их арестовали. Вместо ответа комиссар подошел к одному из арестованных и выстрелил в него три раза в упор. Алексей Данилович, сбросив мешавшую ему дорожную сумку, бросился бежать в сторону леса, но красноармейцы открыли по нему стрельбу из винтовок, и он был убит. Архиепископ Василий и архимандрит Матфей были ранены, и красноармейцы закололи их штыками. Один из комиссаров забрал запечатанные в отдельном пакете материалы расследования убийства архиепископа Андроника и деньги, переданные Пермской епархией на нужды Собора.

Затем красноармейцы перетащили тела убитых в небольшой лесок, расположенный неподалеку от дороги и, прикопав их в неглубокой яме между двух берез, хотели было уже уходить, но могила легко просматривалась через редкие деревья из окон проходящих поездов. И красноармейцы срубили ель и пихту и бросили их друг на друга крест-накрест, скрыв под ними место захоронения.

Далеко за полночь 27 августа в сторожку у камского моста явились два члена Чрезвычайной комиссии и, захватив с собой охранявших мост красноармейцев, отправились к месту захоронения. Вынув тела убитых из могилы, они раздели их донага и перетащили в стоявшую у берега моторную лодку. Доплыв на лодке до середины реки и обвязав каждое тело цепями, они сбросили их в воду — отправили в «камский комитет», как называли в то время реку Каму чекисты.

После этого они вновь отправились на место могилы, где разожгли костер, чтобы сжечь вещи казненных, и таким образом уничтожить улики своего преступления. Несгоревшие остатки вещей они сбросили в яму и забросали землей. Впоследствии они были опознаны свидетелями, привлеченными следственной комиссией Белой армии, как вещи убитых членов Поместного Собора — архиепископа Василия, архимандрита Матфея и Алексея Даниловича Зверева.