Колонка Александра Ткаченко о невозможности свести самооценку христианина к формуле «я хуже всякой твари» вызвала вопрос-сомнение у одного из моих друзей. Себя надо уважать, признавая при этом собственную греховность... А нет ли тут опасности: уцепившись за первое звено, найти для себя повод не думать о втором? Начать гордиться и хвалиться собой, забыв о грехах, которых у человека множество?
В статье, конечно же, речь ни в коем случае не идет о самовосхвалении и довольстве собой. Тут другое. В рассуждениях о грехе или о смирении мы часто путаем причину и следствие. Отсюда опасность внешне начать выглядеть убогим и смиренным, повторять, что я «никто и ничто» перед Богом. Однако при любом сколь-нибудь трудном общении «вдруг» обнаружить в себе капризность, стремление к самоутверждению за счет другого, непримиримую натуру...
Это несоответствие может проявиться в том случае, если смирение и сокрушение сердца начинаешь воспринимать как некую самодостаточную форму, которую якобы надо продемонстрировать, зафиксировать... Кстати, в полном разладе с Евангелием, где сказано:
«Когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры; ибо они принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лице твоё, чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцом твоим, Который втайне; и Отец видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф 6.16-34).
А смирение — оно вообще не осознается смиренным человеком, само это осознание противоречит подлинному смирению, поскольку именно оно несет в себе вирус гордыни — «я смирился, я не такой, как все». Смирение приобретается в процессе покаяния, а не возникает само по себе. Это промежуточный итог работы совести, осознания того, насколько сложно справиться с собственными грехами. Когда и впрямь начинаешь видеть в собственном глазу то самое «бревно», о котором говорит Спаситель. И чем яснее это «бревно» видится, тем серьезнее меняется отношение к окружающим людям.
Грех ближнего воспринимаешь не как вину, а как болезнь, от которой страдает человек, — и уже не винишь, а сострадаешь.
А добрые и полезные слова и дела других «коллекционируешь», словно любимые книги, с мыслью: а я бы так не смог, я бы не написал такую «книгу».
Всё доброе, что делают люди, ценишь иначе — выше, чем прежде.
Казавшееся «пустяковым» внимание и добро к тебе осознаёшь как весомое и ценное. И благодаришь за него по-настоящему, от всей души.
Память о причиненной другому боли, огорчения — заставляет стремиться скорее исправиться, утешить, помочь, обрадовать.
Упреки перестают ранить, а заставляют задуматься, откуда и почему они возникли, что ты сделал не так. Понять, как не становиться причиной чужого смущения или гнева...
И сквозь всё это, непрестанно, — радость о том, что Христос с нами, что Он посреди нас в каждый наш день, в каждый миг! Что Он и в твоем сердце (вот тут и есть любовь к себе и радость, что такое возможно — вопреки греху).
При таком внутреннем переустройстве выражение лица и умение кланяться оказывается на последнем месте. Ты радостен, хотя страдаешь от своего несовершенства и недостоинства.
Ты трудишься и стремишься действовать, зная про себя, что без Бога ничего бы не вышло и сознавая, что сделал ничтожно мало... И потому ещё устремлённее трудишься.
Вот где появляется смирение. Самые светлые священники и монахи, каких я встречал, все улыбались и были радостными и словно готовыми прямо сейчас идти на край света, если это потребуется для того, чтобы ты мог спастись. В них бодрости столько, что они щедро, словно воду вёдрами, разливают её тебе и другим, хотя за этим, безусловно, стоит осознание собственной греховности и сокрушение сердца.
Парадокс в том, что именно это (вместе с огромной радостью о Боге) и питает такую бодрость и любовь. И — никакого уныния и потупленных глаз! Потому что видение своих грехов — это как признание того, что болен: оно заставляет идти к Врачу и принять лечение.
В этом цель и смысл, а не в том, чтобы измучить себя попреками.
«Покайтесь!» (то есть «изменитесь») — с этих слов начинает Иоанн Предтеча свою проповедь крещающимся в Иордане... Но почему? Потому что Царство Небесное — «приблизилось». Стала ближе и возможнее истинная и вечная жизнь, к которой можно и нужно подготовиться — осознать множество своих грехов и обрести любовь и смирение перед Богом и ближними. И одновременно осознать близость Бога и — обрадоваться. И ценить, культивировать, взращивать в себе то доброе, что дано тебе Богом, эту благодать.
«Знаете, я священник уже 50 лет с лишним, и я не хороший человек, но то, что я говорю о Боге, — правда. И если то, что я говорю — правдиво, то, несмотря на мою греховность, это может до человека дойти», — сказал когда-то журналисту «Фомы» покойный митрополит Сурожский Антоний. Не призываю пытаться всякого, вслед за владыкой Антонием, спешить рассуждать о Боге — у нас этим порой любят заниматься люди, которые вообще не имеют духовного опыта, и это часто не полезно, может быть, стоит просто почаще молча порадоваться о Боге. Но эти слова, на мой взгляд, очень точно иллюстрируют верное сочетание смирения, признания своего несовершенства и — достоинства того, кто стремится нести в себе образ Самого Христа.
На заставке фрагмент фото Oddernod
