В 2003 году скончался митрополит Сурожский Антоний. Казалось бы, это сугубо церковный человек, иерарх Православной Церкви, но известие о его смерти прозвучало практически во всех светских средствах массовой информации: газетах, радио, центральных телеканалах. Почему кончина митрополита Антония всколыхнула многих, даже далеких от Церкви людей? Безусловно, прежде всего поражает то, что он смог сделать: привлечь к Православию тысячи и тысячи коренных англичан и создать целую епархию Православной Церкви в Англии. Но думается, что причина не только в этом. Владыка оказал влияние на жизнь множества людей именно здесь, в России. Впрочем, предоставим рассказ о митрополите Антонии им самим...
Павел СЕЛЕЗНЕВ, студент МГИМО (У) МИД России, сотрудник издательства «Олма-Пресс», г. Москва
Митрополита Антония я видел всего три раза. И один раз брал интервью для «Фомы». Он уделил мне целый час общения.
В Лондоне существует только один храм, принадлежащий Русской Православной Церкви. Поэтому найти его было не сложно. Изначально я не планировал брать интервью. Просто было интересно посмотреть на тот самый храм, который я видел на фотографиях, почувствовать дух старой российской интеллигенции. Конечно, я знал о митрополите Антонии. Его книги были одни из первых, которые я прочитал, заинтересовавшись православием. Я сразу его полюбил. Просто потому что чувствовал, что все, что он говорит, является правдой, от которой веет простотой и любовью к людям. Именно эта простота обезоруживала и позволяла прислушаться к Евангелию, задуматься о Христе. Тогда я считал владыку исторической глыбой, в какой-то степени мифом.
Зайдя в храм, я встретил тишину. Ко мне подошла милая женщина и обратилась по-английски. Я сказал, что русский, и тогда она поинтересовалась, кто мне нужен. Растерявшись, назвал имя митрополита. Я же тогда не знал, что он сильно болел, никого не принимал, и только раз в неделю, если я не ошибаюсь, служил Литургию. Она сказала: «Да, владыка в храме. Подождите его».
И тут проявилось мое журналистское естество. Я решил взять интервью у владыки. Хотя в редакции «Фомы» меня просили сделать интервью с любым священником РПЦ в Англии, даже не думая о такой удаче.
Вдруг я увидел старичка, выходящего из алтаря. Он был весь седой, с лицом желтоватого цвета, в черной рясе с широким монашеским кожаным ремнем. Старичком оказался Митрополит Антоний. Он благословил меня. Я запомнил родинку на его холодной и легкой руке. Передо мной стоял сам митрополит, человек известный во всем мире. Но я этого не ощущал. Потому что в тот момент был только он и я. И радостное спокойствие и тишина. Жажда Господа.
Мы договаривались с владыкой о времени, когда я мог бы взять интервью, но странно, слова владыки не нарушали это глубокой тишины. Потому что он был рядом и я понимал, что он — тот, к кому хочется буквально прилепиться и следовать ко Христу. Это было мое первое впечатление от встречи с ним.
Позже он служил молебен и читал проповедь. Я видел людей, которые слушали его. Среди них были не только русские, но и англичане. Видел, как они слушали владыку. И верили ему. Ведь то, что он говорил, было просто и с любовью. Прислушивались больше не к тому, что он говорил, а к тому, как и с какой глубокой верой. Он стоял уставший, опираясь на посох. Он был слаб, но говорил о Христе с такой неколебимой верой, что, конечно же, был сильнее всех нас, слушающих его.
Потом было интервью. Мы поднялись в маленькую комнатку. Уже тогда он был для меня родным. Я не чувствовал, что передо мной митрополит. Нет. Предо мной был дедушка, которому я открыл все, что у меня наболело. И он по-отечески мне отвечал. Не осуждая. Чтобы что-то объяснить мне, он обращался к своему опыту, к своей жизни. Он не боялся рассказывать о каких-то своих ошибках в жизни. Он любил Господа и искренне хотел, чтобы я почувствовал эту любовь. Вообще в каждом его слове была любовь. Любовь к церкви и к человеку. Помню, когда он говорил, я все время обращал внимание на хлебную крошку, которая запуталась в его усах. И это делало его еще более простым и по-домашнему близким.
Один священник как-то сказал мне, что несмотря на то, какое я займу положение в обществе, несмотря на то, какой я буду обладать властью над людьми, надо всегда оставаться в душе желтым цыпленком. Ребенком, который просто может встать на колени и от чистого сердца помолиться Богу. Не как Всемогущему Сверхъестеству, а как Отцу. А это порой бывает так сложно...
У Митрополита Антония была именно такая вера. Чистая, искренняя и сильная.
Я тогда сказал:«Владыка, я не могу молиться царю Николаю как святому. Я не ощущаю его святым».
«А ты так и скажи в молитве Господу. Господи, научи и вразуми меня. Царь Николай, я не считаю тебя святым. И если я не прав, то помолись обо мне Господу, чтобы он наставил меня». Вот таким запомнился мне владыка.
Я всегда знал, что на этой земле есть один маленький человечек, к которому я всегда смогу обратиться, с которого я всегда могу брать пример. Человек, вера которого рассказала мне, что такое любить Бога и человека. И я знал: несмотря на то, что он далеко в Лондоне, я приеду к нему и расскажу о своей жене, детях, о своей скорби и радости. Я разговаривал с ним всего один раз. Но он стал мне самым близким человеком. Потому что душа моя томится от неверия и хочет верить так же, как верил в Христа Митрополит Антоний.
С того момента, когда я узнал, что владыка умер, что-то сломилось во мне, я ощутил себя брошенным и потерянным. Я строил планы, откладывая что-то очень важное на потом. Митрополит Антоний умер. Его больше нет у меня. Наверное, это эгоизм. Но я понял, что значит потерять родного человека.
Игорь ГЕРАЩЕНКО, член союза художников, г. Москва
Как-то владыка Антоний рассказывал такую историю. В восьмидесятых годах народу в храме было очень мало, приход был бедненький. Владыка жил при храме. Однажды кто-то стучится в дверь, владыка выходит: у двери агрессивного типа бомж, пришел грабить церковь. Владыка говорит: "Приготовься, сейчас я тебя буду бить. Предупреждаю тебя заранее, несмотря на то, что человек я пожилой, побить я могу очень сильно, а поскольку я хирург, то и покалечить могу. Я тебя предупредил? Теперь давай будем драться". Бомж - к двери, хвост поджал и ушел. Владыка очень весело об этом потом рассказывал: "А что делать? Я же не дам храм грабить, охраны у нас нет, надо в одиночку защищать храм. Защитим!" Мне кажется, такое поведение очень характерно для владыки.
Ульяна ЛОПАТКИНА, прима-балерина Мариинского театра, г. Санкт-Петербург
Все началось с очень простых вещей. Я была обыкновенной девушкой и думала не только о балете. Я всегда мечтала о любви, о настоящей и единственной. Мне нравилось думать о замужестве, представлять себя невестой... Любовь для меня была тайной, загадкой и мечтой. А я всегда тянулась к таинственному и чудесному.
Как-то мне попалась книжка «Таинство любви» Митрополита Антония Сурожского. Представляете, как меня заинтриговало название! Я читала ее в перерывах между репетициями. В то время мы с моими школьными подружками были новенькими в театре, и все проявляли к нам большой интерес, мы все время были на виду. Один солист заметил название этой книжечки и говорит: «Что такое ты читаешь?» Он пробежал глазами первую страницу, а там - о самопожертвовании, о служении, о взаимной помощи, о любви до гроба. И он сразу отреагировал: «Все это неправда! В жизни так не бывает. Не читай больше такие книжки».
А почему? Зачем самим опускать планку своих чувств, и жаловаться потом, что «любовная лодка разбилась о быт»?
И вера, и религия — о любви. Ведь Бог есть Любовь. Это не что-то нудное, непонятное и устаревшее. Нет! Это какая-то великая тайна о Любви.
Для меня книги митрополита Антония Сурожского стали своеобразной точкой отсчета. Началом изменения моего отношения к любви. Я думала, что Любовь — это летящая радость, трепет, восторженное состояние души. А там я увидела совсем другие слова: о подвиге, о терпении, о прощении... Оказывается, любить — это делать все время что-то через свое «не могу» ради другого.
Спустя несколько лет - перед самым моим замужеством, при переезде на новую квартиру, - я снова наткнулась на эту книжку. Я села с ней посреди неразобранных коробок на полу и просидела до двух ночи. Как трогательно было видеть эти карандашные галочки, которые я ставила давным-давно в автобусе, держа книжку на коленях. Я что-то даже подчеркивала в ней. И самое интересное — сейчас я читала и снова находила в этой маленькой книжечке много нового. Может быть, теперь я бы подчеркнула совсем другие строки.
Протоиерей Максим КОЗЛОВ, настоятель храма святой великомученицы Татьяны при Московского государственном университете, г. Москва
В конце 70-х годов, когда мне было 13 или 14 лет, я находился в самом начале пути своих духовных исканий, и одним из тех, кто кардинально повлиял на мой приход в Церковь, был слышанный мною по радио Би-би-си митрополит Антоний. На Би-Би-Си тогда делались очень хорошие религиозные передачи, не в пример нынешним, по своей сути, антицерковным. И вот те проповеди Владыки, любовь и уверенность, которая в них была, стали для меня очень большим побуждением поверить и принять то, что говорит Церковь Христова. Слушая по радио митрополита Антония, я поверил - то, что он говорит - это, действительно, правда.
На всю жизнь для меня особенно значимыми оказались слова Владыки о том, что все Евангелие говорит о Любви. Не о дисциплине, не о послушании, не об уставе, не о хранении чистоты одежд, но главный и конечный смысл Евангелия - это Любовь. Митрополит Антоний был не просто пересказчиком этого смысла, он был реальным его свидетелем, и евангельская любовь становилась реальностью для тех, кто хотя бы раз видел его или слышал.
А когда он несколько раз приезжал в Москву во второй половине 70-х, начале 80-х годов, то сразу же по телефонным проводам и по каким-то еще, не ведомым для меня каналам, распространялась весть о том, в каком храме Владыка будет служить, где он, может быть, будет проповедовать. Все бегали из одного храма в другой и надеялись побывать на службах, которые он ведет, надеялись услышать его проповедь. И, несмотря на всю эту суету, меня не покидало ощущение радости: может быть, из-за той самой подлинности его слов, слышанных мною на Би-Би-Си, может быть, из-за того, что там собирались люди, которым это было нужно, а, возможно, меня радовало то, что все окружающие, были моими сверстниками - молодыми людьми. Между нами, молодыми людьми, завязывались знакомства, и всех нас объединял митрополит Антоний, его уникальная, неповторимая личность.
Моя последняя встреча с Владыкой произошла во время празднования 1000-летия крещения Руси, в 1988 году. Я был тогда уже преподавателем московских духовных школ (правда, еще не в сане, а в пиджаке). Шел юбилейный Собор, и все мы были там так или иначе задействованы. В редкую минуту перерыва, прогуливаясь по саду, я вдруг увидел, что по соседней дорожке идет митрополит Антоний, и подошел к нему за благословением.
Никакого особенного разговора тогда не состоялось, я не могу припомнить даже, что он сказал тогда, но это было то, что только опытом ложится на сердце: это была встреча со святым. Потому что благословение, улыбка, какое-то совсем простое слово (не было ничего такого, что можно бы было пересказать), все это дало опыт душе. Это было то, о чем говорит архимандрит Софроний: «тот отблеск небесной славы в глазах другого человека, который делает тебя верующим, верующим по-другому, чем до того, как его встретил».
Марина ЖУРИНСКАЯ, редактор журнала «Альфа и Омега»
Я думаю, что владыка Антоний сыграл такую же роль в моей жизни, как и в жизни очень многих людей, которые так или иначе с ним сталкивались, роль некоторого потрясения. Мы жили в условиях несвободной Церкви, и голос владыки Антония, на Би-би-си прежде всего, а также его самиздатовские сборники — это был глоток свободы. Это тогда потрясало.
Однако с течением времени стало свободно и у нас, но Владыка продолжал быть потрясением при каждой с ним встрече. Я не знаю, заметил ли кто-нибудь: ни одного номера «Альфы и Омеги» (а сейчас мы делаем тридцать восьмой) не вышло без материалов владыки Антония. И это принципиальная позиция, в том смысле, что в журнале материалы направлены на разных читателей: разумеется, не все будут читать святоотеческую экзегетику, не все любят работы по истории Церкви... Но мы считаем, что владыку Антония могут читать все: люди простые, люди не очень простые, люди совсем сложные; люди новоначальные, люди нецерковные, а также священничество, монашество и миряне, то есть люди Церкви.
В чем уникальность митрополита Антония? — в том, что мы являемся свидетелями создания Церкви. Епархия — это тоже вид Церкви. В Англии была создана православная епархия! Громадная, абсолютно жизнеспособная, очень жизнедеятельная — это надо еще осмыслить, это надо еще понять. Мы привыкли к тому, что это некоторая данность, но вот теперь пришло время подумать. Ведь это же с Божьей помощью сделал один человек — владыка Антоний. Он туда поехал простым иеромонахом; как-то в частной беседе он сказал про эти ранние времена: «Я был тогда мальчишкой, я был никто, я был настоятелем Лондонского собора...»
Почему ему это удалось? Почему он стал самым знаменитым православным проповедником двадцатого века? Почему такие бесконечные тиражи, почему такие бесконечные переиздания? У Владыки же не было богословского образования, он этого не скрывал и в общем-то не очень любил, когда его называли богословом, а если честно — совсем не любил. В чем тайна? Я думаю, что исток этой тайны — в многократно им повторяемом в разных аудиториях рассказе о том, как он уверовал. Ему тогда было четырнадцать лет, он стал читать Евангелие и ощутил присутствие Христа. Это был опыт Боговидения. И вот с четырнадцати до восьмидесяти девяти с половиной лет это было главное занятие его жизни: он искал Христа, он жаждал Божия присутствия. Все его проповеди, все его беседы — о Христе, и так много личного и автобиографического в них именно потому, что он, имея опыт Богообщения, жаждал поделиться этим с другими людьми, пригласить их стремиться к тому же...
В его текстах часто встречается словосочетание «быть с Христом лицом к лицу». Вот в этом ключ — к этому он стремился сам, к этому он звал тех, кто его слушал. Владыка очень много писал о смерти как о переходе из здешней жизни в жизнь вечную. Я надеюсь, что он достиг цели своего упования. Главное, что ему нужно было в жизни — это пребывание с Христом лицом к лицу, поэтому кончину владыки Антония можно по праву назвать блаженной кончиной, как это определил Святейший Патриарх в своем послании к Сурожской епархии. Потому что для лицезрения Христа лицом к лицу у него теперь нет препятствий. Господь дал ему сбросить узы плоти, которые душу, возросшую в молитвенном опыте, уже только обременяют, и призвал его к Себе. Конечно, это обычные слова, которые говорят о всяком усопшем человеке, жившем праведной жизнью. Но вот именно в связи с кончиной владыки Антония я ощутила эти слова как бы свежо и въяве, и внове. Именно применительно к нему они преисполнены самого первозданного смысла...
Елена КАМБУРОВА, певица, г. Москва
Владыка Антоний рассказывал однажды об умирающем, к которому пришел священник, очень быстро с ним поговорил, сказал два-три слова и передал Антонию — «Что ж с ним говорить, он уже умирает», и как раз владыка Антоний просидел с ним целую ночь, читая Евангелие. Важность присутствия священнослужителя у одра человека, который уходит из жизни — мне это очень близко и понятно.
Владыка Антоний поражает своей манерой говорить, интонацией, интеллигентностью произнесения слова. Я слушаю его так, как слушают музыку. Слушаю с удовольствием его голос, его неспешную манеру говорить — она несет в себе гармонизирующее начало, все становится так просто, ясно и светло. Поэтому когда я чуть-чуть «не в фокусе», мне в последнее время хочется не музыку поставить, а его кассеты.
Я могу одну и ту же кассету переслушивать именно оттого, что меня чарует (хотя здесь «чарует» - это не то слово) этот голос. Манера, которой сегодня не говорят. Это чистый чудесный русский язык.
Владыка Антоний не боится говорить хорошо о представителе другого вероисповедания. Например, вот он говорит о баптистах — говорит о том, что они истинные последователи в деле — того, о чем они говорят на словах — почему бы этому нам не поучиться у них. Мне еще очень нравится предельно демократичная манера говорить не только о простых, но и о сложных вещах. Все очень доступно, и я думаю, что любой человек — и высокоинтеллектуальный, и гораздо менее интеллектуальный в равной степени могут слушать и читать то, о чем он говорит, и все это понимать.
Видно, что он очень любил своих прихожан. В нем не было ни на грамм формального отношения! Хотя понятно, что в каких-то делах он мог быть жестким, и несколько раз, когда Владыка Антоний говорит о каких-то эпизодах из жизни, видно, что он мог поступить очень жестко. В нем мягкость соединяется с сильной личностью, которая способна, если нужно, на жесткие поступки.
Олеся НИКОЛАЕВА, поэт, прозаик, публицист, член союза писателей, Г. Москва
Друг моего мужа, студент Московской духовной академии, лаврский иеродиакон (теперь он уже архиепископ) в начале 80-х принес нам послушать кассеты с записью лекций митрополита Антония, и меня поразил в них живой опыт личного свидетельства владыки о Христе. Именно такой человек и был мне нужен, именно от него мне необходимо было получить ответ, совет и благословение. И когда митрополит Антоний приехал в Москву на Собор в 1988 году, он пригласил нас (моего мужа — священника Владимира Вигилянского и меня) в гостиницу "Украина", где он тогда жил.
И вот я приступила к владыке со своими проблемами. Прежде всего, в творчестве меня настораживало с духовной точки зрения то, что сам процесс литературной работы (ну хорошо, назовем все своими именами: вдохновение) полностью поглощает человека: когда я таким образом тружусь, то практически перестаю замечать мир и в буквальном смысле "не наблюдаю часов". Но как же тогда трезвение? Мало того, я чувствую в себе энергию и силы, не объяснимые моим собственным физическим естеством — в этом состоянии я могу работать ночи напролет. Но как же быть с различением духов, как понять, не лукавый ли меня подбадривает? А кроме того — бывает, я пишу то, чему и сама порой удивляюсь, ибо я как бы этого и не ведала до того, как назвала, и лишь назвав, узнала. Словно творящая душа видит большее, чем мое дневное житейское "я"...
Но все же — может, это и не "творящая душа", а "навет вражий", может, вообще я в какой-нибудь прелести, не приведи Бог? И, может, пока как поэт я блаженствую, как христианка я погибаю? Все это я и поведала владыке Антонию. И еще прибавила, как пытаюсь бороться с этой творческой энергией: р-раз — и прерываю ее волевым усилием, подключаю свое православное сознание и выворачиваю стихотворение к концу так, чтобы оно увенчивалось чем-нибудь благочестивым и проверенным, духовно надежным, — либо евангельской аллюзией, либо скрытой цитатой из святых отцов, либо нравоучением. Но стихотворение от этого перекашивается, заваливается, как человек, которому связали ноги, теряет жизнь...
И тут владыка остановил меня и сказал строго, почти грозно: "Не смейте этого делать! Вы же все портите! Вспомните, в Евангелии есть притча о злаках и плевелах. Человек посеял на поле доброе семя, но пришел враг и насадил между пшеницей плевелы. Когда же рабы предложили господину выдергать плевелы, что он ответил им? Он сказал им: "Нет, чтобы выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы". Вот и вы в тот момент, когда начинаете искусственно ломать то, что пишете, как вы говорите, дивясь и блаженствуя, и на этом месте водружать нечто общезначимое и общеизвестное, портите свою пшеницу, свое, быть может, доброе семя. Оставляйте все, как есть, пусть даже с плевелами, и уже не ваше дело судить это".
Так сказал мне митрополит Антоний, чтобы я поняла: там, где есть дух Православия, всегда дышит свобода. Но там, где свобода, всегда есть риск.
А отец Владимир, мой муж, помимо прочего, спросил у владыки, как ему быть: его попросили в Издательском отделе Патриархии составить житие для канонизации Димитрия Донского, но он был смущен некоторыми фактами его биографии и потому отказался. А теперь на Соборе 1988 года благоверный князь канонизирован, и что же теперь делать с этими сомнениями? И владыка ответил со властью: "Так вы с ним самим молитвенно и объяснитесь. Он же святой!"
И вот мы так замечательно поговорили, и вдруг раздается телефонный звонок. Владыка берет трубку, лицо его превращается в улыбку, и он произносит радостно и даже как-то ласково: "Дорогой вла-дыченька, ну, заходи, заходи!" Потом обращается к нам: "Вы не возражаете, если сейчас к нам придет владыка, с которым мы очень близки? Знаете, к нему по-разному относятся, но я его очень люблю, он очень духовный человек — архиепископ Иоанн Снычев" (в то время он был Куйбышевским архиепископом). "Да как же мы может возражать!" — изумленно отвечаем мы, тем паче — это имя мало что нам тогда говорило.
Через три минуты раздается стук в дверь и входит архиепископ. Они расцеловываются, и очевидно, что между ними самые теплые, самые трогательные братские отношения, какие бывают лишь между двумя очень близкими людьми. Они похлопывают друг друга по плечам, называют "владыченька" и "владычка", "ты" и "ты", улыбаются, перешучиваются. Становится весело, жарко, тесно. Мы у гостя просим архиерейского благословения, хозяин этой гостиничной кельи нас представляет, про меня говорит: "поэт", и тут владыка Иоанн замечает на столике стопку журналов с моими стихами, которые я принесла показать митрополиту Антонию, и со словами: "а что тут у тебя? ну-ка почитаем", берет один из раскрытых журналов и начинает декламировать, посмеиваясь и несколько запинаясь.
В этот момент я ловлю растерянный взгляд владыки Антония и понимаю, что он испугался, как бы его дружественный гость не стал вовсю иронизировать над моими опусами и своей иронией меня бы нечаянно не обидел.
Ну в принципе, что ж, я была бы и не против такого прочтения, тем более, что это было стихотворение "Переписка Грозного с Курбским" — диалогичное, напористое, "юродивое", что ли. Каждая строфа начиналась либо: "Пишет Курбский Грозному" и двоеточие, либо: "Пишет Грозный Курбскому" и опять двоеточие. А за двоеточием — бесконечная брань, вечный спор западников и почвенников. Но владыка Антоний этого не знал и ринулся на мою защиту.
После секундного замешательства он принялся отнимать журнал: "Это не тебе, это мне принесли, ты все равно ничего не понимаешь!" А архиепископ Иоанн стал, в свою очередь, уворачиваться и прятать журнал за спину: "Нет, нет, дай-ка мы сейчас почитаем, что они тут насочиняли".
Так они поначалу стояли, размахивая руками, и перетягивали журнал друг у друга, наконец, победил владыка Иоанн, он выхватил несчастное издание из рук митрополита Антония и побежал от своего друга вокруг маленького журнального столика, стоявшего возле дивана, пытаясь что то прочесть па ходу, несмотря на то, что был преследуем буквально по пятам. И когда они сделали уже несколько кругов, смеясь и задыхаясь, владыка Антоний вдруг вскочил на диван и, оказавшись над самой головой своего гостя, который на мгновение упустил его из вида, торжествующе отобрал у него журнал да еще легонько хлопнул его этим журнальчиком по голове.
Владыки смеялись, запыхавшись, а мы с мужем хохотали почти до слез — это было так весело, исполнено такой радости и такой любви, какая бывает лишь между близкими друзьями, братьями. Ну ведь они и были и друзья, и братья...
И вот уже потом, через несколько лет, я узнала, что этих замечательных архипастырей Церкви принято среди политизированных партийно-групповых людей противопоставлять друг другу — мол, владыка Иоанн — духовный лидер "патриотов", а владыка Антоний — духовный лидер "либералов" (хотя какой он либерал? — монархист, традиционалист, антикатолик, антиэкуменист). Я даже сталкивалась с неформальными светскими и "православными" тестами, когда опрашиваемых пытаются сортировать вопросами: "А как вы относитесь к митрополиту Иоанну? А как вы относитесь к митрополиту Антонию?" И если ответишь: "К владыке Иоанну я отношусь с большим почтением", то тебя тут же запишут в черносотенцы, а если признаешься: "Владыку Антония я бесконечно люблю", тебя тут же определят чуть ли не в масоны. Превратили этих двух славных и светлых архиереев в некие плоские знаковые фигуры, которыми лупят своих оппонентов.
На самом деле, они, конечно же, стоят неизмеримо выше этих человеческих, слишком человеческих разделений и группировок. И именно в окружении Небесного, а не земного, в контексте того, что там, а не здесь, подобает нам теперь вглядываться в дивные образы этих архипастырей, рядом с которыми сподобил нас Господь и жить, и творить, и каяться, и веселиться, и горевать, и праздновать.
Елена КОЖЕВНИКОВА, соавтор и ведущая русских религиозных передач на Би-би-си и радио "Свобода" с 1978 по 1992 год
Владыка Антоний был в моей жизни самым великим даром Божиим. Встретились мы с ним в 1978 году, мы вместе работали над религиозными программами на радио, которые в тогдашнем СССР играли очень и очень большую роль потому, что именно владыка вел эти передачи. Для тысяч, миллионов людей он смог стать духовным отцом. Бог милостив, владыка был и моим духовником, я считаю, что и до сих пор он остался моим духовником.
Владыка был очень реалистичен в жизненных проблемах, с ним можно было посоветоваться о чем угодно. Еще его одно потрясающее качество - он умел выражать такие сложные мысли таким доступным языком, что это было равно понятно и самым сложным личностям и самым простым.
Только один раз в жизни я видела, что он отказался читать проповедь. Владыка вообще мог быть очень строгим. Он не был таким сладеньким. Он был воин, воин Христов. В тот раз я не была в субботу на всенощной. Приехала на воскресную литургию, служба закончилась, владыка вышел, - он был небольшого роста, но когда он говорил, складывалось впечатление, что гигант. Он вышел на амвон и начал говорить без обычного "во имя Отца и Сына и Святого Духа": "Вчера вечером в нашу церковь впервые пришла женщина с маленьким ребенком. Ребенок шумел, бегал, и кто-то из вас смел подойти к этой женщине и сделать ей замечание: дескать, ее ребенок мешает вам молиться. Да как вы смеете в доме Божьем кого-то учить! Эта женщина ушла. Я не знаю, кто из вас сказал ей это, и знать не хочу, но я приказываю, чтобы тот, кто это сделал, всю оставшуюся жизнь молился за спасение души этой женщины и ее ребенка. Вообще я никого из вас видеть не хочу!" Повернулся и ушел.
...Это мое личное мнение, владыка никогда этого не говорил, но у меня действительно создавалось впечатление, что он очень многое видит. Я уверена, что очень скоро он проявится чудесами. Я лично верю, что между нами был живой святой.
