Больше трехсот лет назад молодой русский царь Федор Алексеевич решил искоренить в своей державе нечто дьявольское, а именно местничество. В речи перед собранием властей духовных и светских он с гневом обличил это порождение преисподней: «Сие местничество… благословенной любви вредительно, миру и братскому соединению искоренительно… паче же всевидящему оку мерзко и ненавистно!».
Что современный образованный русский знает о местничестве?
Портрет Фёдора Алексеевича, первая половина XIX в.
Существует абсолютно неверный стереотип, согласно которому местничество — пустая игра спесивых вельмож. Будто бы местнические споры и тяжбы лишь отнимали у них время, необходимое для полезной государству деятельности. Будто бы местничество — нелепый плод «кондовой толстозадой» Руси, не сумевшей достойным образом организовать жизнь высших сословий.
Так, на первый взгляд может показаться глупым и даже неприличным поведение военачальников, отказывающихся идти в поход под началом недостаточно знатного воеводы. И, несомненно, с колокольни XXI века трудно одобрить ситуацию, когда более знатный человек ставится выше, чем более одаренный или же более заслуженный.
Всё это — плоды местничества.
Почему же при таких «рисках» русское общество цеплялось за местничество, а русское государство долгое время не решалось его ликвидировать? Ведь оно существовало более полутора столетий! В одной ли «косности» тут дело?
На протяжении века местничество давало огромную пользу. Столь значительную, что его следовало бы считать гениальным плодом социального творчества русского народа.
В конце XV — начале XVI века из крошева маленьких независимых княжеств появилось огромное единое русское государство, Россия. Москва, ставшая столицей колоссальной державы, оказалась до отказа наполненной высокородными аристократами — как своими, так и явившимися с разных концов страны.
Это было одновременно и очень ценное, и очень беспокойное приобретение для монархов. С одной стороны, в их распоряжении оказалось великое количество людей, с детства обучавшихся двум искусствам: водить полки и управлять землей. «Мужей брани и совета» можно было щедрой рукой черпать из неиссякаемого запаса и расставлять на ключевые должности «от Москвы до самых до окраин».
Однако многие из них еще очень хорошо помнили те славные времена, когда их отцы или деды являлись самостоятельными государями — объявляли войны, заключали договоры, вводили новые законы, ставили на монетах свои имена.
Рябушкин А. Сидение царя Михаила Фёдоровича с боярами в его государевой комнате. 1893 г.
Вся это шумное, горделивое, воинственное собрание людей богатых, знатных, владеющих навыками войны и правления, следовало не только рационально использовать на благо страны, но также удерживать от двух крайне опасных действий. Во-первых, от интриг и заговоров против самого государя московского. Во-вторых, от междоусобных конфликтов. Последние могли обойтись чрезвычайно дорого.
Великие князья московские располагали целым набором способов, как избавиться от подобных угроз. Они могли просто-напросто использовать вооруженную силу. Но предпочитали более тонкий подход.
А именно — всеобъемлющую систему «гарантий». Ведь местничество и представляет собой, по сути, именно систему «гарантий».
Всякий знатный род, заняв когда-то высокое положение при дворе государя московского, послужив ему на войне или в мирном управлении, мог рассчитывать на столь же высокие назначения в будущем. Такова глубинная сущность местничества: 70-100 родов, добившихся высокого положения в конце XV — первой половине XVI века, закрепляли за собой этот статус на много поколений вперед. Время шло, а им по-прежнему давали солидные должности, их жаловали землями, они находились, как тогда говорили «у государя в приближении».
Принадлежность к такому роду, то есть «высокая кровь», обеспечивала превосходные стартовые позиции. Молодой человек, придя на службу, знал: если он не окажется совершенным глупцом или трусом, если он не заработает монаршую опалу «изменными делами», то войдет, как и его предки, в «обойму» великих людей царства. Сложности вызывало одно: не столь уж просто определить, какое место занимает данный конкретный род среди прочих родов знати. Кто выше? Кто ниже? Кому положено больше?
За свое положение в «иерархии мест» знатные люди сражались отчаянно и непримиримо. Местническая «находка», то есть победа в тяжбе с другим аристократом, считалась успехом, равным обретению высокого чина. Что же касается местнической «потерьки», то есть проигрыша дела, то ее воспринимали крайне болезненно. Для служилого аристократа лучше было попасть в опалу, уйти в монастырь, лишиться выгодного назначения, если альтернативой становилась утрата частички родовой чести.
Но как выводить аристократов из состояния серьезного местнического столкновения? У соседей — поляков, литовцев — конфликт между двумя знатными людьми приводил к череде взаимных «наездов». Иначе говоря, нападений на села неприятеля и кровавых стычек с его бойцами, заканчивающихся порой разорением и сожжением его усадьбы. Во Франции дворянство истребляло себя на дуэлях… Способы, мягко говоря, не самые цивилизованные. К тому же, направлявшие боевую активность дворянства не наружу, против общего врага, а внутрь, против собратьев — людей одного языка и одной веры. Для государства крайне нерасчетливо поддерживать подобную практику. И у нас, в России, научились решать «разводить» тяжущихся аристократов с помощью особого, местнического суда.
Итак, местничество давало нашей знати способ мирно решать проблемы, связанные с конкуренцией при дворе. Судиться, а не устраивать кровопролитные «наезды». Вести тяжбы, а не поднимать восстания. Сколько человеческих жизней спасло местничество! В стране, где аристократов оказалось слишком много, оно не дало им передраться. С другой стороны, монарх, даже такой самовластный, как Иван IV, не мог разрушить местническую систему. Она гарантировала сотням родов права на участие в распределении власти. А значит, служила препятствием для тиранического произвола.
Выходит, не столь уж плох порядок, при котором «кровь» ставилась выше «службы». На протяжении века он избавлял страну от великих потрясений. Отчего же к концу XVII века для царя и Церкви он превратился в орудие бесовских козней?
Любой общественный порядок может с течением времени устареть.
Устарело и местничество. Середина XVII века, правление первых Романовых, — время, когда достоинства местничества свелись к скромным величинам, а недостатки стали весьма заметны.
Прежде всего, от какой «фронды» могло в XVII веке оборонить местничество? Ушли в небытие рода величайшие, «честнейшие» — князья Бельские, князья Мстиславские, князья Шуйские, князья Воротынские, князья Телятевские-Микулинские... Да и память о временах, когда недавние предки высшей знати играли роль самостоятельных правителей, исчерпалась. В коллективном сознании нашей знати Московское государство стало единственно возможной политической реальностью. Она уже не мечтала вновь разделить его на суверенные лоскутки, она, скорее, желала шляхетских вольностей, как у поляков, но только в рамках единой державы.
Скверно относилось к местничеству Церковь: когда-то спасительное для России, оно пронизало все русское общество снизу доверху и наполнило его бесконечными сварами, грызней, интриганством. Оно отводило людей от идеала христианской любви и заставляло смотреть на ближних прежде всего как на соперников в борьбе за «место». Патриарх Иоаким высказался на этот счет ясно: «Всякому разумно есть, яко идеже любовь, тамо и Бог, тамо и вся благая… А до сего настоящего времени от отечественных местничеств, которыя имелись меж высокородными, велие противление той заповеданной Богом любви чинилось… аки от источника горчайшего».
Наконец, местничество мощно тормозило преобразования, проводившиеся в армии.
Первые Романовы начали постепенно ограничивать местничество. Окончательно отменил его в 1682 году царь Федор Алексеевич — третий в этой династии.
В «соборном деянии» об уничтожении местничества говорилось: «Быти всем во всех чинах без мест…» А кто нарушит это постановление, того «…лишить данные ему милости государской, чести, в каковой он тогда будет, а поместья его и вотчины взять на великого государя».
