Удивительно, но одна из самых популярных книг про детство, дружбу и любовь у многих взрослых людей нередко вызывает разочарование, а то и раздражение — достаточно почитать читательские отзывы на «Маленького принца» в интернете, чтобы в этом убедиться. Почему так происходит? Об этом мы беседуем с филологом и переводчиком Николаем Эппле.
— «Маленький принц» написан в военные годы, издан в 1943 году. Политические события в мире и содержание повести как-то связаны?
— «Маленький принц» имеет, кажется, вполне реальную биографическую основу. В 1935 году самолет Экзюпери упал в ливийской пустыне, вдвоем с механиком они провели в пустыне несколько дней, мучаясь от жажды. Некоторые исследователи полагают, что замысел «Маленького принца» мог быть связан с галлюцинациями, посещавшими писателя в те дни. Что касается войны и политики, тут связь куда более опосредованная. После оккупации Франции нацистами писатель жил в США и переживал отдаление от родины и невозможность принимать участие в боевых действиях. Предложение друзей написать детскую книжку в этих условиях было для Экзюпери скорее способом побороть депрессию, чем поводом сформулировать свою философию. Впрочем, много великих книг было написано в стремлении преодолеть депрессию и выйти из персонального тупика.
— Почему, на Ваш взгляд, эта сказка Сент-Экзюпери и сейчас, спустя 75 лет после первой публикации, настолько популярна и среди взрослых, и среди детей? Какой нерв она задевает?
— «Маленький принц» безусловно задевает какой-то важный нерв, его всемирный успех слишком феноменален, чтобы это было простой случайностью. Думаю, дело в том, что Экзюпери удалось каким-то образом создать нечто подобное мифу, выйти на какой-то трудно достижимый уровень обобщения при описании реальности. Отсюда обилие самых различных интерпретаций этой короткой книжки: для кого-то это антивоенная притча, для кого-то манифест о ценности детства, для кого-то психоаналитический трактат или экологический манифест. Гуманизм «Маленького принца» с его представлением о бесконечной ценности отношений двух личностей, бесконечной же глубине каждого человека, и о ребенке как человеке par excellence, то есть в высшей степени, о превосходстве «простых вещей и ценностей» над суетой и сложностью «мира взрослых» — все это по жанровой природе сродни мифу в греческом смысле слова как красивого сказания о природе вещей. Это «отлично сказано» и безотчетно трогает каждого — а вот поверки рациональным анализом выдерживает далеко не всегда.
«Мы навсегда в ответе за тех, кого приручили» — это не просто красиво, эта фраза, пожалуй, входит в набор этических принципов современного человека. Но если задуматься, к этой фразе очень много вопросов, главный из которых — почему человеческие отношения тут представляются не союзом равных, а союзом «приручившего и прирученного»? И как любая не очень добросовестно продуманная этическая максима, эта фраза едва ли не большей частью используется с целью призвания к ответственности других, но не себя. Как написал в комментарии один из моих фейсбучных друзей: «Все манипуляторы мира потихоньку заменили в этой цитате “Мы” на “Вы” и сделали из нее свою главную надпись на майке».
«Дети должны быть очень снисходительны к взрослым» — красиво, как и вся философия детства Экзюпери. Но у него детей не было, а у меня их трое и мне кажется, что эгоист и чревоугодник Карлсон — куда более точный (и более привлекательный!) портрет ребенка, чем маленький философ в шейном платке.
«Знаешь, отчего хороша пустыня? Где-то в ней скрываются родники»; «Хотел бы я знать, зачем звезды светятся. Наверно, затем, чтобы рано или поздно каждый мог снова отыскать свою» — очень хорошие сентенции для сборника афоризмов на каждый день. Спорить с этим трудно, но попробуйте прочитать это кому-нибудь вслух — ручаюсь, что вы испытаете при этом чувство неловкости.
«Когда он зажигает свой фонарь — как будто рождается еще одна звезда или цветок. А когда он гасит фонарь — как будто звезда или цветок засыпают. Прекрасное занятие. Это по-настоящему полезно, потому что красиво» — «хм, ну ок», или «ну такое» как пишут в таких случаях сегодняшние подростки.
И так далее, и тому подобное. Может быть, это моя личная проблема и это я лишен какого-то духовного органа, воспринимающего такого рода философию. Но берусь утверждать, что это далеко не только моя проблема. С «Маленьким принцем» связан странный эффект. Эта книга принадлежит к разряду неоспоримой и безусловной классики, которую принято любить и которой восторгаться —но, если спросить читателей, окажется, что очень у многих (в том числе среди моих друзей и знакомых, которых я (здесь была удалена ссылка на организацию, запрещенную в РФ), готовясь ответить на вопросы"Фомы") «Маленький принц» с детства вызывает безотчетное раздражение. Вот типичный отзыв с просторов интернета: «Повесть значится у меня среди прочитанных и высоко оцененных, но я не могу с уверенностью сказать, была ли это моя оценка или мне просто однажды сказали, что это хорошая книга, а я приняла это на веру».
Искренний гуманизм Экзюпери
— Согласны ли Вы с мнением, что из «Маленького принца» выросли Пауло Коэльо и Ричард Бах? Имеется в виду художественная литература, в простой и занимательной форме доводящая до масс какие-то глубокие метафизические идеи.
— О да! Мне это не приходило в голову, но это, по-моему, очень верное замечание. Впрочем, могу говорить только про Баха, точнее, только про «Чайку по имени Джонатан Ливингстон», ни одной книги Коэльо и других книг Баха я не читал. «Чайка» — явление по-своему уникальное в смысле переоцененности, довольно пустое сочинение, поднявшееся благодаря моде на восточную мистику, визионерство и поиски путей «расширения сознания», или же уловившее то, что носилось в воздухе. Воистину «метафизика для обывателей».
Конечно, «Маленький принц» — явление другого ряда, в нем нет намеренного желания мистифицировать глубокомыслием. Экзюпери вполне искренен в своем гуманизаторстве. Но вольно или невольно «Маленький принц» протаптывает дорожку к «Чайке» и «Алхимику», изобилующим отсылками к книге Экзюпери, без него их, вероятно, не было бы, или их успех не был бы таким впечатляющим.
— Есть ли какие-то интересные моменты, связанные с русскими переводами «Маленького принца»?
— Тут история та же, что со всеми настоящими книжками, захватывающими и заставляющими терять голову. Первый и поныне канонический перевод Норы Галь был сделан для себя и без всякого издательского заказа, просто от восторга, и опубликован только несколько лет спустя, в 1959 году. С тех пор появилось еще несколько переводов, в том числе неплохой Андрея Шарова, но простота и изящество перевода Норы Галь остаются, кажется, до сих пор непревзойденными.
Эффект мифа
— Как Вам кажется, Сент-Экзюпери сознательно закладывал в текст какие-то философские и религиозные аллюзии, или то, что мы их сейчас находим в таком обилии — это эффект вчитывания, последствие рационального подхода?
— Тут, по-моему, дело в том самом эффекте мифа, о котором я сказал в начале. Сама форма этой повести предполагает такое вчитывание. То есть, в каком-то смысле это и есть самый адекватный способ чтения «Маленького принца». И какой именно смысл вкладывал в свою притчу сам Экзюпери (кажется, прежде всего антивоенный и примитивно-гуманистический) — в данном случае довольно вторично.
— Известно ли что-то о мировоззренческих взглядах Сент-Экзюпери? Понятно, что он вырос в культуре, имеющей христианские корни, но как он сам относился к христианству? Были ли у него вообще какие-то четкие и внятные убеждения?
— Он не просто вырос «в культуре, имеющей христианские корни». Он происходил из аристократической католической семьи (его полное имя Антуан Мари Жан-Батист Роже де Сэнт-Экзюпери, он имел право именоваться графом), и учился в католических пансионах. Однако о его сколько-нибудь последовательных христианских убеждениях в сознательном возрасте ничего не известно. Его образ жизни не соответствовал ни образу романтического героя, ни строгим католическим принципам — как и брак с Консуэлло Сандоваль, Розой «Маленького принца». Наверное, можно сказать, что религией Экзюпери был гуманизм, впрочем, довольно расплывчатый.
— В чем лично Вы видите основной духовный посыл этой сказки? Можно ли его считать христианским?
— Трудно сказать, в том-то и дело, что вся эта книга в некотором смысле о «духовности», но именно так понимаемая «духовность» мне лично глубоко не близка. Одна из главных идей книги — о ценности детства как главного периода человеческой жизни и о детях как природных пророках и философах-тайнозрителях — кажется мне сомнительной. Хотя с большинством утверждений книги — хрупкое нужно беречь, о слабых заботиться — спорить трудно, однако и особенные откровения среди этих утверждений мне разглядеть трудно.
Пусть дети прочтут и увидят свое
— Как Вы думаете, когда пятиклассники читают «Маленького принца», нуждаются ли они в каких-то комментариях взрослых, или лучше пускай просто читают, а понимать начнут, когда станут постарше?
— Мне кажется, комментировать такого рода тексты — всегда значит сообщать им свой собственный, субъективный смысл. Это полезно (и неизбежно) при чтении для самого себя и довольно безответственно при чтении другому. Для чтения с детьми вполне достаточно «реального комментария», рассказа о том, что автор действительно был летчиком и его самолет действительно потерпел крушение в пустыне, а прототипом Розы была его жена Консуэло (правда, тогда стоило бы сказать, что пять тысяч роз розового сада — тоже мотив вполне автобиографический). Насчет «поймешь, когда вырастешь» — не думаю, что это правильно. Глубина этой книги, якобы, скрытая от глаз и раскрывающаяся со временем — по-моему, ее главная мистификация. В действительности тех, кто перечитывает Экзюпери в «сознательном возрасте», слишком часто постигает жестокое разочарование. Думаю, 10-13 лет — самый подходящий возраст для чтения «Маленького принца».
Но я бы посоветовал лучше читать с детьми этого возраста О'Генри и Рэя Брэдбери; «Дары волхвов» и «Электрическое тело пою!» — самые настоящие философские притчи, лишенные манипуляторства и ложного глубокомыслия «Маленького принца». Сентиментализм — вполне почтенная традиция, важный вклад в которую принадлежит именно французским авторам XX века; но лично мне в ней куда ближе мистерии Шарля Пеги или, если говорить о наших современниках, «Дитя Океан» Жан-Клода Мурлева. Если же хочется познакомить детей с настоящим романтизмом и качественной мистикой, — чем маскировать это желание, в общем вполне оправданное, стоит обратиться к признанным образцам жанра, Гофману и Новалису («Золотой горшок» в переводе Владимира Соловьева отлично читается с детьми), или «Черной курице» Погорельского, если говорить об отечественных примерах.
Беседовал Виталий Каплан
P.S. Наш разговор — не попытка «разоблачить» автора, которого искренне любят и почитают многие. Это скорее — начало диалога о том, как литературные «хиты» могут не открывать нам глаза на мир, а иногда затуманивать наш взгляд. Приглашаем вас, читателей «Фомы», присоединиться к этому диалогу в комментариях к публикации.
