Самая дискутируемая сейчас тема — мировой экономический кризис. Но для православных христиан очевидно, что этот кризис — лишь последствия другого, куда более серьезного кризиса: кризиса культуры, кризиса личности, кризиса человеческих отношений. Однако по поводу причин и, главное, путей выхода из этого кризиса единства в церковной среде нет. Версии звучат разные, подчас весьма радикальные, но какой-то общепринятой позиции пока не найдено. Публикуя статьи писателя Максима Яковлева и публициста Александра Ткаченко, мы сознательно не комментируем их — выводы предстоит сделать читателю, а мы, со своей стороны, сообщаем, что эта публикация — лишь начало большой дискуссии.
| Максим Яковлев
Отравленная почва* Традиционная культура есть уклад, а точнее говоря, правила человеческой жизни, в основе которых всегда лежит религиозная составляющая. |
 |
Глядя на ту почву, на которой стоит сегодня наша страна, мы имеем с полным правом свидетельствовать о кризисе традиционной культуры в современной.
Отчего же вдруг такой далеко не оптимистический вывод? Казалось бы, Православие на подъёме, возводятся храмы, представители власти участвуют в богослужениях, выходят православные газеты, журналы, самая разнообразная художественная, миссионерская, богословская литература и публицистика, проводятся православные теле- и кинофестивали, всевозможные конференции...
Казалось бы, налицо долгожданное православное возрождение России.
О каком же кризисе традиционной русской культуры приходится говорить? Если образно, в двух словах, то — отравленность почвы. Ведь всё, перечисленное выше по отношению к Православию, в наше время применимо и к католическому миру, избежавшему к тому же многолетних гонений на веру. И что мы видим? Расцвет традиционной Европы? Или хотя бы укорененность в культурной почве? Нет. Мы видим глубочайшую эрозию традиционной европейской почвы, её повсеместную духовную деградацию. О причинах говорить не будем, тем более что в них много общего и с причинами нашего кризиса.
Итак, что же представляет собой наша духовная почва?
На исходе имперской царской России многовековая многослойная почва традиционной (читай: православной) культуры, уже заражённая духом революционного времени, потрясенная вероломством — предательством веры, еще сохраняла свою суть. И сохраняла даже в начальный советский период, чему мы обязаны, в частности, появлением замечательных как в нравственном, так и в эстетическом отношении шедевров во всех областях искусства.
Но с прекращением чисто религиозной подпитки (закрытие храмов, истребление священства и прочее) началось оскудение почвы, её вырождение и истончение, усугублённое воздействием обезбоженного, инфантильно-иждивенческого духа времени. Так что к концу советской эпохи почва представляла собой нежизнеспособную смесь из обломков коммунистических идеалов и заветной мечты о запретном капиталистическом рае... Вспомним наиболее яркие и знаковые произведения того времени: фильмы «Гараж» Рязанова и его же «Небеса обетованные», «Интердевочку» Тодоровского, «Родню» Михалкова (о разладе и распаде традиционной семьи); романы Аксёнова, Войновича, Полякова... То есть почва была готова. Ждала, томилась. И дождалась.
Рухнул Союз, рвануло запретными западными ветрами. Дух почвы смешался с духом времени: «Обогащайтесь!», «Берите от жизни всё!»... Разгул беспринципности, вседозволенности, волчьих воровских законов... Соответственно отреагировала и культура. Эстраду, кино, литературу заполонило всё самое желанное и запретное: воровские песни и развратные фильмы, журналы и книги. Оголтелое, ничем не прикрытое бесстыдство, осмеяние нравственности, чистоты, порядочности, патриотизма...
Да, дух времени поменялся. Теперь с самых высоких трибун нас призывают: «Будьте успешными!» Это значит: имейте хорошую доходную должность, шикарную квартиру, машину, дачу, живите по западным образцам, будьте весёлыми и здоровыми, будьте сытыми и красивыми! А кто не может или не хочет, тот либо лентяй, либо ни на что не годный материал, а посему и заботиться о них особо нечего — пусть живут, как хотят (отсюда и запредельная беспризорщина, бездомное бродяжничество, обнищание, самоубийства). Народ, по сути, брошен.
Как известно, пьянство — это культурная катастрофа. Пьют, вымирают... Государство их обличает, мол, они не хотят вписываться в реалии нового времени, наказывает, обвиняет. А кто-нибудь задался по-честному вопросом: почему пьют, почему вымирают? Ведь можно не пить! Ответ простой и беспощадный: ну не хотят (да и не могут!) они жить в этом государстве! Не хотят они жить ради «успешности», ради борьбы с бедностью... Не хотят и не будут! Русским скучно, смешно ради этого жить. Не окрыляет. Но куда от всего этого спрятаться? А в бутылку... В неё, родимую!
«Быть успешным» — прямая дорога к коррупции, ведь не сказано же ни слова о том, какими духовными и моральными качествами должен обладать этот самый субъект «успешности». Как никто не сказал, каким же это образом может добиться «успешности» простой бюджетный работник: врач, учитель, ученый или, скажем, милиционер? А что уж говорить о крестьянине! А ведь это большинство населения.
Тем не менее, этот призыв впитался в почву и, можно сказать, стал самой почвой. Это та самая почва, на которой зиждется нынешняя культура. Тут всего хватает: тут тебе и гедонизм, и патриотизм, и либерализм всех мастей, а теперь уже и тоска по социализму. И на всё это кое-где, припорашивая, ложится современное Православие. Ложится, пропитывая, но и пропитываясь. Современная православная традиция пропитывается удобством, своего рода «успешностью», трактуя его как естественное стремление к удобству и красоте, хотя все дело именно в удобстве. Примеров множество.
А какие диковиннейшие предпочтения у братьев и сестёр во Христе, порой вообще не имеющие отношения к христианству! Есть верующие — сторонники разного рода «меньшинств», рыночных отношений во всём и вся, есть верующие коммунисты-ленинцы и так далее. Разумеется, все они разъединены.
Всё это есть прямое поражение традиционной православной культуры, в основе которой всегда — единение, братство, взаимопомощь. Когда не желают и слышать друг
о друге — одна православная община или братство о другой православной общине или братстве, и так далее, и тому подобное. Едва ли не повсеместно — взаимная неприязнь, а то и ненависть.
И всё же, когда мы говорим о кризисе традиционной русской культуры, у нас нет и не может быть места для пессимизма. Слава Богу, живо ещё стремление к Божьей правде, к совести, к человеческому достоинству! Всё это востребовано сегодня; на всё это день ото дня повышается спрос.
Слава Богу, у нас множатся традиционные христианские семьи, в том числе многодетные, живущие в духе единения, братства, взаимопомощи и согласия, прививающие детям традиции Православия. Ведь семья — это колыбель традиционной культуры и культурных взаимоотношений.
Кстати, власть, провозглашая приоритет семьи и семейных ценностей, на деле не оказывает никакого противодействия всему тому, что ежечасно разрушает и растлевает семью. И это тоже один из показателей состояния современной культуры. Оплотом бескультурья выступает в первую очередь телевидение. Нескончаемые хохмы, песни-пляски, разгул безудержного веселья на фоне вымирающих деревень, обескровленной промышленности, на фоне горя и нищеты всех добросовестных делателей и работяг...
Что это? Что это за страна? Что это за культура?!
К сведению телевизионных деятелей и начальства: культура греха, обмана и пошлости называется бескультурьем, и считать себя культурными людьми вы не можете по определению.
Как не вспомнить подоплёку всех этих телеигр и телешоу: «Вы самое слабое звено!», то есть вы лишний, вы не достойны жалости, от вас нужно избавиться. И для многих это уже стало правилом жизни. Или чисто рыночным принципом — всё можно перевести на деньги — всё продаётся и всё покупается — обесчеловечившим отношения между людьми и в житейском, и в деловом пространстве: в школах, больницах, судах... Отсюда — продажная медицина, продажное образование, продажное правосудие и продажная политика... Так пресловутые законы рынка «регулируют» не только нашу несчастную экономику, но и культуру, ибо представляют собой деструктивные идеологические составляющие. Рынок — это идеология! И другой идеологии у нас нет.
Настоятельная необходимость — заняться наконец-то этим «духом времени», чтобы дать возможность укорениться традиционной культуре, без которой нас опять снесёт и разметёт, как сорную пыль, только на этот раз уже безвозвратно.
Традиционная культура есть отбор и отграничение от всего наносного и вредоносного. В этом её здоровье. Здоровая жизнь требует усилий, преодоления трудностей, иначе — болезнь, апатия, гниль. И всякое здоровое государство непременно подвергается испытаниям и ударам, оно не должно расслабляться, удовольствоваться покоем, но ему следует быть в непрестанной бодрости. В этом залог его жизнестойкости и развития. Нормальное повседневное бытие традиционной культуры — это постоянная напряжённая битва во имя плодоносности почвы. Битва за сохранение и жизнеспособность традиционных духовных ценностей. Бог на стороне традиционной русской культуры, а вот на какой стороне мы сами?
*Фрагмент доклада «Кризис традиционной культуры» на Рождественско-Богородичных чтениях 2008 года в Обнинске. — Ред.
| Александр Ткаченко
Какую почву нам пахать? Когда в разговоре о кризисе нашей культуры звучит слово почва, я всякий раз испытываю какое-то настороженное недоумение. Нет, против самого слова я, конечно же, ничего не имею, тем паче что и термин «культура» при всем многообразии его значений изначально относился именно к области сельского хозяйства и означал в Древнем Риме не что иное, как возделывание все той же почвы. То есть связь между двумя этими понятиями для меня очевидна и бесспорна. |
 |
Но вот что подразумевается под «почвой» в сегодняшних культурологических обсуждениях, понятно бывает не всегда. Ну, в самом деле, какой смысл может стоять за таким, например, выражением: «Нужно вернуться к почве»? Или: «Без почвы нет культуры»? Конечно, ясно, что речь здесь идет отнюдь не о земле из цветочного горшка на нашем подоконнике. Но вот дальше открывается широчайший простор для интерпретаций самого разного рода, в которых очень легко запутаться и потеряться.
Может быть, имеется в виду почва в значении «мать сыра земля», то есть та метафизическая субстанция, от которой, согласно языческим верованиям, брали силу былинные богатыри? Этот смысл отбрасываю сразу по понятным причинам.
Далее на память приходит известный вялотекущий конфликт «почвенников» и «западников» в советской литературе. Тут тоже вряд ли получится найти внятное определение для нынешних споров о почве, поскольку за всеми этими спорами русская деревня, увы, потихоньку сошла на нет, и увидеть в ней сегодня питательную среду для русской культуры вряд ли сумеет даже самый оголтелый оптимист.
Есть еще одно распространенное ныне понимание: почва как эквивалент традиции, некий пласт культурных наслоений, сформированный трудами множества поколений наших предков. Здесь меня смущает сразу несколько моментов. Прежде всего, сокровищница русской культурной традиции вряд ли может рассматриваться в данном контексте как почва, поскольку и сама эта традиция должна была на чем-то вырасти. Ведь не может же культура быть почвой для себя самой! Да и сам принцип трансляции наиболее здоровых культурных явлений из прошлого в настоящее вовсе не гарантирует сохранности культуры в целом. Даже Ленин после революции призывал коммунистов брать из старой культуры все самое лучшее. И ведь действительно брали! Сочиняли «моральный кодекс строителя коммунизма», на 80% состоявший из подредактированных библейских истин, экранизировали лучшие образцы русской литературной классики и даже вводили в школьную программу труды «религиозного мракобеса» Достоевского. А в результате всех этих манипуляций получили все тот же кризис культуры, причины которого мы и пытаемся сегодня определить. Поэтому отождествлять почву с культурной традицией мне бы тоже не хотелось.
Наконец, очень тонкое определение почвы в культуре, которое с легкой руки отца Павла Флоренского получило довольно широкое распространение: культура как производное от культа. То есть любая культура жестко связана с определенным религиозным культом, который и является для этой культуры почвой, ее питающей. Трудно отказать этой мысли в формальном изяществе, однако и здесь возникает серьезное противоречие: сам культ в религиозной традиции тоже ведь является скорее внешним ее выражением и оформлением, нежели содержанием и сутью. Никому же не придет в голову утверждать, будто сущность христианства заключается, скажем, в богослужебном уставе той или иной Поместной Церкви. По отношению к содержанию любой религии ее культ всегда будет вторичным, производным от этого содержания. Так что вывести культуру напрямую из культа тоже не получится.
Но что же тогда такое эта самая «почва», на которой вырастают все добрые и не очень добрые явления, составляющие сложное,
многоплановое пространство человеческой культуры? На мой взгляд, ответ прост, но для нас малоутешителен: с достаточным основанием такой почвой можно считать лишь дух человека, формирующий это пространство в соответствии со своими устремлениями. Наш дух и есть та самая почва, растящая и питающая все без исключения проявления нашей культуры. Которая, в сущности своей, и является деятельностью человеческого духа, выраженной в формах, доступных объективному восприятию. Каков дух народа, такова и его культура. Доказывать эту очевидную истину, наверное, нет нужды. Как говорится в известной пословице — неча на зеркало пенять, коли рожа крива.
Тут-то, казалось бы, самое время гневно обличить все безобразия, которыми так богата наша сегодняшняя культурная действительность. От рисунков и надписей на стенах подъездов до эпатажных премьер в столичных театрах — везде, куда ни глянь, такие нынче зияют проявления человеческого духа, что тошно делается. Есть, есть, где развернуться возмущенному критическому перу! Однако громить откровенные извращения в культуре мне как-то не хочется. Почему? А потому что грязь есть грязь, в какой ты цвет ее ни крась, как сказал когда-то Александр Галич. Мы ведь хотя и говорим здесь о кризисе, но все же о кризисе культуры, а не о продуктах ее распада.
Думаю, сейчас гораздо важнее обозначить некие тенденции в культурной жизни, которые сами по себе еще не являются чем-то разрушительным, но прямо указывают на опасное направление развития всей культуры в целом. И одним из таких направлений мне видится кризис того образа героя, который предлагает нам современная литература и киноискусство. Ведь для всех очевидно, что образ героя книг и фильмов за последние десятилетия существенно изменился, но только не всем понятно, в чем суть этой перемены. Вот об этом и хотелось бы порассуждать.
Проще всего сказать, что герой современных русских фильмов все больше становится похож на героя фильмов западных. Но в чем состоит принципиальная разница этих двух культурных типов, определить будет гораздо сложнее. Наш герой стремится к добру? Так ведь и западный тоже не злодей. Наш герой способен на подвиги? Ну уж их-то западный совершает в гораздо большем количестве. Наш герой жертвует собой ради других? И тут все в порядке: западный это делает ничуть не хуже нашего. Так в чем же их различие? Какие характеристики героя традиционной русской культуры сегодня исчезают, если он продолжает оставаться благородным, добрым и самоотверженным? Полагаю, именно те, по которым Михаил Михайлович Бахтин проводил границу между героем эпоса и героем романа. Известный русский философ и культуролог писал, что в романе герой «…должен быть показан не как готовый и неизменный, а как становящийся, изменяющийся, воспитуемый жизнью». На мой взгляд, это и есть главная отличительная черта героя в русской драматургии: острое ощущение своего несовершенства, способность и готовность к перемене, а порой даже откровенное желание стать другим, не таким, каков он есть сейчас.
Западный же герой более близок к эпическому изображению человека, который, по словам Бахтина, «…завершен на высоком героическом уровне, но он завершен и безнадежно готов, он весь здесь, от начала до конца, он совпадает с самим собою, абсолютно равен себе самому». Западному герою нечего менять в себе самом, поэтому вся его энергия направлена на изменение мира вокруг себя. И не так уж важно, кем он будет — плохим парнем с окраин Лос-Анджелеса или обыкновенным поваром на прогулочном лайнере, это, в принципе, не имеет особого значения. Плохой парень может за полтора часа укокошить несколько десятков совсем уж плохих парней, а судовой повар за это же время успеет освободить захваченный террористами корабль. И мы поймем к концу фильма, что плохой парень оказывается не так уж и плох на фоне откровенных мерзавцев, а за мирным обличьем судового повара на горе всем террористам скрывался невероятно крутой ветеран спецназа без страха и упрека. Вся штука в том, что мы видим в западном кино лишь раскрытие тех качеств героя, которые авторы сначала тщательно от нас скрывали — чтобы интереснее было смотреть! Но сам герой в изменяющихся обстоятельствах сюжета остается безнадежно неизменным и законченным. Он весь устремлен вовне, вся его экранная жизнь — сплошное действие, без малейших признаков рефлексии.
В русской же традиции типичный герой выглядит принципиально иначе. Сюжет фильма или книги для него лишь декорация, на фоне которой происходит главное — мучительная попытка героя изменить себя самого. Причем совсем не обязательно эта попытка в итоге оказывается успешной. Ведь нельзя же сказать, будто Родион Раскольников в финале романа покаялся и стал добрым христианином. Нет, это совершенно опустошенный человек, которому предстоит еще очень и очень долгий путь к собственному возрождению. Или авторитетный вор Егор Прокудин из шукшинской «Калины красной»: он ведь тоже не смог, не успел стать не героем даже — обыкновенным крестьянином. И что же он такого героического совершил за полтора часа экранного времени, почему этот образ столько лет царапает душу каждого зрителя? Ответ простой: герой Шукшина очень хотел измениться, до физической боли хотел, до слез, до крика, до смерти. И это искреннее стремление человека стать лучше, чем он есть, не оставляет равнодушным даже самого бестолкового современного тинейджера.
…Но вот уходят, уходят с наших экранов Прокудины и Раскольниковы, из последних сил старавшиеся спасти свои искалеченные души. А на их место приходят симпатичные, эпически-целостные и по-западному законченные персонажи, готовые спасти хоть весь мир и нисколько не сомневающиеся в том, что уж с душой-то у них как раз все в порядке. В этой подмене героя мне и видится грозное предвестие кризиса — куда более глубокого, чем просто культурный. Ведь, как уже говорилось, культура лишь отражает жизнь народного духа. И если героем наших книг и фильмов становится человек, которому нет нужды изменять в себе что-либо, —
значит, и сами мы потихоньку утрачиваем потребность в перемене своего сердца, своих мыслей. А значит — становимся неспособными к покаянию в христианском смысле этого слова.
Не из этой ли внутренней успокоенности на свой счет вырастают все современные конфликты и раздоры в православной среде? Ведь каждый, буквально каждый из нас абсолютно точно знает, что именно нужно изменить в мире и в других людях для того, чтобы засияла, наконец, вокруг нас Русь Святая. Видимо, сегодня в определенном смысле сбываются слова Владимира Соловьева, писавшего когда-то о христианстве: хватит бегать от мира, пора идти в этот мир и преображать его. Очень похоже, что теперь христиане и впрямь готовы со всем усердием преображать мир, окружающих, политику, культуру —
всё что угодно… кроме собственного сердца. Но если мы не сосредоточим свое внимание именно на этой важнейшей для нас почве, если не станем именно ее возделывать в первую очередь, то, боюсь, все наши усилия по преображению мира окажутся тщетными.
И не спасут нас даже самые правильные идеологии и самые традиционные культурные формы, если мы так и будем пытаться натянуть их на свою кривую, неисправленную покаянием жизнь. Себя нужно нам менять с Божией помощью, а не мир вокруг себя! Лишь эта перемена может оказаться спасительным выходом из культурного и всех прочих кризисов, в которые мы уже вляпались сегодня и еще не раз вляпаемся в будущем. Потому что именно дух наш творит себе формы во всем, чем бы мы ни занимались. Каков дух, такова и культура, и экономика, и политика, такова вся наша жизнь.
И. А. Ильин на исходе долгих лет жизни на чужбине в 1954 году писал: «После того что произошло в России, мы, русские люди, не имеем никакого основания гордиться тем, что мы ни в чем не передумали и ничему не научились, что мы остались верны нашим доктринам и заблуждениям, прикрывавшим просто наше недомыслие и наши слабости. России не нужны партийные трафареты! Ей не нужно слепое западничество! Ее не спасет славянофильское самодовольство! …Мы должны заново спросить себя, что такое религиозная вера? Ибо вера цельна, она строит и ведет жизнь; а нашу жизнь она не строила и не вела». Дай Бог, чтобы эти горькие слова русского философа, сказанные им о своем поколении, для нашего поколения не оказались пророческими.
Фото В.Ештокина
В анонсе использован фрагмент картины В.М. Васнецова "Богатыри"
Здесь Вы можете обсудить эту статью в Блогах "Фомы" (Живой Журнал). Регистрация не требуется.
