Самое любимое мое место в книге пророка Иезекииля — нет, даже не знаменитая Колесница, другое: то, что в синодальном переводе обозначено как «глава 16». Отношения обманутого разгневанного Мужа и его блудливой жены.
Кому из нас трудно представить себе эту распространенную ситуацию!...
«При рождении твоем, в день, когда ты родилась, пупа твоего не отрезали, и водою ты не была омыта для очищения, и солью не была осолена, и пеленами не повита; ничей глаз не сжалился над тобою, чтобы из милости к тебе сделать что-нибудь из этого — но ты выброшена была на поле, по презрению к жизни твоей, в день рождения твоего! И проходил Я мимо тебя, и увидел тебя, брошенную на попрание в кровях твоих…
…и увидел тебя — и вот, это было время твоё, время любви…»
Ну и так далее, читая главу, мы следим за развитием событий: Он для неё — делает всё, служит ей по-супружески верно, а она, блудливая гадина — понемногу воспряла, возомнила о себе, былое уж забыто; ну и, быв слаба на передок, «раскидывала ноги твои для всякого мимоходящего, и умножила блудодеяния твои»…
И вот, само собой, ибо доколе же такое терпеть, следует он — Мужнин гнев на потаскуху, и такие Его наказания для неё перечисляются, и сякие.
А в конце концов — чем всё кончается? — «…чтобы вперед нельзя было тебе и рта открыть от стыда, когда Я прощу тебе всё, что ты делала, говорит Господь».
Всегда, когда читаю, горло перехватывает.
И не только потому, что — прощение и милость…Это, но и не только это.
Мнится, что это место — одно из многочисленных мест Божественного парадокса, новозаветного алогизма в Ветхом Завете, чудо, дыра в стене камеры, в которую уходит узник (помните, как в «Приглашении на казнь» Цинциннат легко — к сожалению, в видении только — вышел из темницы, и в стихах Набокова част этот мотив чудесной свободы: «во сне задача решена», или в фильме «Приключениях Пикассо» Таге Даниельссона — картина, в которую уходит умирающий Пикассо… Или еще у Галковского в «Бесконечном тупике» образ: загнанная в угол крыса не сопротивляется и не сдается, а — взлетает! Примеров можно привести еще много).
Мы видим воочию один из случаев, когда Бог Сам нарушает строгие, Им же установленные законы, и сбитому с толку человеку, привыкшему к дихотомиям «добро-зло», «грех-наказание», «добродетель-награда», «земное-небесное», «жизнь-смерть» и так далее, только и остается, что стоять разинув рот и моргать, не зная, как и реагировать…
Этот дух невероятного явственно веет в Ветхом Завете и в «гласе хлада тонка», явленном яростному горячему Илие в пещере, и в иронии по отношению к Ионе: «что, дерева стало жалко?», и в нагромождении вопросов — вместо ответов — поставленных, в почти запальчивости, перед сорвавшим голос в жалобах и угрозах исстрадавшимся Иовом, и в осуждении его благочестивых, искренних в своем благочестии, друзей, и еще, и еще есть…Нет, здесь не только «психологизм помилования». Здесь — чудо любви, пристрастной, невероятной, не «чувства», а какой-то новой реальности, третьей реальности, троичности в мире манихейского привычного, казалось-бы-неотменимого дуализма…
…Стоит малец, серьезно провинившийся, раздавленный осознанием вины, перед разгневанным Отцом, боится голову поднять. «А ну глядеть мне в глаза!» — грозно рычит тот, и неживой ребенок кое-как поднимает лицо… А в глазах отца — светится что-то…что-то светится, лучится! «Что сопли развесил? — преувеличенно грозно и презрительно поизносит отец. — А ну, что это у тебя?!» И, едва проследил за указующим куда-то на живот, на испачканную мальчишечью футболку, перстом, ан перст — хвать за нос! И, не скрываясь, во весь свет, во весь смех: «Догоняй!!» И, размазав слезы, просияв всей мордашкой, всем естеством, — за ним, хохочущим, по лужайке; и носятся как угорелые, падают, борются, — какие там «морали» и «выводы», когда все ясно без слов!
И сердце в груди как ненормальная, неземная, поющая, возрождающаяся из пепла огонь-птица.
