Согласиться на дуэль, убить друга, отказать Татьяне — безвыходное стечение обстоятельств или осознанный выбор Онегина? Как иначе могла бы сложиться судьба Евгения? И кто из героев русской литературы прожил эту «иную судьбу»?
Евгений Онегин. Чего только не говорят о нём в учебниках. Лишний человек, дитя испорченного общества, жертва времени, жертва системы и так далее. И вроде бы логичные определения, но — есть в них... преуменьшение человеческого масштаба. Вроде как сам бы Онегин и был другим, но его испортили. А Пушкин ведь не в страдательном залоге пишет. Пушкин вообще не так прост. У него если маленькие трагедии — то это космического масштаба тексты, если Борис Годунов — то матрица русской жизни; а если, например, Станционный смотритель — то не маленький человек, а диктатор. И Евгений Онегин в этом смысле — не мелодрама про безответную любовь, а драма высочайшего класса.
Все помнят, там происходит катастрофа. Дуэль двух друзей, на которой один... убивает другого. Время действия в романе — первая четверть XIX века. Дуэли запрещены законом и караются законом. Но в кодексе чести офицера дуэль — это своего рода тест на храбрость. Трусом буду, если уклонюсь от пули. И да, если человек отказывался стреляться — его переставали уважать. Такая вот странность: все знают, что убивать нельзя — но! дуэли при этом — общая практика. Онегин, конечно, не офицер. Но он дворянин, а дворянина всё это в той же мере касается.
Пушкин очень тонко описывает Онегинские переживания: тот любит Ленского, не хочет с ним стреляться, повод высосан из пальца, Онегин сам спровоцировал друга, им бы примириться и идти дальше. Однако смотрите, какая логика. Вмешался старый дуэлист; Он зол, он сплетник, он речист... Это про секунданта, про Зарецкого, который ведь разнесёт по всей округе, если Онегин откажется стреляться. И в Петербурге узнают. Что скажут в обществе... Отсюда выводы Онегина: остаётся только одно — стрелять. Все стреляются на дуэлях, так принято, мне не оставили выбора. Все побежали — и я побежал.
А на самом деле, выбор у Онегина был. Пушкин именно что о личном выборе человека пишет, а не про жертву обстоятельств. Потенциал личности Онегина таков, что он легко может включить голову и сам сделать трезвый выбор, не ведясь ни на какие условности из серии «ну а что я мог». Этот потенциал, кстати, очень хорошо чувствует Татьяна, но это уже другой разговор. То есть Пушкин вбрасывает ключевой вопрос: берёт ли человек на себя ответственность за свою жизнь — или действует по принципу Адама, который отведал запретный плод и тут же попытался, как сейчас говорят, «перевести стрелки»: «жена, которую Ты мне дал, она мне дала плод, и я ел»? Драма грехопадения как есть, в проекции на 20-е годы XIX века.
Так что же за выбор был у Онегина? На этот вопрос гениально отвечает Достоевский в Братьях Карамазовых. Помните, там один из ключевых героев — старец Зосима. Человек святой жизни, обладающий даром любви к людям и даром прозорливости. Причём в романе, и это очень важно, рассказано о его юности — о том, как он стал на свой подвижнический путь. Он не всегда был таким. Святыми вообще не рождаются. В юности будущий старец Зосима звался Зиновием, и был он молодым офицером. Время его молодости пришлось на 20-е годы XIX века. И как ни удивительно, в жизни молодого офицера Зиновия, в те же годы, что у Онегина, тоже была дуэль... И лет Зиновию примерно столько же, сколько Онегину. Зиновий горд и заносчив, его самолюбие уязвили, он спровоцировал своего мнимого обидчика, и тот вызвал его на поединок. Узнаёте фабулу? Годы те же самые, социальный контекст тот же самый — и то же давление общественного мнения: да тебя назовут трусом, если откажешься; это вопрос чести, и все так поступают... Но помните, КАК поступает Зиновий?
Накануне дуэли он не спит всю ночь. Его гложет совесть. Он только что ударил своего денщика — человека, который служил ему всем сердцем. Он ударил его, просто срывая злость — тот ничего ему не сделал. И ночью Зиновию становится стыдно... С ним начинает происходить трансформация, которая приведёт к полному перевороту жизни. Зиновий вдруг увидел себя другими глазами. Он увидел, как фантастически прекрасен мир, как много возможностей даёт Господь — и как он шаг за шагом проходит мимо, не копает вглубь, скачет по поверхности, ведётся на тщеславие, разменивается на какую-то мелкую гордость... И утром он падает в ноги своему денщику и просит у него прощения.
А потом как на крыльях бежит на дуэль — но не для того чтобы стрелять, а чтобы снова просить прощения — у человека, которого спровоцировал и обидел. И ему всё равно, что о нём будут говорить. Совершенно всё равно! И он просит прощения, примиряется со своим соперником — и удивительно, но поступок его в итоге вызывает в людях не только изумление, но и восхищение. Да, так не поступали, но кто скажет, что так нельзя? И это не трусость — напротив, это величайшая смелость. Взять и сказать: даже если так принято — это не мой путь...
Была ли такая альтернатива у Онегина? Конечно. Просто чтобы её увидеть — нужно оторваться от самого себя. Подняться над собой, сменить вектор. Стать ВВЕРХ-человеком, как гениально было сформулировано на одной из обложек журнала «Фома». И это не вопрос общественного мнения, это вопрос личного выбора.
Весь дальнейший путь Зиновия-Зосимы — это путь к святости. Путь по вертикали, вверх, путь ВВЕРХ-человека. Он стал тем, к чему Богом был призван, к чему вообще все люди Богом призваны. Потрясающий Достоевский ответ на глубочайший Пушкинский вопрос.
Об этом на самом деле вся великая русская литература, которая началась с Пушкина.
